плата  за  наше  бесстыдное,  беспросветное
счастье... Мы как-то...  незаслуженно?..  нет,  не  то...  мы  расточительно
хорошо жили. Будто  тратили,  не  жалея,  не  скупясь,  -  неприкосновенное.
Забравшись с ногами в торт... Хотя это все позднейшие рефлексии, знаешь  ли.
Тогда о таких материях не думали. Нет, может  быть,  кто-то  и  думал,  даже
движение существовало: "За ограничение потребностей". Но над ними  смеялись.
Ты понимаешь, Зден, ведь это было не главное. Все равно что дышать.  Да,  мы
могли, например, собраться и поехать всей семьей в Африку  -  посмотреть  на
носорогов и львов. Или, если нам надоест Петербург, переселиться... да  хоть
в Константинополь... Буквально объездить весь мир, останавливаясь  ненадолго
там, где понравится. Папа был инженером-мостостроителем.  Я  не  сумею  тебе
объяснить, в  чем,  собственно,  была  полнота  нашей  жизни.  Безопасность.
Представь себе: двери домов не  запирались  даже  в  больших  городах.  Дети
гуляли по ночам. При этом изобилие, которое вам и не  снилось.  И  -  всегда
немножко праздник. И... еще... не знаю, как объяснить... постоянная  радость
- просто в воздухе. Как в детстве по утрам... И еще...
   Рай, подумал я. Тот самый потерянный рай. - Если ты хочешь сказать, что я
тебя не понимаю, то это не так. Очень понимаю. Очень  чувствую.  Попробуй  и
ты... Я рос в Польше, и сколько себя помню, все готовились к  войне.  Нам  в
школе выдавали маленькие противогазики  с  лямочками,  чтобы  завязывать  на
затылке, и при учебных газовых тревогах классы уводили в  подвал.  Почему-то
все были уверены, что сразу начнут пускать газ. Газ пускать не начали, но  в
одиннадцать лет я узнал, что такое "Штука". Это не "количеством  один",  это
германский бомбовоз, маленький и верткий. Когда началась война, меня отвезли
к деду в деревню. Туда пришли русские. Я  не  все  понимал...  Маму  куда-то
забрали, и я ее больше не видел. Отец оказался в германском  плену,  он  был
пехотный поручик. Ему написали про маму, и он  вступил  в  польский  легион,
воевать против России. Но когда Германия завязла  в  России,  на  Урале,  он
почему-то перешел на сторону русских. Вместе со всем своим взводом.  За  это
германцы  расстреляли  деда  и  бабушку,  а  меня  засадили  в  лагерь   для
беспризорных детей. Отец воевал с немцами, а я копал картошку...  и  не  дай
Бог было прихватить одну-две с собой в барак...  Зачем  я  это  рассказываю?
Разжалобить?
   - Зден, - сказала она. - Я понимаю.  Мы  сволочи.  Мы  мерзавцы,  которым
гореть в аду. Но... мы ведь не за красивую жизнь... Ведь  если  бы  касалось
только  нас  -  ну,  выгрузились  бы  мы  где-нибудь  в   тридцатых   годах,
растворились бы в толпе... и жили бы припеваючи, потому что... ну,  понятно.
Когда знаешь наперед какие-то существенные мелочи типа скачка курса акций...
   - Да, - сказал я. - Так все и есть. За человечество.
   - За человечество... - она уткнулась лицом в ладони. - Мы  уже  привыкли.
Уже зачерствели. Знаешь, как было вначале? Стрелялись, сходили  с  ума...  -
То, что происходило... наверху. Какой это имело смысл?
   - Так ты думаешь, это мы учинили? О Боже, нет! Наоборот.  Нужно  было  не
допустить, чтобы началась новая война... - она как-то непонятно смутилась. -
А все, что было там, - она показала на потолок, - это заговор именно с целью
развязать  войну.  Существует  такой   Шелеховский   клуб...   сибирские   и
американские генералы и промышленники. У  кого-то  есть  интересы  в  Китае,
кто-то просто японофоб... Два года назад они решили начать совместную  войну
против Японии и выиграть ее. И начать  так,  чтобы  правительства  поставить
перед фактом... а если удастся, то и свергнуть. У них почти все  получилось.
Частью нашли, частью создали наново боевую организацию  национал-шовинистов,
написали им сценарий, предоставили  нужные  пароли,  ключи  и  шифры...  как
могли, облегчили путь...
   - И чем это вас не устраивало? Я, например, тоже японофоб.  За  все,  что
они делали и делают с китайцами..
   - Тем, что победители получают все. Они теперь очень сильны. Рейх им  уже
почти не соперник. И через пятнадцать лет начинается  война  за  объединение
России.  Приводящая,  вопреки  ожиданиям,  к  страшнейшим  разрушениям.  Как
реакция на это - чрезмерное сокращение армий и флотов и отказ от ядерного  и
химического оружия...
   - А-а...
   - Мы не филантропы. Я  не  скрывала.  Нам  нужно,  чтобы  к  двенадцатому
году... - Ну да. - Пойми - мы только изредка переводим стрелки. А машинисты,
проводники, пассажиры...
   - Я ничего не говорю... Что там было, наверху? Последнее, что знаешь?
   Она задумалась. Видимо,  трудно  было  вспоминать  настолько  незначащее:
какие-то перемещения и игрушечные смерти лабораторных человечков.
   - Егеря вклинились между жилым городком и капонирами. Там слева ложбинка,
они зацепились и окопались. Думаю,  готовились  к  штурму.  Кажется,  к  ним
подошло  подкрепление.  По  крайней  мере,  заметили   несколько   десантных
самоходок. Днем их не было.
   - Понятно.
   Что ж,  Семенов  молодец:  не  стал  класть  людей,  не  стал  жертвовать
заложниками. Тихой сапой... И, наверное, подошли кадровики.
   Интересно, успел ли капитан закрыть ворота? Если нигде  не  задержался  -
мог успеть. Тогда вообще все хорошо.
   На термометре было 142. Почти заморозки.
 
   Год 1991.
   Игорь
   11.06. 23 час.
   Красная площадь
   Несколько раз я  буквально  за  шкирку  оттаскивал  себя  от  таксофонов:
подмывало позвонить Якову и сказать, что я вовсе не арестован и  вообще  все
замечательно. Режим Консервации суров: я не имел права выходить на связь  до
окончания операции, то есть до трех часов ночи. В операциях типа этой всегда
один-два человека остаются в резерве, на случай, если потребуется подчистка;
ну, а запрет связи - это понятно...  И  все-таки  я  смог  удержаться  и  не
позвонил.  Главным  образом,  потому,  что  мной   овладело   отвратительное
самокопательное настроение.
   Я топал себе по Деникина Федор Федорыча улице к центру, обходя никому  на
хрен не нужные посты и патрули, - ни разу у меня не спросили документы и  ни
разу не обшарили; похоже, фон Вайль и  фон  Бесков,  друг  его,  переборщили
все-таки с  гражданскими  правами,  я  представил  себе  Томск  в  такой  же
ситуации: да меня бы раз пять уже вывернули наизнанку, просветили рентгеном,
а мощнейший раухер,  занимающий  два  этажа  в  помещении  ведомства  Гейко,
отмечал бы, где, на каких перекрестках у меня проверяли документы,  и  чесал
бы в своем электронном затылке: какого  дьявола  этот  парень  ходит  такими
кругами? Терроризм -  это  довесок  к  свободе,  говорил  Тарантул,  желаете
свободы - вот, получите вместе с терроризмом; не желаете терроризма - гоните
свободу. С другой стороны, у Сибири большой опыт  в  такого  рода  делах,  а
главное, никто не боится государства; здесь же - да и вообще в  Рейхе  -  до
сих пор больше опасаются собственных солдат и сотрудников гепо, чем бандитов
с бомбами. Это пройдет.
   Я шел и старательно думал об этом, а потом будто выключили звук, и другой
голос сказал во мне: а ведь ты настоящий зомби, Игорек. Труп,  оживленный  -
причем дважды - для выполнения  каких-то  особых,  неизвестных  тебе  самому
задач... Ну и что? Да  нет,  ничего,  пожалуйста.  Но  вот  попробуй  просто
вспомнить себя - до "Трио". Можешь? М-м... Вот. Что в тебе осталось  твоего?
Что не изменено, не усилено или не вытравлено тренажем, гормонами,  гипнозом
и прочей сволочью? Ну? Да черт его знает... наверное, ничего. Гад ты, доктор
Морита, хоть и спас  мне  жизнь...  все  равно  -  гад.  Все  вы  -  гады...
подонки... трусливые скоты... и что мне теперь делать? Да, что мне теперь  с
собой делать?
   Или - методом Фила Кропачека?..
   Слишком просто, слишком надежно... Нет. Фил подождет. Ждал  столько  лет,
подождетеще...
   Фил, тебе не скучно там так: в парадном мундире и при всех орденах?
   "Березин" бьет больно...
   ...А вот "Садовое  кольцо"!  Экстренный  выпуск  "Садового  кольца"!  Мой
господин, всего за полмарки - все о новом министре внутренних дел! Мальчишка
лет двенадцати подпрыгивал, размахивая газетным листом, как флагом. Я купил,
развернул. Так... Фон Бесков подал в отставку, отставка  принята...  на  его
место назначен... что?!! Чушь собачья! Не  бывает!  Однако  вот,  черным  по
белому,  русскими  буквами:  Василий  Полицеймако.   Интересно   получается,
господа: то вы смешиваете его с говном, то делаете рейхсминистром. С  говном
- лет пять назад, когда он, начальник  следственного  управления  Российской
прокуратуры, раскопал "черный банк" с миллиардным оборотом:  туда  стекались
доходы с тотализаторов,  игорных  домов  и  крупных  сутенерских  сот,  -  и
обнаружил,  что  главными  пайщиками  банка  были   центральная   канцелярия
Российской НСП и хозяйственное управление кабинета министров. Его  мгновенно
скинули за якобы - а может, и правда - применяемые при допросах пытки, и  до
последних дней он кантовался на каких-то третьестепенных должностях где-то в
Трансильвании. Так, и что же он сам говорит?..  "...намерен  положить  конец
(велик русский язык!) насилию и беззаконию..." - "...восстановление закона и
порядка, гарантирующего безопасность мирных обывателей..." -  "...готовы  на
переговоры без предварительных  УСЛОВИЙ  со  всеми,  подчеркиваю,  со  всеми
политическими группами, партиями и движениями, готовыми к таким переговорам,
-  но  вооруженное  сопротивление  будет  подавляться   всей   мощью   наших
вооруженных сил..." - "склоняюсь к тому, что введение  режима  чрезвычайного
положения уже запоздало  и  не  даст  необходимого  эффекта,  но,  с  другой
стороны, отказ от введения такого режима определенный  эффект  даст  -  и  к
сожалению, не тот, который хотелось бы получить..."  -  "...находить  новые,
нетрадиционные формы  и  методы  работы  и  в  этих  целях  как  можно  шире
использовать накопленный уже зарубежный опыт..." Ну, дай тебе Бог, старый ты
сыщик  Василий  Тимофеевич...  "...Нахожу  нелепым  и  постыдным   площадное
поношение полиции и  прикомандированных  к  ней  войсковых  частей,  которым
заняли
   сь вдруг печать и телевидение, но любую критику готов выслушать и принять
необходимые меры для устранения действительных недостатков..."
   Так вот, читая, я вышел к Манежу. Здесь освещение было уже не то,  читать
стало нельзя. Время подходило к одиннадцати. Никакой конкретной  цели  я  не
имел, ноги сами перенесли меня через площадь,  по  Триумфальному  проезду  и
дальше - на Красную. Здесь было людно и декоративно-красиво. В  свете  сотен
прожекторов  белые  стены  и  башни  Кремля  казались   опалово-прозрачными.
Толстомясенькая крылатая дева  с  мечом,  венчающая  монумент  освобождения,
парила себе в ночном эфире, а кучка пацанов, сгрудившихся на известном  всем
пятачке, разглядывала ее, отчаянно при этом веселясь: с  того  места  ночной
ангел  выглядел  крайне  своеобразно,  комично  и  непристойно.  За   хорошо
рассчитанное тонкое унижение Вера Мухина расквиталась не менее тонко.
   Видишь, идут, сказал по-немецки высокий старик мальчику, наверное, внуку.
Они стояли рядом со мной, чем-то до ужаса похожие на крыс:  покатые  лобики,
острые носы, срезанные подбородки.  Слева  к  монументу  приближалась  смена
караула: два солдата и офицер в форме рейхсгренадер  сорок  первого  года  -
солдаты с карабинами, офицер с  обнаженной  шашкой  в  вытянутой  руке.  Под
медные удары курантов начались сложные многоходовые маневры у Вечного  огня.
С последним ударом смененные часовые начали было свой церемониальный марш  в
казарму: вытянули левую ногу  горизонтально  -  и  тут  раздались  выстрелы.
Первым опрокинулся  навзничь  офицер,  шашка  сверкающей  полоской  отлетела
далеко в сторону, - а солдаты, пригнувшись и  выставив  перед  собой  штыки,
бросились  почти  прямо  на  меня  -  я  оглянулся  и  увидел   человека   с
длинноствольным пистолетом - маузером? - в руках, он  выстрелил  еще  дважды
подряд,  и  один  из  солдат  докатился  по  брусчатке,  громыхая  каской  и
карабином, но второй все еще бежал, и стрелок выпустил в него пять или щесть
пуль...  сунул  пистолет  за  борт  пидж.ака,  броского,  яркого  клетчатого
пиджака, и небыстро побежал прочь. Все стояли, пораженные. Вдруг шевельнулся
и застонал солдат, упавший первым, и я неожиданно оказался  рядом  с  ним  -
пули попали ему в живот и в бедро, под ним растекалась лужа крови, а когда я
разорвал его  суконные  штаны,  кровь  ударила  стру„й,  фонтаном:  хреновое
ранение, прямо в "корону  смерти",  ну,  чуть  пониже...  Я  просто  пережал
артерию пальцами - ничего другого нельзя было сделать. Солдат хрипел и слабо
вырывался. Завыла, приближаясь, сирена. Больно, громко  и  отчетливо  сказал
солдат, мамочка, как больно! За что он меня? Первой подлетела полиция,  меня
тут же взяли в кольцо револьверных стволов и попробовали  поставить  в  позу
для обыска -  кретины,  не  вставая  сказал  я,  вы  охренели,  я  же  кровь
останавливаю! Давайте врача! Дубинкой вдоль хребта  я  все-таки  получил,  -
тогда, не убирая пальцев  с  пробитой  артерии,  сделал  "кокон":  голову  к
коленям, свободная  рука  прикрывает  затылок  и  шею,  мышцы  в  эластичном
напряге... Но боль
   ше меня не били:  подбежал  офицер,  подлетела  скорая,  парня  взяли  на
носилки, артерию перенял здоровенный усатый санитар...  солдат  все  пытался
что-то сказать, я разобрал только: "...никогда..." и "...очень старые..."
   О, сказал я,  это  опять  вы.  Лейтенант  Шмидт  выглядел  скверно:  лицо
почернело, глаза ввалились и горели, как у тифозного. Я еле отмылся; я  был,
оказывается, в кровище с головы до ног. Да, сказал он, опять я и  опять  вы.
Курить будете? Если есть  что.  Есть,  -  он  достал  слегка  помятую  пачку
"Герцеговины флор". О, сказал я, оказывается, вы еще  и  скрытый  сталинист.
Что?! - брови лейтенанта вопросительно приподнялись.  А  вы  не  знали?  Все
почитатели Сталина курят "Герцеговину флор". Он тоже ее курил. Правда, тогда
это были папиросы. Он набивал ими трубку - Папиросами - трубку?  Так  гласит
легенда. Но зачем? - Он пожал плечами. Глупость какая-то,  сказал  лейтенант
Шмидт после паузы. Почему было не купить трубочного табака?..
   Как будем говорить: по-русски, по-немецки? - спросил лейтенант, когда  мы
докурили и задавили бычки в казенной алюминиевой пепельнице. Мне все  равно,
сказал я. Но скажите - это что, допрос? Ни в коем случае,  сказал  лейтенант
Шмидт. Это беседа без протокола. Без протокола, повторил я, подходя к  окну.
Отсюда, с третьего этажа участка, Красная площадь была как на ладони.  Место
происшествия все еще  было  оцеплено.  О,  смотрите  -  поймали!  Слева,  от
Москворецкого моста, приближалась процессия: четверо в  военной  форме  и  с
ними полицейский вели того  -  в  клетчатом  пиджаке.  Смотрите,  лейтенант:
поймали... Ну, поймали, сказал лейтенант, проблема...
   Я сох на подоконнике, слушая, что говорит мне лейтенант. Иногда он как бы
задавал вопросы, но ответов не ждал и продолжал  говорить  сам.  Вот  что  я
узнал: сегодня в три часа дня был тяжело ранен следователь Зайферт.
   Его нашли лежащим рядом с собственным автомобилем  на  полосе  отчуждения
Санкт-Петербургской  железной  дороги,  неподалеку  от  пересечения   ее   с
Дмитровским шоссе - то есть в районе ночного происшествия со мной и Валерием
Кононыхиным.  Следователь  Зайферт,  очень  пунктуальный  человек,   оставил
запись, что получил новые оперативные данные по налету на редакцию "Садового
кольца"; придя же на несколько секунд  в  сознание,  он  назвал  мое  имя  и
добавил еще несколько не совсем связных слов, из которых можно было  понять,
что мне угрожает серьезная опасность.  После  операции  он  несколько  суток
пробудет без сознания, так говорят врачи, и узнать что-нибудь  конкретное  у
него пока невозможно. Однако он, лейтенант Шмидт,  входивший  в  оперативную
группу Зайферта, считает своим долгом, во-первых, передать мне  лично  слова
своего шефа, во-вторых, попытаться выяснить, чем же я интересен моим врагам.
Может быть, свойством притягивать к себе  различные  криминальные  ситуации?
Мое имя фигурирует уже в трех делах крипо - везде, правда, как свидетеля или
случайного участника. Но,  посудите  сами,  такой  кровавый  след:  дорожное
происшествие с моим участием обошлось, правда, без жертв, но три часа спустя
второй участник происшествия погиб вместе с  пятью  своими  сотрудниками,  а
через сутки тягач со следами столкновения  был  обнаружен,  если  можно  так
выразиться, в обрамлении трупов: девять покойников,  среди  них  женщина  со
следами нечеловеческих пыток, убитая, впрочем, из  того  же  оружия,  что  и
остальные. Я же участвую в обезвреживании зашкалившего хинкера,  только  что
убившего девушку из провинции.  Связывают  эти  два  случая  не  только  мое
участие, но и  личность  хинкера:  охранник  того  самого  гаража,  которому
принадлежал тягач. Ну  и,  наконец,  последний  случай:  расстрел  почетного
караула... Итого восемнадцать убитых, один тяжелораненый и  один  с  ног  до
головы в переломах и вывихах. Не смогу ли я прокомментировать это? Чего ж не
смочь, подумал я... особенно если приплюсовать два  полицейских  патруля  по
четыре человека в каждом, двух мальчиков-грузин, генерала Шонеберга
   , его сотрудников, случайных жертв большого взрыва на  Лубянке,  наконец,
пятимартовцев, уже убитых и тех, которым эта процедура еще  предстоит...  и,
возможно, Сашу... Понятно, что ничего этого я не сказал,  а,  сделав  долгую
паузу, которая должна была проиллюстрировать глубокое  душевное  потрясение,
сказал: нет...  какие  тут  комментарии...  это  ужасно...  Лейтенант  Шмидт
внимательно смотрел на меня. Герр инженер,  сказал  он,  как  вы  понимаете,
никакого обвинения вам пока не предъявлено.  Однако  я  обязан  предупредить
вас, что вы являетесь объектом полицейского расследования. Завтра... вернее,
уже сегодня утром мы обратимся к консулу за разрешением на  ваш  допрос.  Вы
можете  нанять  адвоката,  либо   поручить   свою   защиту   государственной
юридической коллегии, либо защищать себя сами. Понятно, сказал  я.  Когда  и
куда я должен прибыть?  В  двенадцать  часов  дня  вы  должны  обратиться  в
приемную городского полицейского управления.  В  случае  неявки  против  вас
автоматически возбуждается уголовное дело по статье  двести  девятой,  часть
седьмая: "Препятствование ходу следствия", что влечет за  собой  немедленный
арест...
   Герр лейтенант, сказал я, помолчав приличествующее время, не могли  бы  и
вы ответить мне на один-два вопроса? Попробую, кивнул лейтенант. Возросло ли
число насильственных преступлений в Москве за последние, скажем,  полмесяца?
Да, сказал лейтенант, во много раз. Присутствие военных помогает или  мешает
полиции?  Лейтенант  не  ответил,  но  сделал  такое  лицо  -  может   быть,
непроизвольно, - что ответа и не требовалось. Тогда - до встречи, сказал  я,
направляясь к двери. Стрелять, выдохнул мне вслед  лейтенант  Шмидт,  просто
стрелять, стрелять на месте... зачем мы нянчимся с ними? Точно,  подумал  я,
собственно, этим мы и занимаемся все эти годы...
 
   12.06. 03 часа.
   Улица Черемшовская, дом 40. Фирма "ЮП"
   Из такса я позвонил Якову. Яков сказал условную фразу и  положил  трубку.
Голос у него был усталый - выдохся за эти дни Яков, выжал из себя  все,  что
мог и чего не мог... Смысл сказанного и был такой:  все  ребята  отметились,
задание выполнено  полностью,  потерь  нет.  Так  что  операция  вступала  в
последний, формально несуществующий этап. План эвакуации у меня был  старый,
успешно обкатанный в Кабуле и Фергане.  На  военной  базе  в  Нарьян-Маре  в
полной готовности дежурит "Лавочкин-317"; в его  бомбоотсеке  и  специальных
капсулах, подвешенных вместо  ракетных  кассет,  помещаются  -  без  всякого
комфорта, конечно, но полтора часа вытерпеть  можно  -  двенадцать  человек.
Если