ь мне таким знакомым. Он
командовал десантом на Фергану в пятьдесят седьмом, во время "мятежа  девяти
шейхов". Фамилия  его  была  Семенов,  и  знаменитому  винопромышленнику  он
приходился старшим сыном.
   Хотя операция по взятию Ферганы была  проведена  молниеносно  и  успешно,
после нее Семенов то ли вышел в отставку, то ли был отправлен  в  резерв.  И
вот теперь он почему-то здесь...
   Жрать мне не просто совсем не хотелось, а как бы наоборот, да и  Косичка,
выдавая банку с рационом, сказал: не ешь, если в брюхо ранит, то пусть уж  в
пустое; на вот лучше, пососи, - и протянул  большой  кусок  серого  колотого
сахара. Что там, внизу? Хреново внизу, сказал я, бойцы умелые, много  их,  и
база им досталась целехонькая. 0-хо-хо... - вздохнул мой сержант и отошел.
 
   Год 1991.
   Игорь
   07.06. 09 час.
   Казанский вокзал
   Оказалось,  что  мы  можем  ехать  одной  машиной.  Ей  на  улицу   Гете,
семнадцать, - домой (адрес, телефон - все записал,  да,  позвоню,  конечно),
мне - на улицу Гете, двадцать шесть, - в консульство. Носильщик уложил  наши
чемоданы в багажник такси, видавшего виды "блауфогеля", я расплатился с ним,
сел рядом с Кристой, таксфарер переспросил адрес, тронулся - поехали.  Через
центр поедем или по кольцу? Как вам  удобнее.  Тогда  по  кольцу,  в  центре
сейчас можно надолго застрять. И полиции там - в жизни такого  не  видел.  С
послезавтра, говорят, вообще внутри кольца только с пропусками  можно  будет
ездить - во жизнь начнется веселая! Ну, это ненадолго,  сказал  я,  дней  на
десять, не больше. А сколько бензина лишнего сожжешь за это  время,  а?  Да,
это верно...
   По кольцу свернули не налево, как я  ждал,  а  направо,  к  Самотеке.  На
Таганской асфальт кладут, сказал фарер, ночью, видно, не  успели,  я  только
что оттуда, с Павелецкого... Нет разницы, сказал я. Есть небольшая, возразил
фарер, с километр разница есть, но так надежнее...  вы  сами-то  откуда?  Из
Томска, сказал я. Я слышу, выговор вроде не наш, сказал он.  И  как  там,  в
Томске, дела? По-моему, замечательно, сказал я. А  что  у  нас-то  творится,
слышали? Да уж... И что вы про это все думаете? Наверное, правильно  все,  в
общем-то... Немцы уж очень обижаются, сказал он, а я так  думаю,  мы  же  не
звали их сюда, правильно? А с другой стороны... Во, мотнул он головой, аж со
всего света слетелись... На обочине,  двумя  колесами  на  тротуаре,  стоял,
накренившись, панцерваген "мефисто". Башня  была  зачехлена.  Вокруг  машины
слонялись глянцево-черные зулусы в белой тропической форме. Офицер - белый -
скучал на водительском месте, а водитель копался в моторе. Вот,  сказал  наш
таксфарер, русских - туда, черненьких - сюда, так и  живем...  На  въезде  в
туннель под Тверской стояли  пулеметные  гнезда  из  мешков  с  песком,  там
дежурили парни в болотного цвета комбинезонах и каскетках - кажется,  финны.
У туннеля под Геринга пулеметные гнезда еще только ставили. На плоской крыше
Культурного центра маячили часовые. Все это, конечно, играло роль забора, не
более: настоящие сторожа прятались  в  тени.  Позвони  обязательно,  сказала
Криста. Непременно, сказал я. Где ты обычно останавливаешься? Как правило, в
"Гамбурге", попробую и на этот раз там же. Место тихое, и  до  фирмы  десять
минут прогулки. И до меня столько же на подземке,  сказала  Криста.  Именно.
Въезд на мост охранялся крепко: по два панцервагена  с  каждой  стороны,  на
самом мосту рейхсгренадеры, под мостом на бочке  десантный  катер.  Пожалуй,
про тридцать тысяч фон Вайль соврал. Как бы не все сто. Это уже не  охранные
мероприятия, это уже осадное положение. И - кстати - в Каире тоже ведь  было
осадное положение: пропускной режим, комендантский час, прочие прелести -  и
что? Генерал-губернатора с женой и детьми р
   асстреляли в упор  и  скрылись  без  следа.  "Пятое  марта"...  До  Каира
генерал-губернатор был комендантом Тифлиса.
   Поворот на Гете был закрыт, регулировщик, красный, как  из  бани,  крутил
жезлом: проезжайте, проезжайте, проезжайте! Чуть дальше по  движению  висела
схема объезда. Тащились мы теперь еле-еле, пришлось поднять стекла: сплошной
бензиновый перегар. Так теперь вот и ездим, сказал таксфарер.  Ну,  ладно...
За памятником Гете на высоких, метров по сорок, флагштоках развевались флаги
четырех держав: красно-белый с черным тевтонским крестом  в  дубовом  венке,
белый  с  красным  кругом,  звездно-полосатый  и  бело-зеленый.  На   фасаде
Фройндшафтхаузена висели портреты  фон  Вайля,  Катакири  и  Джона  Кеннеди.
Портрет  Толстого  готовились  поднимать  краном.  Толстой  взирал  на   все
происходящее недоуменно. Наконец мы добрались до нужного поворота,  проехали
по узкому коленчатому переулку, свернули в другой - и оказались на Гете, как
раз напротив консульства.  Человек  десять  полицейских  с  собаками  и  при
автоматах стояли у забора, а на  территории  чернели  береты  наших  морских
пехотинцев.  Нечего  было  и  думать  останавливаться  здесь.  Даже  у  дома
семнадцать, выходя из машины,  я  чувствовал  на  себе  нехорошие  целящиеся
взгляды. Таксфарер хотел нести наши чемоданы, но я  отпустил  его.  Квартира
Кристы была на втором этаже. Муж ее постоянно жил в Мюнхене, это я уже знал.
Квартиру они снимают вдвоем с подругой, но днем подруга на службе... чашечку
кофе? Божественный аравийский кофе,  такого  больше  нигде  нет.  Боюсь,  не
сейчас - моего здешнего шефа нужно ловить до обеда. Вечером позвоню. Поцелуй
- долгий, чересчур долгий...  так  я  точно  никуда  не  успею.  До  вечера.
Приходи. Обязательно. Все.
 
   07.06. 18 час.
   Турбаза "Тушино-Центр"
   - Не знаю, не знаю, - пробурчал Командор. - Я все-таки  подбросил  бы  ей
"клопа".
   Я молча пожал плечами. Подбрасывать "клопа" имело смысл только  тем,  кто
его заведомо не станет искать. Если же Криста наведена на меня,  то  "клопа"
моего она найдет в пять минут - и тут же начнет давать  нам  дезу.  Конечно,
если мы хотим с самого начала запутаться в собственных яйцах...
   - Вон место свободное, - вместо всего этого  сказал  я.  За  красно-синим
чудовищным грузовиком возник, наконец, просвет, Командор  свернул  туда,  но
какой-то нахал на драной "онеге", дав задний ход, постарался зарулить в этот
просвет раньше нас, не рассчитал и глубоко пробороздил  нам  левое  переднее
крыло. Командор вышел, посвистывая,  обошел  нашу  машину,  обошел  "онегу",
встал перед нахалом  -  маленький  чернявый  Командор  перед  мальчиком  сто
девяносто дробь девяносто, белокурой бестией российского разлива - и гнусным
голосом потребовал:
   - Сто - и проваливай.
   У мальчика отвалилась челюсть.
   - Ты, люммель, - только и смог сказать он. Командор лениво поднял  ножку,
описал ботинком круг перед курносым лицом белокурой  бестии,  потом  так  же
лениво  лягнул  "онегу".  Левая  дверь  вдавилась  внутрь   салона,   стекло
разлетелось, как осколки гранаты.
   - Триста, - сказал Командор  еще  более  гнусно.  Такой  букет  выражений
одновременно на одном лице мне видеть не приходилось. От ярости до искренней
детской обиды - даже  слезы  заблестели  в  светлых  глазах.  Он,  белокурая
бестия, просто по определению должен был задать перцу вот этому  черненькому
сморчку, а тут вдруг сморчок намекает, что все будет едва ли не наоборот,  и
даже портит игрушку... и деньги...
   - Пятьсот, - не дождавшись адекватной реакции, продолжал крутить  счетчик
Командор.
   Тут до бестии дошел, наконец, весь ужас положения.
   Он побелел и полез в карман за бумажником. Руки его дрожали.
   - Тут четыреста двадцать, - сказал Командор, подсчитав сиреневые бумажки.
- Восемьдесят, пожалуйста.
   - Больше... все.
   Ударом кулака Командор выбил еще одно боковое стекло.
   - Проваливай. И чтоб я тебя никогда больше... Тот газанул, отъехал метров
на  сорок,  тормознул  со  скрежетом,  высунулся  и  проорал  -  не  слишком
разборчиво, правда, - какое-то оскорбление. Командор  махнул  рукой  -  и  в
центре заднего стекла образовалась дыра  с  ладонь.  "Онега"  опять  рванула
вперед и больше не останавливалась.
   - И зачем этот цирк? - спросил я.
   - Надо же поддерживать реноме, - усмехнулся Командор.
   - Но шариком - это ты все равно зря.
   -  Шариком  -  зря,  -  согласился  Командор.  Полудюймовым  шариком   от
подшипника - их Командор носил в специальном патронташике на правом запястье
- он убивал на лету ворон. Как всяким секретным оружием, этим  следовало  бы
пользоваться в самых крайних случаях.
   Командор подхватил пляжную сумку, запер машину, и мы двинулись к пляжу. Я
не ожидал,  что  здесь  будет  такая  толпа.  Тысячи  одетых  легко,  одетых
символически и неодетых вовсе людей лизали  мороженое,  пили  соки,  вина  и
пиво, пиво, пиво - пиво в самых разных тарах, от баночек  до  канистр,  пиво
всех цветов и оттенков. Команда  А  пила  светлое  пиво  -  стаканами  -  из
двадцатилитрового термоса-бочонка. Стаканы запотевали. Подкопченные спины  и
задницы лоснились. Мы прошли мимо них, бросили сумку  на  свободный  пятачок
песка, разделись догола и полезли в воду. Вода была парная.
   - Как в июле, - сказал Командор, и мы поплыли. В прошлом году в  Гвоздеве
мы с Командором, дуря, уплыли  километров  за  десять  от  берега  -  два  с
половиной часа умеренного темпа, - и нас вылавливал  пограничный  катер.  Мы
ныряли и не давались. Доктор Морита говорил потом, что этот  заплыв  и  стал
последней каплей, переполнившей чашу терпения моего  миокарда.  Может  быть,
может быть. Сегодня мы поплавали совсем немного, и Командор поволок меня  на
берег.
   - Где "бэшники"? - спросил я в воде.
   - Снимают груз.
   - Сегодня?
   - Рейс задержали на сутки, что-то со шлюзами.
   - А то можно было бы уже начинать.
   - Лишние сутки проживем, - Командор хихикнул.
   - И то верно...
   Груз:  приборы,  оружие,  взрывчатка  -  находился  в  секретном   отсеке
круизного лайнера "Дон" ("Из Ливерпульской гавани всегда по  четвергам...");
о существовании отсека не подозревал даже капитан; попасть в него можно было
только снаружи, имея специальный ключ. Значит, контейнер  снимут  сегодня...
контейнер самоходный, но скорость его  невелика.  Значит,  что-то  серьезное
можно начать делать только завтра днем. Ладно.
   Стряхивая воду на самых красивых девушек, попадавшихся на нашем пути,  мы
подошли к команде А и непринужденно расположились  среди  них.  Преимущество
встреч на пляже: невероятно трудно выследить тебя. Все голые, все плюс-минус
одинаковые. Недостаток: не менее  трудно  засечь  слежку.  Но  с  этим  пока
придется мириться... Команду А набирал Командор, впрочем,  всех  этих  ребят
знал и я, и знал неплохо: Крупицын Дима  и  Крупицын  Сережа  -  не  братья,
просто из одного детдома, там им дали фамилию воспитателя; Яша  Штоль;  Гера
Москвич; Сережа Панин; Сережа Кучеренко - черт побери, одни  Сережи,  других
имен нет, что ли? И девочки, наша лейб-гвардия: Валечка Иванчук,  маленькая,
курносая (завяжи ей бантик - сойдет  за  семиклассницу),  и  Саша  Полякова,
роскошная блондинка с фигурой Венеры, вся бронзового цвета, окружающие парни
так и пялятся. Наши знают, что пялиться бесполезно,  Сашенька  холодна,  как
лед, была у нее в детстве психотравма. Мы с Командором проглотили по стакану
пива и растянулись на полотенцах. Гера крутил настройку приемника. На  самом
деле это был не приемник, а детектор микрофонов. Направленным,  издали,  нас
тут не взять: пляж плоский,  шумный.  Не  обнаружив  ничего,  Гера  поставил
звуковую защиту - так, на всякий случай.
   - Ну вот, ребята, - сказал Командор, - Пан прибыл, теперь дело пойдет.
   - Да уж, - сказал Панин, щурясь на меня. После акции в "Самсоне"  ему  не
за что меня любить. - Теперь пойдет...
   - Все откладывается на сутки, - сказал я. - К сожалению.  Но  заготовками
давайте займемся сейчас. Девочки, вы пойдете  погуляете  по  окрестностям  и
снимете двух, а в идеале трех грузин. Лучше молодых. Обязательно грузин - не
промахнитесь. И постарайтесь, чтобы это была полная компания, чтобы никто за
кадром не остался.
   - А если пятеро? - наклонила голову Валечка.
   - Переварим, - сказал я. - И ведите к себе.  Ну,  а  Крупицыны  обеспечат
остальное.
   - Живыми - всех? - уточнил Дима.
   - Всех, - отрезал я.
   - А зачем Крупицыны? - лениво сказала Саша. - Мы и сами...
   - Конечно, - сказал я. - Затрахаете их до полной неподвижности.
   - Например, - согласилась она.
   - Нет, с Крупицыными надежнее, - сказал я. - Это как лонжа.
   Сашенька откинула со лба волосы и стрельнула в  меня  глазами  -  так,  в
четверть силы.
   - Ладно, - протянула она.
   Отвести от Саши взгляд было почти невозможно. Я и  не  пытался.  Сашенька
была яркая, привлекательная, манкая, но к телу своему относилась только  как
к инструменту, не получая от процесса ни  малейшего  удовольствия...  только
вс„ время хотелось об этом забыть и попытаться совершить чудо.
   Девочки подхватили свои халатики и туфельки и пошли к нашей с  Командором
стоянке. Им смотрели вслед.
   - Слушай, Пан, - сказал Командор, - я  все  забываю  спросить:  а  почему
"Пятое марта"?
   - Пятого марта сорок четвертого года немецкие войска вошли в Тифлис.  Это
конец независимости Грузии.
   - Вот оно как... Долго держались: больше трех лет.
   - Долго, - согласился я.
 
   07.06. Около 20 час.
   Перекресток Большой и Малой Бранных. Кафе "Гензелъ и Гретелъ"
   Я тихонько объяснял Гансу, что надо сделать, а он  слушал  и  соглашался:
конечно, какие могут быть  проблемы?  Да,  да,  разумеется...  Мы  сидели  в
крошечном кабинетике, передо мной стояла чашка кофе и блюдо с пирожными, и я
никак не мог понять, почему  меня  от  взгляда  на  них  тошнит  -  пока  не
вспомнил,  что  не  ел  с  утра.  С  поезда.  Ганс  задумчиво  поскреб  свои
подбородки, покачал головой: горячее  бывает  только  до  пяти...  но  можно
посмотреть, не осталось ли чего из закусок. Я был готов на все. Ганс  принес
поднос, сплошь  заставленный  маленькими  пластиковыми  тарелочками.  Одного
только языка - пять порций. Хлеб рижский, похвастался Ганс. Очаровательно...
Пойду к клиентам, сказал Ганс, если что надо... Спасибо, Ганс. Думаю,  этого
хватит.
   Ганс не был нашим агентом в полном смысле слова. Просто он однажды провел
две недели на борту  пассажирского  "Юнкерса",  захваченного  мальчиками  из
"Зари России". Мальчики требовали освобождения своих из тюрем,  а  также,  в
виде бесплатного приложения, - восстановления России в границах  1914  года.
"Юнкере" мотался по аэропортам, пока не долетел до Бухары. Там мы его  ждали
- накануне эмир встречался с Толстым, и о  чем-то  таком  они  договорились.
Мальчиков  взяли  без  выстрела:  просто  впрыснули  в  систему   вентиляции
усыпляющий газ. Все это произвело на Ганса достаточно  сильное  впечатление,
чтобы он сам предложил нам  свои  услуги.  Теперь  через  него  мы  получали
кое-какую необходимую информацию, а его кафе стало нашим почтовым  ящиком  и
складом НЗ. Теперь, похоже, "Гензель и Гретель" послужит нам треффпунктом...
хотя это уже следующая стадия операции... но, пожалуй, самая главная...
   Я не заметил, как смел все. Включая пирожные. В брюхе  возникла  приятная
тяжесть. Как это  Ганс  таскает  свой  дирижабль?  Побегай-ка  весь  день...
Закатное солнце отражалось в черно-зеркальных гранях  небоскребов-близнецов:
РТА и издательского комплекса "ИНФРА". На крышу  "ИНФРА"  садился  вертолет.
Четверть девятого. Ну, что? Все на сегодня? И кроме того - здесь пять  минут
ходьбы... и деньги с собой... Почему-то сохло во рту.  Я  спустился  в  бар,
взял две банки пива и вернулся. Пять минут туда и час там. Командор  скучает
в машине. Ну, поскучает еще. Как там, интересно, наши девочки?  Наверняка  в
каком-нибудь дорогущем ресторане - позволяют угощать себя. Да,  и  позвонить
Кристе... с улицы позвоню. Идешь или нет? Ч-черт...  Я  продолжал  сидеть  и
тупо дул пиво. Так. Случая больше может и не представиться, напомнил я себе.
Последний тихий вечер. Появился Ганс, поманил: к телефону. Это была Валечка.
Голосок у нее чуть подсел. Все замечательно, сказала она, как ты и  говорил.
Молодцы, сказал я, чего уж... успехов. Гад же ты,  сказала  она  и  повесила
трубку. Я набрал номер Кристы. Занято. Посидел, о чем-то напряженно думая, и
набрал еще раз. Опять занято. Ладно, Ганс, сказал я, пойду.  Значит,  завтра
Сережа появится  -  часа  в  два.  Да,  забыл  спросить:  как  с  финансами?
Нормально? А то мог бы подбросить...
   Командор не скучал. В руках у него был вечерний выпуск "Садового  кольца"
на немецком, и читал он так внимательно, что не обратил на меня ни малейшего
внимания. Я пристегнулся, пристегнул его, завел  мотор.  Командор  продолжал
читать. Пришлось вынуть из его рук газету.
   - Куда едем? - голосом таксфарера осведомился Командор.
   - К Пречистенским воротам.
   И - хрен. Под сложносочиненным светофором  при  выезде  на  Никитские  мы
застряли. По бульвару валило какое-то шествие. Толстозадый фургон,  стоявший
перед нами, перекрывал почти весь обзор,  а  мою  попытку  выйти  из  машины
пресек патруль. Что забавно - в колонне было  немало  негров,  и  флаги  над
головами развевались какие-то экзотические. Кричали, пели - не разобрать.
   - Что интересного в газете? - спросил я.
   - Вот это самое, - Командор ткнул пальцем вперед. - Почитай, почитай...
   Ага, вот оно, это самое: сто сорок женщин в  Москве  объявили  голодовку,
чтобы не допустить отправку в Африку русского территориального  корпуса.  На
что фон Бесков резонно замечал: если треть африканских концессий принадлежит
русским промышленникам, если из белых фермеров каждый четвертый русский,  то
почему бы русским юношам не поучаствовать  в  защите  их  интересов?  Почему
опять, в который уже раз, вся  тяжесть  периферийных  войн  должна  лечь  на
немецкий народ? Комментатор газеты, некий Козлов,  окольными,  полуразмытыми
фразами пытался объяснить и фон Бескову, и читателям, что это все верно,  но
при нынешних непростых обстоятельствах не  лучше  ли  пренебречь  формальной
справедливостью,  чтобы  не  утратить  нечто  большее?  Пол-полосы  занимала
стилизованная карта мира: полосатый Союз Наций, красный Рейх, желтая Япония,
зеленая Сибирь. Белыми оставались Британия, Африка и европейская Россия.  На
них  красовались  жирные  вопросительные  знаки.  Над  картой  было:  "После
Москвы..." Имелось в виду Совещание.
   Н-да... посидеть бы и подумать над этой картой. Чертова война в Африке  -
как бритва  у  горла  этого  старого  мира,  такого,  казалось,  прочного  и
надежного... три равновеликие империи и Сибирь между ними - Сибирь, делающая
бизнес в том числе и на своем геополитическом положении - в центре мира... и
вот теперь одно лишнее движение,  и  покатятся  головы.  Впрочем,  наверное,
война - только симптом, а на самом деле все сложнее, ведь, скажем, еще  пять
лет назад нынешняя ситуация -  вся  -  была  просто  немыслима,  а  отправка
территориального  корпуса  туда,  куда  требовали  интересы   всего   Рейха,
воспринималась бы как дело чести. Вспомнить Бирму, вспомнить  Месопотамию...
Нет, что-то происходит с людьми, и поэтому веселые послушные негры  начинают
резать белых, а британцам приходит в голову, что американцы  их  не  столько
защищают,  сколько  оккупируют,  потому  что  страны,  завоеванные  когда-то
Германией, живут лучше и свободнее, чем отстоявшая независимость Британия, а
русских вдруг потянуло на воссоединение разделенной  когда-то  России,  хотя
вряд ли кто объяснит, какой в этом практический смысл, и уж подавно никто не
скажет, как это можно сделать без  массированного  кровопролития.  И  еще  я
подумал, что в поведении больших масс людей - народов,  наций  -  проступает
что-то общее с поведением  человека,  лишенного  чувства  боли.  Никогда  не
знавшего, что  такое  боль.  И  потому  способного  на  самые  замечательные
эксперименты над своим телом... Додумать я не успел: Командор,  как  гонщик,
на вираже обошел