шаться в самую  тонкую  настройку  -  и  тут
стало получаться. А может быть, Мумине просто пережгла свой страх и  немного
успокоилась...
   В итоге к трем часам у нас были портреты пятерых, кого она  видела  в  ту
ночь: женщины с полным лицом  и  отвислыми  щеками,  другой  женщины,  очень
худощавой, мужчины с приплюснутым носом и двух мальчиков:  одного  типичного
турчонка, а второго - толстяка с заплывшими глазками. Именно они  издевались
над нею... пока их не позвала та худощавая женщина, позвала так... ну, будто
бы они бросали камешки в воду, а тут - пора обедать...
   Обе ладони у нее были в пузырях от ожогов, и на  шее  были  следы,  и  на
груди. И еще... она все пыталась рассказать, что было еще, но захлебывалась,
не могла.
   - Миш, - тихо сказала Зойка сзади, - вот эти  морды  я  где-то  видела...
только вот где?..
   Я посмотрел, на кого она  показывала.  Потом  -  на  нее.  Надо  же.  Она
вспомнила, а я нет.
   - Я тоже видел. На стене. Когда позвонили про Тедди.
   Она   покачала   головой:   как-то   одновременно   и   отрицательно,   и
утвердительно. Только она так умеет.
   - Может быть... Помню, что видела. И что испугалась чего-то. Хотя... если
это было сразу после звонка...
   - Ты поработаешь за оператора? - спросил я. - Хочу сам вспомнить те рожи.
   - Ну конечно...
   Голос ее звучал растерянно. Да, подумал я. Прошло два дня. А будто...
   Я осторожно снял с Мумине полушлем с "очками" и сканером. Она  облегченно
вздохнула и отодвинулась, уступая мне место перед экраном.
   Пошла программа. Сначала ввод, психический массаж: накатывающиеся  волны,
туман, тени в тумане. Машина подстраивала "очки" под мои  глаза.  Как  бы  в
разрывах тумана  возникали  на  миг  картинки:  луга  с  пасущимися  козами,
автомобили на многорядном шоссе, дома с  высоки  ми  красными  крышами...  Я
видел все объемно и ярко, а перед Зойкой на экране запечатлевались пока  что
условные отображения моих реакций. Теперь полет - на малой высоте - за  угол
- над лестницей... кто-то  оборачивается  -  большой  -  я  проношусь  мимо,
мимо... обрыв, сердце замирает, простор,  зелень,  серебристая  змейка  реки
далеко внизу... облака,  облака...  темнее,  темнее  -  и  неподвижность.  И
висение над бездной. Долго, долго, очень долго... мерцание во тьме.  В  такт
биению сердца. Очертания фигуры? Нет, это лицо. Оно все ближе и  ближе,  оно
очень смутно видно, глаза мои будто привыкают ко тьме... умом  я  знаю,  что
сейчас сам движением глаз и подрагиванием зрачков рисую это лицо, но иллюзия
неистребима... и вот - прорыв, и я во  всех  подробностях  вижу  одутловатые
щеки, крупный нос, маленькие глазки... я видел это лицо две-три  секунды  во
вспышках фейерверка, но вот - воссоздал. И тут же, отойдя  назад,  это  лицо
пропустило перед собой следующее, будто бы детское... но у детей  не  бывает
таких лиц. Скорее, карлица смотрела на меня, не отрывая жутких желтых  глаз.
Вот что: у нее были желтые глаза...
   Наверное, я вымотался. Третий портрет я построить  не  смог.  Мужчина  не
получался, выходил какой-то пластилиновый слепок. Я махнул Зойке:  закрывай,
- и снял полушлем.
   Отец стоял рядом, сияя.
   - Ну, ребята, - сказал он и обнял всех нас троих сразу, -  теперь  им  не
уйти!
   Я уже знал: он получил какие-то важные материалы от  службы  безопасности
немецкого консульства. Там служил его друг еще по Москве девяносто  первого,
Мартин. Он, кстати, и спас отца тогда - "соскреб с тротуара", смеялся  отец,
но шутки шутками, а вот - спас. Отец выжил только благодаря тому, что  сразу
оказался в госпитале, на операционном столе, минуя всяческие этапы, - да еще
благодаря атомному сердцу, которому глубоко плевать на всяческие  там  шоки.
Но двенадцать операций после своего падения с высоты он  все  же  перенес  и
полгода в сознание не приходил, а потом еще год не мог встать на ноги -  его
выхаживала и выходила-таки Вероника... честь ей  и  хвала.  Отец  на  полном
серьезе рассказывал, что побывал в царстве мертвых,  узнал  много  нового  и
интересного, однако - вернулся вот...
   - Теперь пустите меня... - он жестом велел нам выметаться с операторского
места. - Да, Мишка... прочитал я работу твоего друга.  Серьезно  он  к  делу
отнесся. Жаль, такого человека потеряли... много мог сделать. Ты хоть сам-то
врубился, о чем там речь?
   - Наверное, нет, - честно сказал я. - То есть я прочитал и вроде  бы  все
понял, но... как-то не сплавилось.
   - Ладно, потом обсудим. Полчаса меня ни для кого  нет.  Паша,  понял?  На
связи вместо меня.
   - Понял, - сказал Паша. Он чистил пистолет. У него был элитный вальтер  -
прецизионный, с удлиненным стволом. Я только читал про такие машины. По цене
они превосходили средний автомобиль, а по кучности и  точности  боя  -  иной
карабин.
   Я тоже достал свой пистолет, разобрал и стал чистить. Паша  покосился  на
меня, но не сказал ничего.
 
   Год 2002.
   Игорь
   29.04. 04 час.
   Константинополь, квартал Харбие
   Я не стал обращаться в полицейское  управление  по  официальным  каналам.
Слишком массивной была утечка  информации,  чтобы  доверять  кому-либо  наши
маленькие находки. Просто с помощью обособленного канала и кода, данных  мне
стариной Мартином, я подключился к внутренней сети полиции. То, что эта сеть
отнюдь не только внутренняя, я начал догадываться еще в разговоре с покойным
Габдрашидовым. К ней присосалась - почти легально, я думаю -  контрразведка;
а вот то, что и служба охраны немецкого  консульства  шарилась  там,  как  в
собственном чулане, стало для меня приятной неожиданностью.
   Записи с городских обзорных видеокамер хранились четырнадцать суток -  на
большее пока не хватало памяти. Через полчаса я знал два района,  в  которых
наши отпортретированные фигуранты появлялись чаще  всего:  Харбие  -  и  так
называемый "Девятый полк", бывший  военный  городок,  наспех  построенный  в
шестидесятые годы в треугольнике между городской стеной, железной дорогой  и
Западным шоссе. Каждое правительство пыталось (или делало вид, что пытается)
его снести, и всем что-то мешало. "Девятый полк" постепенно стал  вынесенным
за пределы города городским дном. Наверное, это многим казалось удобным.
   На одну из нарисованных Мумине женщин - худую - месяц назад  было  выдано
временное удостоверение личности. На  фотографии  она  была  почти  красива.
Сорокина Валентина Павловна, шестьдесят шестого года  рождения,  уроженка  и
жительница Адлера... и из анкеты: не замужем, Второй Московский  медицинский
институт, Бременская медицинская академия, настоящее место  службы:  частное
бюро медицинской экспертизы "Парацельс"... Могло,  конечно,  оказаться,  что
сведения эти ложные: во времена перекроек границ кое-кто догадался  пошарить
в архивах паспортных управлений. Но скажем так: далеко не  все,  кто  хотел,
смогли это сделать. А потом  и  с  этой  проблемой  в  основном  справились,
позаимствовав у немцев их поражающую воображение систему перекрестного учета
населения. Так что, если  эта  мадам  Сорокина  не  была  десять  лет  назад
закоренелой  преступницей  или  революционеркой,  то  сообщенные  в   анкете
сведения должны быть правдивыми с вероятностью девяносто девять процентов.
   В Константинополе она снимала квартиру в Харбие, в  доходном  доме  купца
Гильметдинова...
   Конечно, ни один уважающий себя полицейский не  рискнул  бы  арестовывать
человека при таком вопиющем отсутствии улик. И ни один  нормальный  каэровец
не стал бы брать фигуранта, не выявив связей, не установив наблюдения...
   На все про все я отвел себе полчаса.
   Квартирка мадемуазель Сорокиной была угловая, на  шестом  этаже.  Некогда
было возиться, устанавливать релихт-датчики... Я просто пальнул микрофоном с
"бородкой"  в  переплет  одного  из  окон.  Послушал.  Тишина   в   комнате,
прерываемая обычными звуками старого многоквартирного дома: вода  в  трубах,
всяческие поскрипывания, покряхтывания... Близко к микрофону - ничего, кроме
размеренного шумного похрапывания. И я уже совсем собрался было отключаться,
как вдруг услышал долгий зевок и сонное цоканье когтей по полу. И это  будто
послужило сигналом: тут же мягко, но шумно заворочались, зазевали, заворчали
псы. Их там было не  меньше  пяти.  "Тихо,  тихо,"  -  сказал  кто-то  сонно
по-турецки, и голос был явно не женский... но  и  не  мужской...  ломающийся
подростковый!  "Разбудили,  слоны",  -  сказал  другой  голос,  потоньше.  -
"Сколько там натикало?" - "Рано еще... четыре..." -  "А-а..."  -  междометие
перешло в зевок. Собаки шумно лакали воду.
   Я связался с нашим вторым фургоном. Что хорошо в ребятах из "Н", так  это
умение не задавать вопросов.  Дом...  квартира...  минимум  два  человека  и
пять-шесть собак... Какие это собаки, ребята сегодня видели. Я не решился им
запретить, и они бросились на помощь людям и  почти  час  выдерживали  атаки
псов на здание зимнего  рынка,  где  сумели  укрыться  прохожие,  посетители
всяческих открытых кафе, кофеен и ресторанчиков, уличные торговцы... У  меня
их вообще пытались забрать - и забрали бы, но псы исчезли так  же  внезапно,
как и появились.
   Медики, оказывающие помощь на улицах, начали давать  сводки,  и  от  этих
сводок шевелились волосы.
   На взятие квартиры я отрядил шестерых и пошел  с  ними  сам.  Полицейские
были в противопульных нагрудниках и шлемах, с короткоствольными "барышевыми"
в руках. На стволы были насажены мощные глушители, и с ними автоматы, и  без
того имеющие  непривычный  "неоружейный"  вид,  вообще  походили  то  ли  на
пылесосы, то ли на распылители для побелки. На самом же деле это была крутая
игрушка,  лучшая  среди  того,   что   имелось   в   наличии.   Из   нижнего
тридцатимиллиметрового ствола можно было выстрелить картечью, гранатой  или,
скажем, мягкой медной пулей и вынести  к  чертовой  матери  любой  замок,  а
верхний выпускал девятимиллиметровые пули  или  одиночными  выстрелами,  или
отсекая по три, или ненормированной очередью с замедленным темпом  стрельбы,
или в режиме "мясорубки" - все шестьдесят шесть патронов в одну секунду. При
этом у него практически не задирало ствол. Нельзя сказать, что  эта  машинка
лишена недостатков, но при надлежащем  уходе  и  в  неполевых  условиях  она
приемлема вполне. Правда, для перестрелок в тесных помещениях патрон излишне
мощен, и рикошеты пуль представляют немалую опасность и для неделиквентов, и
для самого стрелка...
   Я пошел почти налегке: со стареньким "Березиным".  Почему-то  за  столько
лет службы, перепробовав несколько сот образцов оружия, я вернулся именно  к
нему, вроде бы вполне заурядному пистолету выпуска шестьдесят шестого  года.
Он не отличался ни сверхточностью, ни особой скорострельностью из-за сильной
отдачи - сказывалось  использование  очень  мощного  маузеровского  патрона.
Кроме того, он крупноват и тяжеловат. Тут уж, однако, как  в  том  анекдоте:
если у тебя такие слабые руки, так чего ж ты замуж пошла? Но зато по законам
каких-то неуловимых гармоний "Березин" совершенно не чувствуется в руке  как
посторонний предмет и как-то всегда успевает навести свой недлинный хобот на
цель раньше, чем эта цель начинает эффективно реагировать. Очень  жаль,  что
кому-то в  казначействе  пришла  в  голову  мысль  экономить  на  порохе,  и
маузеровские  патроны  "9/25,5"  (пуля  которых  прошибала   навылет   любой
бронежилет, а если  не  прошибала,  то  отправляла  носителя  непрошибаемого
жилета в такой нокаут, после  которого  добросовестный  арбитр  вспотел  бы,
считая) заменили в производстве на "9/19", в девичестве  парабеллум...  и  в
армию валом пошел "Драгунов" - тоже по-своему хорошее оружие, но уже немного
не то.
   И опять же - какие-то тревожащие меня разговоры о  грядущем  переходе  на
еще более легкий патрон...
   Нет, все-таки военный пистолет - это в первую  очередь  мощный  пистолет.
Сие касается и стрельбы в помещениях - просто надо уметь попадать туда, куда
нужно, а не туда, куда получается.  Я  знаю,  что  есть  другие  мнения,  но
сомневаюсь, что мои оппоненты  решились  бы  отстаивать  свою  правоту,  так
сказать, практически.
   На доме у входа висела медная табличка: "Чтим законы".  Лестница,  против
ожидания, была чистая и даже освещенная, пусть и слабыми  лампочками.  Купец
Гильметдинов держал марку... Мы поднимались тихо,  прислушиваясь.  Дом  пока
спал.
   Нужная нам дверь была обита рыжеватой  искусственной  кожей.  Открывалась
она, согласно правилам противопожарной безопасности, внутрь квартиры  -  так
что теоретически могла  быть  просто  выбита  хорошим  согласным  ударом.  Я
осмотрел замки: обычные, ничем не примечательные. И не было признаков  того,
что накладки вокруг скважин недавно снимали, - а без этого замка не сменишь.
Так что ожидать можно было только баррикады по ту сторону двери.
   Я достал стетоскоп,  приложил  к  скважине.  Посапывание  слышно  хорошо.
Похоже, что и баррикады нет...
   Полицейский минер выпустил струю сероватой пены из баллончика: по замкам,
выше их и ниже. Воткнул в пену полоску  целлулоида,  поджег.  Мы  отошли  на
несколько шагов. Ахнуло глухо, все заволокло пылью и дымом. Чем-то  подобным
подорвали сегодня контору гейковцев. Только использовали не доли грамма, а с
килограмм. Или даже больше.
   Первыми  ворвались  два  огромных   сержанта,   дав   несколько   вспышек
парализующих  ламп.  Во  вспышках:  переплетенные   тела   псов,   настолько
чудовищные и невероятные, что кажутся картинками из "Доктора  Моро".  Что-то
длинное вытянулось у окна, а в кровати сидят мальчик и  девочка,  и  девочка
заслоняет мальчика собой, прячет за спину... Автоматы бьют не  оглушительно,
но все же с громкостью барабана. Псы визжат.
   Уже горит яркий постоянный свет -  один  из  тех,  кто  входит  за  мной,
всаживает  в  потолок  осветительную  гранату.  Минута  ровного  света   нам
обеспечена.
   Вовремя.
   Пес бросается на меня, как отскочивший от поля мяч. Пуля не останавливает
его, только переворачивает. Вижу белое брюхо, раскинутые  лапы.  Сверкают  в
стороны брызги крови и мозгов. Полцентнера костей и  мускулов  бьют  меня  в
грудь, я отлетаю к стене. Когда встаю, все уже кончено.
   Звон стекла.
   Длинной тени у окна нет.
   Собаки еще пытаются ползти, дергают лапами.
   Мальчика и девочку держат по двое, но все равно не  могут  удержать.  Они
голые и, наверное, скользкие. И у них  острые  ногти,  один  из  полицейских
отшатывается, зажав ладонью глаз. Девочка - бешеные глаза! не  бывает  такой
ненависти... - рвет ногтями свое горло. У нее  что-то  остается  в  руке,  а
черная яма пониже подбородка вдруг заполняется красным - и волной, и  тугими
струями выхлестывает невыносимо алая кровь...
   Но вторая пара крепко держит мальчика,  он  борется?  молча,  однако  его
все-таки прижимают к полу - среди! растерзанных пулями псов -  и  сковывают:
руки за спиной - одна пара, ноги вместе -  одна  еще  пара,  и  третья  пара
наручников - вперекрест: левая рука с правой ло-. дыжкой.  Теперь  он  может
попробовать откромсать себе яйца... уже не  сможет:  полицейский  маленькими
блестящими никелированными кусачками сламывает приклеенные к ногтям  лезвия.
А потом надевает четвертую пару наручников: повыше локтей.
   От этого не освободился бы и Гудини... да и я -  даже  в  лучшие  годы...
Доклад снизу: "Парашютист". Кто?
   Сорокина В.П. Насмерть.
   Что ж, следовало ожидать...
   Подхожу к окну. М-да... в запарке допустить такое...
   Стоят наши машины. Две. Стандартнейшие фургоны. Совершенно одинаковые. Со
светящимися вензелями на крышах - "к". Причем - стоят  только  наши.  Других
нет.
   Кто угодно заподозрит неладное. Хорошо - мы опоздали на секунды. Даже  не
на минуты, нет. И все равно: взят один из трех...
   Из трех ли? На раз-два-три - осмотреть помещение по углам и чуланам,  под
кроватями и на шкафах... Никого.
   Слушайте, ребята, что же это делается-то в мире? Даже  мне  -  жутко.  Не
было такого раньше. Вот сдохнуть мне - не было.
   Мальчишку плотно заворачивают в одеяло и несут вниз.
   Осматриваю глаз нашему раненому. Слава Всевышнему, яблоко вроде бы  цело.
Нет этой прозрачной слизи. Но веки в клочья, бровь в клочья...
   Подбираю "ногти".  Сверкающие  пластинки  в  форме  гитарного  медиатора.
Острые поразительно. Могут быть и отравленные... да нет, вряд ли  стали  бы.
Во сне можно и царапнуться нечаянно...
   За дверью  сторонний  шум.  Понятно:  жильцы  проявляют  интерес.  Ничего
особенного: полиция. Отдел борьбы  с  наркотиками.  Это  впечатляет,  жильцы
ретируются.
   Управление "Н" пользуется  заслуженным  (в  том  числе  и  нами,  "Трио")
авторитетом.
   И -  сирена  "скорой"  внизу.  Докторов-санитаров-носильщиков  встречают,
провожают...  Вот  раненый,  ребята.  Раненого  перевязывают  -   быстро   и
осторожно.
   Эх, повернись жизнь иначе - пошел бы я на "скорую"...
   Командир!
   Здесь командир.
   Подбегает, весь белый, полицейский - из городских.
   - Командир, там внизу...
   Труп. Или сто трупов. Или сразу тысяча.
   - Там генерал Хижняк. Просит вас на разговор... С трудом  вспоминаю,  кто
такой Хижняк. Начальник криминальной полиции города, вот он кто. Четыре часа
утра. И что ему не спится?..
 
   29.04. Около 06 час.
   "Девятый полк"
   Мы лежим рядом на холмике в сухой прошлогодней крапиве. Причем на крапиве
свежей. Солнце всходит сзади.
   Огромные платаны - нигде больше я таких не видел - закроют нас от  солнца
и будут закрывать еще долго.  Мы  в  перспективе  долговременной  тени.  Те,
которые сидят  в  школе,  нас  вряд  ли  скоро  заметят.  Хотя  и  понимают:
наблюдение за ними ведется.
   Никакого движения. Окна пусты.
   Я уже знаю: "бродячих псов" в здании около тридцати... не  поворачивается
язык, чтобы сказать "человек"... единиц. Они удерживают  более  ста  жителей
окрестных домов. Тех самых бедняков, зачастую просто опустившихся наркоманов
и алкоголиков... но в основном женщин, детей, стариков. Под утро, когда мы -
и вся полиция города - воевали с взбесившимися собаками, когда люди в  ужасе
прятались  по  домам,  -  эти  мерзавцы  обходили  подъезд  за  подъездом  и
вытаскивали спящих из постелей, а сопротивлявшихся убивали на месте  взмахом
острейшего ножа или  выстрелом  из  малошумного  пистолета...  сейчас  нашли
девятнадцать мертвых, но это отнюдь не значит, что нашли  всех.  Добровольцы
из числа местных при помощи нескольких пожилых полицейских обшаривают дома и
все время натыкаются на новые следы "псов".
   Их все-таки кто-то спугнул. Здесь живут разные люди,  и  кое-кто  из  них
способен постоять за себя...
   "Псы" забаррикадировались в здании солдатской столовой, переоборудованной
в местную школу, и пообещали взорвать всех заложников  в  случае  какой-либо
угрозы для них. Требований пока не выдвигали.
   Генерал Хижняк пытался вызвать их на  переговоры.  Его  обозвали  мерзким
курдским словом и пообещали утопить в выгребной яме.
   В курдскую природу "псов" я почему-то не поверил.
   Может быть, от усталости, но мне казалось, что все это уже происходило  в
моей жизни, и не один раз... только раньше рядом были ребята, а вот теперь -
почти никого не осталось... и потому реальность оборачивалась тем  кошмарным
сном, в котором бьешь - и кулак бумажный, бежишь - и как в  воде.  Два  года
назад, пока не  начались  странности,  мне  потребовалось  бы  три  часа  на
гарантированное разрешение ситуации. С момента высадки в аэропорту. И  вдруг
с каких-то пор все стало  расползаться  под  руками,  как  истлевшая  ткань,
найденная в бабушкином сундуке...
   Труднее всего бороться с паникой в вышестоящих штабах.
   В Нью-Йорке в семидесятом году группа пироманьяков делала так:  несколько
суток  изматывала   пожарных   ложными   вызовами,   а   потом   закладывала
зажигательную бомбу в то место, откуда  пожарные  недавно  уехали,  и  снова
вызывала их туда. Они, конечно, приезжали...  но  рвение  было  не  то.  Мэр
устраивал истерики старшем