фургон и погнал по бульвару. Я оглянулся и успел  заметить:
за колонной демонстрантов шла шеренга солдат в белой тропической форме.
   - Дальше куда? - откинув голову и как бы принюхиваясь, спросил Командор.
   - До станции подземки.
   - И?..
   - Спустишься вниз, сядешь в поезд, доедешь до Кузнецкого, там  пересядешь
- и до конечной. Дальше - автобус сто двадцать девятый.
   - То есть ты меня выгоняешь?
   - Проследишь, чтобы  живцов  взяли  гладко.  И  второе:  надо  найти  два
"мерседеса",   за   ночь   перекрасить    под    полицейские,    оборудовать
соответственно. И поставить... - я задумался.
   - Можно оставить в том же боксе.
   - Он что, такой большой?
   - Семь на одиннадцать.
   - Нормально. Хорошо, пусть там и стоят.
   - Взять в прокате?
   - Лучше просто угнать.
   - Знаешь, у дорожной полиции есть еще "хейнкели-Ф". Я тут приметил один -
в спортклубе. Может, его?
   - Тесноват, пожалуй.
   - Зато скорость.
   - Тебе виднее. Бери.
   - Угм...
   Мы въехали в туннель под проспектом Геринга.  Не  только  при  пулеметных
гнездах на въезде, но и в самом туннеле стояли часовые. В плоских мембранных
противогазах, они походили на инопланетных завоевателей.
   - На этой станции? - кивнул Командор на вход подземки.
   - Зачем? - удивился я. - На Пречистенских - там без пересадки.
   - Тьфу ты, черт, - сказал Командор  и  действительно  плюнул  в  окно.  -
Топографический идиотизм: не могу запомнить схему подземки. Все помню, а это
не могу.
   - Ты еще в Мюнхене не был...
   Все пустое пространство, от Пречистенских ворот  и  до  набережной,  было
полно людей. К нам они стояли спинами, и нельзя было прочесть, что  написано
на их транспарантах. Во всю ширину Пречистенки тоже стояли люди  и  спокойно
ждали, когда полиция перекроет движение и пропустит  их.  Мы  на  черепашьей
скорости проползли мимо  них.  Справа,  возле  самого  тротуара,  окруженный
молодыми, как-то очень одинаково подстриженными  ребятами,  стоял  старик  в
черном костюме; на левом борту его пиджака сверкала медаль "Золотая Звезда".
Командор свернул на Остоженку, втиснулся между стоящими машинами  и  уступил
мне место за рулем.
   - Пойду послушаю, что говорят, - сказал он.
   - Давай.
   - Успехов.
   - Будем надеяться.
   - Пока.
   Он сделал  шагов  пять  и  пропал  из  виду.  Это  особый  талант:  уметь
затеряться мгновенно и даже не в толпе - просто среди прохожих на  тротуаре.
Ну, а здесь... Море голов замедленно, осторожно растекалось  по  площади,  и
белая тонкая часовня, поставленная здесь в  память  о  поруганных  святынях,
поднималась из моря одиноким утесом. Я долго смотрел на все это - до  ломоты
в переносице. Потом вырулил на полосу и поехал  прямо.  Было  светло,  сухо,
чисто, но почему-то хотелось включить то ли дворники, то ли фары.
 
   Год 2002.
   Михаил
   26.04. 15 час.
   Константинополь. Университет
   На выходе меня перехватил Петька Млечный. Он  был  весь  как  не  слишком
дружеский шарж на примерного студента: косо сидящие круглые  очки,  торчащие
уши, галстук на боку,  противокислотные  нарукавники  (хотя  занимался  Петр
Валерьевич отнюдь не химией, а историей). В свое время я  для  него  добывал
посредством раухера в закрытых библиотеках необходимые материалы.
   - Миш, можно тебя? - робко.
   Зойка на такое обычно отвечает: "Можно, только  не  здесь".  Я  посмотрел
вдаль. "Опель" стоял пока еще пустой.
   - What's that so black aging the sun? - на всякий случай  поинтересовался
я.
   Он вздохнул. К языкам Петька не имел ни малейшей способности.  В  отличие
от меня он и родился в Константинополе (то есть, наверное, в Стамбуле?),  но
ни турецкого, ни немецкого, ни  греческого  не  знал  абсолютно.  И  русским
овладевал с трудом, как бы в чем-то сомневаясь. Когда родители  разобрались,
что мальчика надо не учить, а лечить, было уже поздно. Пароход  ушел.  Я  не
понимаю, как же так: вот рука, а называется  по-разному,  жаловался  он.  Не
должно так быть... При всем при том память у него была феноменальная.
   - Миш, тут такое дело... помнишь,  мы  как-то  о  всяких  случайностях  в
истории рассуждали? Давно еще.
   - Кажется, помню, - пожал я плечами. - А что?
   - Ты мне еще программу составлял... ну, для поисков...
   - Это помню.
   - Вот посмотри... я тут обработал кое-что... - он подал мне  кассету  для
раухера. - Может быть... ну... интересно покажется...
   Я взял. Покрутил в пальцах.
   - Видишь ли, друг мой... Я сейчас не дома живу. Смотреть не на чем.
   - Почему не дома? - в ужасе прошептал Петька.
   - Да ничего особенного. Опять с маман поругался. Переселился на лодку. Но
раухера там нет. Обычная история. Сапожник без сапог.
   - А хочешь, я тебе свой дам? - с готовностью предложил Петька. -  Альбом.
На всю неделю. Хочешь?
   - Тебе так надо, чтобы я это прочитал? Петька кивнул:
   - И если что-то непонятно будет - звони. Из внутреннего кармана  пиджачка
он вытащил альбом: мощный, дорогой, фирмы "Идеал". В чехле тисненой кожи.
   - Дня три тебе хватит?
   - А там много?
   - Нет, совсем нет. Двенадцать таблиц.
   - Ладно, давай... - я сгреб раухер, кассету, сунул их в сумку... но  уйти
не успел.
   - Хорошо, что я тебя увидел,  Михаил,  -  строго  сказал,  подходя,  Стас
Тхоржевский. - И тебя, Петр. Сегодня в девять собрание общества, и вас обоих
я прошу быть обязательно.
   Стас тоже являет собой шарж - на выпускника курсов "Юный вождь". То  есть
если бы такие курсы, конечно, были. Он высок, широкоплеч,  белокур,  у  него
открытое честное лицо, которое ничуть не меняется, когда он откровенно врет.
Костюмы носит с явным милитарным акцентом. Вокруг  него  постоянно  крутятся
пять-шесть ребят помельче. На моей памяти он был скаутским орлом и капитаном
сборной по гребле. Теперь он председатель монархического общества.
   - В девять у меня назначено, - сказал я.
   - Ты уже пропустил одно собрание, Михаил, и тебе следовало бы...
   - Стас, - сказал я. - К идеям монархизма я индифферентен. Я принимаю  его
только с эстетической точки зрения. Принимаю, не более. Так что на всех этих
собраниях мне делать будто бы нечего...
   Он хитро ухмыльнулся, и это на полсекунды вернуло его  официальному  лицу
нормальное человеческое выражение.
   - Сегодня нашим гостем будет сам наследник, - сказал Стас. - Он приехал.
   - О-о?
   Ну, что тут еще скажешь? Любопытство - оно, конечно, порок... хотя  и  не
преследуется по закону... если не переходит разумные пределы...
   - Ладно, - сказал я. - Убедил. Возможно, я буду не один.
   - Но не толпой, - очень серьезно  предупредил  Стас.  -  Зал  не  слишком
велик. Он отошел, невидимо козырнув.
   - Ты сейчас домой? - спросил я Петьку.
   - Я... нет, мне еще долго... и это собрание. Если что - вы меня  довезете
хотя бы до моста?
   - Думаешь, мы так долго будем встречаться с наследником? Большое  ему  до
нас дело. Полчаса, охмурил - и дальше. У него таких встреч,  наверное,  штук
восемь в день.
   - Да? - усомнился Петька. - Тогда зачем же... вообще?..
   - Сложный вопрос. Потом обсудим. Пока! - возле "опеля" уже маячила  белая
шляпа. Поворачивалась направо-налево и покачивалась. Этак медленно и плавно.
   Сильно дымя, выезжали со стоянки угловатые разрисованные автобусы. Ими не
любили пользоваться: слишком долго ехать. Было бы куда удобнее, если бы один
маршрут, допустим, шел  в  Перу,  другой  -  в  Скутари,  третий  кружил  по
лабиринтам Старого города. Нет, нельзя, решили городские  начальники,  тогда
получились бы отдельные автобусы для русских, для немцев,  для  турок,  нет,
сделаем  единый  маршрут...  и  кое-кому  из  бедных  студентов   приходится
добираться до дома два с лишним часа. Хотя есть и плюс: можно  готовиться  к
занятиям. Или смотреть кино.
   Зойка была одна. Тедди  свернул  где-то,  и  вот  -  пропал.  С  ним  это
происходило регулярно. Он мог так пропасть на целые недели, а потом от  него
получали открытку из Сиднея.
   - Будем ждать? - решил уточнить я. Зойка не ответила,  только  посмотрела
на меня задумчиво, смешно приподняв кончик носа указательным пальцем.  -  На
наследника престола хочешь посмотреть?
   - Я уже видела. Он в ректорате сидит. Я зашла, а он там. Парень и парень.
На тебя похож. И с ним два таких робота... -  она  изобразила  лицом,  каких
именно робота.
   Заверещал телефон. Это был Тедди.
   - Ребята, меня не ждите. Давайте в шесть часов в "Азиче". Пока.
   Отбой. И все. Перезвонить ему и уточнить обстоятельства невозможно: Тедди
всегда держал канал вызова  отключенным.  Таковы  были  общие  принципы  его
бытия.
   - Значит, ты будешь меня развлекать, -  распорядилась  Зойка.  -  С  чего
начнем?
   Я пожал плечами и сел за руль: Зойка машину не водила.
   - Я бы поела жареной рыбы, - тут же сообщила она.
   - Жареная рыба - это профанация, - сказал я. - Рыба  должна  быть  только
отварная. Почитай Мелвилла.
   - Зануда этот ваш  Мелвилл.  Другое  дело  -  Эрментруда  Вассен.  Это  я
понимаю.
   Она меня дразнила. Эрментруда Вассен  была  писательницей  для  умственно
задержавшихся. Кроме шуток. По крайней  мере,  с  этого  она  начинала  -  с
сочинения историй для воспитанников специальных школ. Судя  по  ее  нынешней
популярности, треть населения причисляла себя к умственно задержавшимся.
   Я не слишком этому удивлялся.
 
   Год 1991.
   Игорь
   07.06. Около 22 час.
   Улица Гете, дом 17, квартира 3
   Свечи воткнуты в бутылки -  и  свечи,  и  бутылки  самых  разных  форм  и
размеров, и есть свечи, горящие цветным  пламенем,  -  а  на  окнах  красные
шелковые шторы, а за окном - в упор - уличный фонарь, и потому на всем лежит
багровый отсвет. Запахи воска и  духов.  Еще  чего-то,  знакомого  смутно  и
напоминающего мельком  о  борделях  Владика.  Легион  бутылок  в  баре,  все
наливают себе сами и пьют, смакуя. Вот, познакомьтесь, это Игорь, инженер из
Сибири. О! Сибирь! Как вы там живете, там же холодно? Так и живем.  Я  никак
не мог сосчитать гостей: приходили в гостиную, выходили из гостиной,  стояли
на балконе, жались в коридоре, из библиотеки доносились несуразные  звуки...
человек  двадцать  пять  -  тридцать?  Где-то  так...  Единственное,  что  я
установил точно, это то, что компания  смешанная:  были  здесь  и  немцы,  и
русские, и помесята,  и  белесый  скандинав,  и  негритянка,  и  два  араба,
кажется, гомики. Кто-то, поминутно падая со  стула,  читал  невразумительную
поэму, в которой дух Гитлера спорил с Вельзевулом и доказывал, что в аду  он
горит совершенно напрасно, на  что  Вельзевул  отвечал  кратко:  "Лекен  мир
арш!", а  кто-то  другой  демонстрировал  русскую  тоску,  меланхолически  и
бесконечно повторяя на балалайке одну и ту же фразу: "Светит  месяц,  светит
ясный..." Сплошной декаданс - еще бы, раз хозяйка встречает гостей  в  одних
черных чулках и шляпе с вуалью. Арабеска.  Курили  травку  -  не  скрываясь.
Похоже, нюхали кокаин. Не все, но многие. Наверняка и кололись где-нибудь  -
благо, темных углов хватало. Когда мне представляли кого-нибудь, обязательно
называли профессию: актер, художник, преподаватель чего-то, студент чего-то,
литератор, издатель, журналист... К журналисту я присмотрелся.  Он  старался
казаться гораздо пьянее, чем был на самом деле. Не исключено, что он собирал
материал для светской хроники... "полусветская хроника", забавно...  Ко  мне
вдруг привязалась одинокая рыжая кошка, терлась о ноги и мяукала. Негритянка
- на ней был длинный халат из тяжелого белого шелка без  единой  застежки  -
угостила меня черной марокканской сигареткой. Мы с ней покури
   ли и поболтали о разном, а потом направились  в  ванную,  чтобы  углубить
знакомство. Но в ванной подобное  действо  уже  шло  вовсю,  мелькали  белые
ягодицы и смуглые груди, и ввинтиться туда не удалось. В библиотеке же  было
другое: там странно, жутковато  шаманили.  Двое,  парень  и  девушка,  очень
похожие лицами и выражениями лиц, одетые в передники из грубой кожи и цепей,
стоя спиной к спине, выбивали руками на передниках - звук получался сухой  и
четкий - монотонный изнурительный ритм и тянули неизвестные слова, на  одной
ноте и почти одним, совершенно нечеловеческим голосом, а  ноги  их,  как  бы
сами по себе и почти наперекор  тому,  что  отбивали  руки  и  пели  голоса,
стремительно мелькали в немыслимой сложности танце... не  знаю,  почему,  но
этот танец, и этот мерный ритм, и это нелюдское пение достали меня до  самой
середины - так, что мороз прошел по хребту.  Что-то  должно  было  произойти
сейчас, сию секунду, что-то жуткое  и  упоительное  одновременно...  пойдем,
пойдем отсюда, потащила меня за руку  моя  негритянка,  пойдем,  тут  сейчас
такое начнется... я хочу увидеть, сказал я, пойдем, не надо, не  надо  этого
видеть, не надо  на  это  смотреть,  пойдем...  Мы  медленно  выпятились  из
библиотеки - нас уже подперли сзади, - миновали ванную, из которой  толчками
шел  раскаленный  воздух,  и  по  бесконечно  длинному  коридору  подошли  к
двустворчатой черной двери, я оглянулся: стены коридора были прозрачны, и за
стенами видна была  гостиная,  и  огромного  размера  журналист  с  огромным
бокалом в руках смотрел на меня и явно хотел что-то сказать, но  я  погрозил
ему пальцем, и мы вошли  в  дверь,  за  дверью  стояла  квадратная  кровать,
покрытая черным, на кровати мелькали задницы, я насчитал пять и сбился, а за
кроватью стояла огромная, еще больше журналиста, голая Криста в черной шляпе
с вуалью, держа руки перед собой, и к пальцам ее шли нити  от  кувыркающихся
на кровати, и мы прошли в следующую дверь,  белую,  за  дверью  было  пустое
пространство, белый туман, и, раздвигая его, мы дошли до красной  двери,  за
которой почему-то опять оказалась гостиная, давай еще по одной,
   предложила моя негритянка, давай, согласился я, мы раскурили  друг  другу
тонкие черные сигаретки и обменялись ими в знак дружбы, журналист не  сводил
с нас тяжелого взгляда, казалось, что глаза  у  него  не  только  свинцового
цвета, но и сделаны из свинца, перед  нами  опять  была  черная,  маленькая,
пришлось согнуться пополам, чтобы войти, дверь, и за дверью на  четвереньках
качалась Криста, а сзади к ней  пристроилось  лохматое  облако,  похожее  на
медведя, а поперек нашего пути  лежала,  как  белуга  на  блюде,  порезанная
ровными ломтями пышная блондинка, и пришлось обходить ее, путаясь в складках
черного бархата, и мы вползли в 6елую дверь, крошечную, как крысиная нора, и
там, в плывущем белом тумане, сбросили с себя все,  что  могли,  и  получили
наконец свое. Я  тонул,  тонул,  тонул,  загонял  себя  в  глубину,  а  меня
выталкивало наверх, втягивало и снова выталкивало, и вдруг  я  почувствовал,
что отрываюсь от всего и парю без опоры, без верха  и  низа,  и  тут  что-то
глухо лопнуло во мне, рвануло беззвучно, и больше я ничего не помню.
   Очнулся я от короткой маятной дурноты, она иногда возникает при  переходе
сердца с большего режима на меньший. Во рту запеклась  желчная  горечь.  Под
черепом бегали мурашки. Я осмотрелся. Лежал я на ковре, белом и  лохматом  -
под мех полярного медведя. Ковер заливал молочный свет от похожего  на  гриб
светильника: светящаяся ножка и темная  шляпка.  Негритянка  моя  лежала  на
животе, подтянув одно колено к груди. Гибкая она  была  неимоверно.  Дальше,
позади нее, виднелась кровать, и с кровати свисала  чья-то  волосатая  нога.
Мурашки превратились в пузырьки шампанского, налитого под череп.  Значит,  я
успел подышать нейтрализатором... это хорошо, не будет отходняка... но когда
же я  успел?  Разберемся...  Я  собрал  одежду  с  пола  и  стал  одеваться,
оглядываясь. Комната маленькая; кровать и телевизор с ББГ-приставкой,  здесь
же горкой валяются десятка три кассет. Судя по черным ярлычкам на коробках -
все порнуха. Вид из окна - как раз на консульство, если нужно наблюдать,  то
лучше не придумаешь... хотя кому это надо:  наблюдать  за  консульством?  За
посольством - еще понятно... Цепочка полицейских стояла  неподвижно.  Фонари
на территории не горели, в самом здании светились только окна, выходящие  на
лестницы. Баллончик с нейтрализатором лежал во внутреннем кармане. Когда  же
я все-таки успел подышать? Неважно. На  кровати  шевельнулись,  приподнялась
всклокоченная голова, упала. Тут же  началась  специфическая  возня.  Дверей
было две: белая и красная. Я вышел через белую.
   Наверное, я  ожидал  увидеть  нечто  невыразимое,  потому  что  поразился
простоте картины: на кровати по диагонали лежала Криста, рядом  с  кроватью,
неловко подоткнув под живот руки, - очень длинный парень. И все. Я  потрогал
Кристу за плечо. Она недовольно  промычала  и  повернулась  на  другой  бок.
Родимого пятна на левой лопатке у нее не было. Не было и рубца, даже  самого
нежного, который неизбежно остался бы после любой пластической операции. Тем
более, когда убирают кусок кожи площадью в  пол-ладони.  Наверное,  я  этого
подсознательно ждал. И, наверное, уже с утра. Хорошо.  Такая  ошибка  лучше,
чем, так сказать, в обратную сторону. Хорошо...
   В гостиной дым стоял коромыслом. Шумели так, что  нельзя  было  разобрать
слов, кто-то визжал, все бурно жестикулировали. Внезапно замолкли, замерли и
стали пятиться, и вдруг получилось, что образовался живой коридор,  в  одном
конце которого стоял я, а в другом появилась  та  девушка,  что  шаманила  в
библиотеке. Парня я тоже увидел: он стоял у стены в такой  позе,  будто  его
пригвоздили к этой стене за нижнюю челюсть.  Девушка  шла  ко  мне  вслепую:
глаза ее были заведены, меж век виднелись только белки. Видимо, ей  рассекли
голову, волосы на лбу слиплись от крови, кровь стекала  на  лицо,  капала  с
подбородка; выставленные вперед ладони тоже были в крови. В шаге от меня она
остановилась, постояла неподвижно, потом  опустилась  на  колени  и,  закрыв
ладонями лицо, поклонилась мне. Когда она выпрямилась и отняла руки от лица,
на ладонях у нее оказался черный туранский нож.  Возьми,  возьми,  испуганно
зашептали вокруг. На меня никто не смотрел, все смотрели вниз, на нее,  ловя
каждое движение, каждый оттенок движения. Нож оказался неожиданно тяжелым, я
его чуть не выронил. Девушка  легко  встала  с  колен,  не  встала  даже,  а
всплыла, и неуловимым движением сбросила цепи с плеч. Нагрудник передника со
звоном рухнул вниз и закачался. Она приложила  окровавленный  палец  к  ямке
между ключицами. Режь, режь,  зашептали  все.  Я  осторожно  поднял  руку  и
кончиком ножа коснулся ее кожи  там,  куда  указывал  палец.  Ощущение  было
такое,  будто  я  дотронулся  до  стекла.  С  безумной  улыбкой  она   стала
наклоняться вперед, я захотел отдернуть руку, но  не  смог:  судорога  свела
мышцы.  Девушка  уже  просто  лежала  на  ноже;  наконец,  чтобы   сохранить
равновесие, мне пришлось шагнуть вперед и, кончиком ножа  надавливая  на  ее
горло, вернуть девушку в вертикальное положение. Тогда, с  той  же  безумной
улыбкой, она повела пальцем вниз, и  моя  рука,  подчиняясь  не  мне,  стала
спускаться,  скребя  сталью  ножа  по  остекленевшей  коже.   Грудь   упруго
прогибалась, но ни малейшего следа после лезвия не было. Палец миновал точку
верхушки сердца, и тут вдруг улыбка ее стала не такой - я еще не понял, како
   й именно, - палец быстрее заскользил вниз, к подреберью, нож следовал  за
ним, - и звук железа по стеклу вдруг исчез, а кончик ножа стал погружаться в
тело! Нечеловеческим усилием я разжал пальцы - нож, звеня, запрыгал по полу.
Всеобщий "А-ах!" - девушка сомкнула веки, что-то сделала с  собой,  лицо  ее
стало настоящим, дрогнули губы, и когда она открыла глаза, то в глазах  этих
были испуг и неистовая жалость.  Бедный  ты  мой,  прошептала  она  и  вдруг
повалилась вперед, я еле успел ее подхватить - и тут поймал взгляд парня. Он
так и стоял, вдавившись в стену - только теперь спиной. У  него  был  взгляд
человека, узревшего конец света.
 
   Год 1961.
   Зден
   31.08. 10 час. 45 мин.
   Окрестности станции Шатилова.
   - Солдаты! -