ь его связь с ракетами, те переходят полностью на автономный режим. Я
не знаю, какая  именно  у  них  программа,  но  вполне  может  статься,  что
параноическая.  То  есть  -  вплоть  до  самоподрыва.  Поэтому   забудем   о
вычислителе.  Перед  нами  пульт.  Девяносто  шесть   клавиш.   Американский
стандарт. На наших сто девять. Явный перебор.  Зеленый  экран,  по  которому
бегут два ряда белых чисел. С пульта отдается команда  на  маленькие  и  еще
более тупые вычислители самих ракет.
   Коды вводятся просто нажатием клавиш. А могло бы - с  помощью  перфокарт.
Вот было бы весело...
   Думай, обезьяна.
   Тополь - террорист - знал коды запуска. По  идее,  их  мог  знать  только
президент. И начальник штабов. Даже наш знакомец, командующий  базой,  знать
их не должен. В  действительности,  конечно,  их  знают  несколько  десятков
человек - всякие техники, программисты, криптографы...
   Не о том думаешь.
   Да. Это коды пуска. Коды пуска совершенно секретны. Но коды отмены должны
знать и на базе. Из самых  общих  соображений.  Уж  этот  хренов  генерал  -
точно...
   - Господин капитан! А  не  попробовать  ли  нам  позвонить  американскому
президенту и прямо у него спросить коды отмены пуска?
   - 3-зараза... поймет ли он мой английский?
   - Я могу перевести.
   -  Ну  так  звоните  сами,  -  сказал  капитан  с   каким-то   непонятным
облегчением.
   Красная трубка в гнезде. Судя по весу и прохладности  -  металл.  Никаких
кнопок - зуммер в наушнике должен звучать сразу. Горячая линия.
   Тишина.
   - Связи нет, - сказала наша... пленная. - Тополь велел перерубить кабель.
   - Перерубить? Когда?
   - Рано утром. Почти сразу.
   - А с кем же тогда?.. - капитан замолчал. Все было и так предельно ясно -
с кем. С  дядей  Федей...  -  Вообще  какая-нибудь  связь  с  внешним  миром
оставлена? Радио?
   - Думаю, что нет. Тополь - он... был... сумасшедший. Ему казалось, что...
что по телефону или по радио  можно  отдать  такой  приказ...  ну,  которому
человек не в силах сопротивляться. Он всегда уничтожал все линии связи.
 
 - Которая ракета стартует первой? - спросил я. - Та, к которой вы шли? Где мы вас взяли? 
   - Да.
   - Ну, что ж... Даже  если  ничего  не  получится,  она  взорвется,  когда
заработают двигатели. Вряд ли американцы такие идиоты, чтобы  не  обеспечить
защиту боеголовки при аварийном старте... - это я говорю  только  для  того,
чтобы успокоить себя. Чтобы перестали дрожать руки. Хотя, скажите мне, какая
разница -  сгореть  в  атомном  пламени  или  в  керосиновом?  Или  как  там
называется эта дрянь, что налита в баки? Но вот поди ж ты...
   Все, меня нет.
   Думай, обезьяна, думай....
   Двадцать пять минут.
   - На что вы рассчитывали? - спросил капитан где-то вдали.
   - Шмель намеревался вскрыть компутер ракеты и перепрограммировать его. Он
знал, как это делается.
   На это нет времени, подумал я. Пожалуй, ни на что уже нет  времени.  Даже
чтобы удрать...
   Будем надеяться, что просто рванет топливо.
   Ребята сгорят там, в шахте. В камере.
   И мы, вполне возможно, сгорим здесь.
   Забыл об этом. Раз... два... забыл.
   Пароли отмены. Должно быть что-то очень простое.
   Как огнетушитель. Понимаете? На случай внезапного нежданчика. Перевернул,
штырем об пол...
   Двадцать четыре.
   "Скажи пароль? - Пароль. - Проходи..."
   Старый анекдот.
   Что-то очень простое. Известное всем. Чего нельзя забыть.  В  горячке,  в
аварии. Что вот оно - протяни руку...
   Вашингтон. Линкольн. Эйзенхауэр.
   Нет. Это все агрессия, нападение.
   Символ сдержанности - ?..
   Какой-нибудь индейский вождь?.. Ой, не знаю. Вряд ЛИ.
   Думай, обезьяна.
   Думай.
   Отмена. Символ  отмены.  Ну?  Самое  простое.  Стоп.  Вот  оно  -  рядом.
Чувствую...
   Скажем, из истории: сорок первый год, "Ниитака-яма агате е кудасаи"  -  и
следом: "Хана га  саку,  хана  га  саку..."  -  и  эскадра  адмирала  Нагумо
разворачивается на запад, домой, бомбардировщики сбрасывают бомбы в  море  и
на последних каплях бензина садятся на палубы авианосцев...
   Нет. Малоизвестный эпизод несостоявшейся войны. Сейчас... проблеск...
   Вот оно! Сорок шестой год. Последняя  попытка  Германии  продвинуться  на
восток - и ощутимое желание Сибири (с Америкой за спиной) подраться с давним
врагом. До сих пор спорят: а что было бы, если?..
   Силы сторон примерно  равны,  танки  на  рубежах  атаки,  бомбардировщики
посменно  дежурят  в  воздухе,  шестьсот  "Б-29"  перелетают  в   Сибирь   и
размещаются на аэродромах, американская и канадская  пехота  выгружается  во
Владивостоке...
   "Слово Твердо" -  сигнал  отмены  всяческих  военных  приготовлений.  Две
недели жуткой  балансировки  на  грани  столкновения,  две  недели  паузы  в
переброске мобильных американских соединений в  Сибирь  -  генералы  седели,
кто-то даже застрелился,  чтоб  не  мучиться...  две  недели  нечеловеческой
сдержанности... и - секретный прилет Геринга в Томск, быстрые переговоры...
   Двадцать две минуты.
   Так."Ввод".
   "Знаете ли вы пароль?" - "Да".
   "Введите пароль".
   Рука трясется.
   "Слово Твердо" - латинскими буквами. "SLOVO TVERDO".
   "Пароль принят". Дружный ах за спиной.
   "Отменить программу активизации взрывателей боеголовок?"
   "Да".
   "Программа активизации взрывателей отменена. Отменить программу запуска?"
"Да". . :
   "Для отмены программы запуска введите специальный дополнительный пароль".
   Так... Я вдруг понял: финита. Исчезает воздух. Я выдал все, что мог. Мозг
отжат. Сухое вещество.
   Команда на пуск поступит. Тут же рванет моя бомба, и десяток тонн жидкого
огня наполнят подземелье. А потом - еще сто тонн...  Мы  уцелеем.  Наверное.
Скорее всего. На пожар бункер должен быть рассчитан. Но...
   Я оглянулся. Будто хотел что-то увидеть. Только забыл, что именно.
   Карта на стене. План базы: капониры, аэродром, городок...
   - Капитан... Овидий Андреевич...
   - Что? - бледен.
   -  Посмотрите  сюда.   Туннель   -   видите?   Ведет   от   капониров   к
административному корпусу городка. Когда ракеты рванут, все пламя будет там.
Нужно закрыть вот эти ворота. И, если успеете, вот эти.
   Он невыносимо долго всматривается в план.
   - Да. Вы... будете продолжать?.. - кивок на пульт.
   - Есть смысл попытаться.
   - Тогда... ни пуха.
   - К черту.
   - Я... восхищен вами. Даст Бог... Курсант, за мной.
   Масляно закрывается тяжелая дверь.  Крутится  кремальера  -  нас  заперли
снаружи. Забота...
   Зашумел, поднимаясь, лифт.
   Остаемся вдвоем с... пленной? Какая уж она пленная...
   Забыли.
   "Хана га саку".
   "Пароль неверный. Введите правильный пароль".
   Ах, черт... Откидываюсь на спинку. Просто слышно, как трещат мозги.  Надо
сказать, это очень больно.
   Отмена... отмена пуска ракет... Вот они стоят частоколом, и запальщики  с
длинными факелами в руках - ждут команду. "Товсь... пали!"  Но  в  последний
момент: "Отста вить пали!" Нет, конечно.  Это  слишком  примитивно.  Хотя...
Ввожу: "Отставить". "Пароль неверный. Введите правильный пароль". Попробуем.
Ввожу: "Правильный пароль". "Пароль неверный. Введите..."
   - Не хотите развлечься? У меня пропало вдохновение.
   Встаю. Она смотрит, то ли не понимая,  то  ли  понимая  неправильно.  Для
наглядности - указываю ей на креслице.
   - Ах,  вы  об  этом...  -  качает  головой.  У  нее  короткая  стрижка  и
светло-каштановые волосы. Этот цвет имеет какое-то свое название, но  я  его
забыл. - Вряд ли от меня будет толк. Шмель бы... да.
   - Поскольку нет гербовой, пишем на пипифаксе. Попробуйте, мы уже ничем не
рискуем. Я пуст, как дирижабль, - и добавляю улыбку.
   Она смотрит на меня очень странно, да я и сам чувствую себя странно. Меня
ведет вбок, я хватаюсь за пульт и  кое-как  удерживаю  тело  на  ногах.  Все
пробковое.
   - Дерзайте, - говорю я. Голос чужой и доносится черт знает откуда.
   Она садится.
   "Пасифик".
   "Пароль неверен. Введите правильный пароль".
   В углу экрана возникает число 1000. И тут же - 999... 998...
   Шестнадцать минут.
   "Слово Твердо".
   Молодец, я не сообразил, что может быть дубль.
   Нет. "Пароль неверен..."
   Что-нибудь библейское. Это же американцы...
   Оглядывается на меня. Я сказал вслух? Не заметил...
   "Авраам".
   "Пароль неве..."
   "Исаак".
   "Пароль..."
   "Десять праведников". "Пароль неверен. Введите правильный пароль.  У  вас
осталось три попытки". .
   919...918...
   Помяни царя Соломона и  всю  мудрость  его,  помяни  царя  Давида  и  всю
кротость его...
   Стишки из американских  хрестоматий.  Каждый  должен  знать...  Кто  там?
Братец Лис? Никого больше не знаю. - Я... не могу...
   Тишина давит.
   Я тоже не могу. Три попытки. 700... 699...
   Отменил. Удержал. И тем прославился. Кто?
   Мог, но не сумел - Понтий Пилат.
   "Понтий Пилат" - появляется на экране. Чтение мыслей? Все может быть  при
таком напряжении.
   "Пароль неверен..."
   Зациклились на Библии. Что может быть еще? Детские стишки (которых мы  не
знаем), строчка  из  национального  гимна,  исторический  персонаж...  герой
анекдотов... фильмов...
   Стоп. Первым паролем был сигнал, не допустивший рецидива  мировой  войны.
Символ. Но были и конкретные люди, подавшие и принявшие этот сигнал. Геринг,
Сальников, Тагуэлл, Тодзио...
   Две попытки, да?
   - Попробуйте "Тагуэлл",  -  шепчу  я.  Она  не  слышит.  Снимаю  маску  и
повторяю. Жуткий смрад. Сырое мясо, кровь, дерьмо.
   Она набирает... Смотрю на экран: 110... 109... 108...
   "Пароль принят".
   Цифры перестают мигать и замирают: 101.
   "Отменить программу запуска?"
   Она смотрит на меня, и глаза ее...
   - Просто скажите "да". Не надо меня пока обнимать... "Да".
   "Программа запуска отменена. Начать слив топлива?" Не успеваю сообразить.
А сообразив, не успеваю крикнуть. "Да".  Команда  уходит  на  исполнительные
органы. Где-то метрах в трехстах от нас за толщей грунта и бетона начинаются
переключения контактов, останавливаются одни насосы и стартуют другие, и вот
сейчас...
   Леди в сером медленно встает из-за пульта. Она, кажется, тоже все поняла.
Поздно.
   Там, далеко - срабатывают клапаны высокого давления. Струя сжатого  азота
идет на лопатки турбины.  Экстренный  слив  топлива  осуществляется  тем  же
насосом, который питает двигатель. Турбина набирает обороты, и  вот  частота
ее вращения попадает на короткое время  в  резонанс  с  корпусом.  Вибрация,
дрожь...
   Звук взрыва не доходит, но пол  доносит  далекий  удар.  Какая-то  жуткая
пауза. Мы вцепляемся друг в друга. И - нас сплющивает безумным ревом, бьющим
отовсюду. Когда-то меня, мальчишку,  такие  же  -  чуть  постарше  -  идиоты
засунули в железную бочку и стали в десять рук колотить  по  ней  досками  и
кусками труб. Такая была игра...
   И сейчас кто-то, глумясь, встряхивал нас в коробочке вперемешку  с  пятью
или шестью разодранными на куски покойниками...
   Я не знаю, как долго это продолжалось. Погас свет и загорелся вновь,  уже
другой, желтый. Что-то мигало на стенах, на пультах...
   Ударило еще, еще и еще. А потом... Вот потом ударило по-настоящему.
 
   Год 1991.
   Игорь
   10.06. Около 08 час.
   Улица Гете, дом 17, квартира. 3
   Я проснулся, как всплыл - не помню, откуда, не помню, что  там  было,  но
именно всплыл: с радостью, с облегчением, хватая  ртом  воздух...  все  было
родное, свое: и помойка во рту, и свинцовые шарики позади глаз, и восприятие
действительности, откровенное, как мат. Но - родное, свое. Только  здесь,  в
России... Я даже не пытался вспомнить, что видел  во  сне.  Вылез  оттуда  -
слава Аллаху - без потерь, и вовсе я не желаю знать, что было  бы,  продлись
очарование... обкурился, понял  я,  обкурился,  как  пацан.  Шторы  сочились
светом. Уже день? Ох, как не  хочется  поднимать  голову...  поднял.  Так...
отдохнули, отвязались... расслабились. Пейзаж после битвы: пустые бутылки  и
бокалы, целые и битые, окурки и сигареты  россыпью,  чулки,  мусор;  в  углу
опадает надувной фаллос ростом с крокодила. И тела, оттрепетавшие:  Командор
в позе подстреленного на бегу - и  вокруг,  как  обрамление,  переплетясь  и
приникнув, мелочно-белая Криста, бронзовая Сашенька и черная Анни, - и я  на
периферии, выброшенный центробежной силой за пределы райского сада, но  зато
я могу тихонечко, никого не тревожа, спустить ноги  на  ковер  и  осторожно,
стараясь не наступить на битое стекло, пробраться в ванную и там, встав  под
душ, предаться  обливанию  сначала  горячей,  потом  холодной,  потом  опять
горячей... блаженство, господа, подлинное  блаженство...  Кое-как  обтершись
крошечным полотенцем, я вернулся в гостиную и встал у окна.
   Солнце, висящее весьма высоко, припекало даже' сквозь  стекло.  Свет  его
был неприятный, режущий, как край жестянки.  Я  хотел  отойти,  вернуться  в
уютный полумрак  за  красными  шторами,  но  что-то  было  не  так,  я  стал
присматриваться... Не было полицейского поста у консульства, а вместо  этого
по  тротуару  медленно  шла  пятерка  наших  морских   пехотинцев,   все   с
короткоствольными  АБК.  Это  выходило  за  рамки  всяческих  соглашений   и
протоколов;  похоже,  ночью  произошло  нечто,   заставившее   фон   Бескова
обратиться к послу с такой вот нескромной просьбой...  Нет,  стоять  у  окна
было поистине невыносимо. Я отвернулся. Замкнутый в шести  плоскостях  мирок
устраивал меня куда больше. Здесь были мягкие диваны и  почти  полная  пачка
черных марокканских сигарет. Не было спичек,  поэтому  пришлось  шлепать  на
кухню и прикуривать от газовой плиты. Глубокомысленно рассуждая, что газовая
плита - это самая большая зажигалка, если не считать таковой огнеметный танк
"Горыныч", я вернулся к своим диванам и лег,  распрямившись  и  вытянувшись,
расслабившись и раскрывшись, - следя, впрочем, за  тем,  чтобы  выкурить  не
более половины сигаретки. Хорош. Тяжесть понемногу вытекала  из  тела  через
пробитую где-то  внизу  дырочку,  и  вот  уже  только  непонятное  упрямство
диванных пружин не позволяет им  распрямиться  и  послать  меня  к  потолку.
Вместе с тяжестью вытекала боль, и раскаленная паутина на  мозгах  сменилась
другой паутиной, мягкой и прохладной. Пришла тихая радость - не та  короткая
и судорожная радость избавления  от  чего-то  жуткого,  но  неизвестного,  а
несуетная радость мирного и мерного существования... я жил, и этого  с  меня
было довольно. Я лежал,  замерев,  чтобы  не  расплескать  себя.  Но  что-то
шевельнулось внутри, двинулось, рванулось - сильно, неподконтрольно, -  и  в
один миг я будто вывернулся наизнанку... даже не так: мой черепаший  панцирь
раскрылся - сломалась застежка - и распахнулся, как чемодан,  и  я  предстал
голый под стрелами... я был  вне  кожи,  вне  защиты,  вне  того  привычного
твердого кокона, который мы сами сплетаем вокруг себя из навыков, привычек и
наработанных
   рефлексов, а потом  приходят  наши  умельцы-психоделы  и  укрепляют  его,
цементируют, обвешивают стальными бляшками... превращая  нас  в  надежные  и
трудноуязвимые  боевые  машины...  Такое  раскрытие  на  операции  со   мной
случилось впервые, хотя  я  слышал  про  подобные  случаи  с  другими...  мы
раскрываемся в Гвоздеве - там, где абсолютно безопасно и  где  каждый  может
подставить свету себя самого, а не свою броню и свое оружие.  Мы  выбираемся
из панцирей, беззащитные,  бледные,  как  новорожденные  морские  свинки,  и
тычемся друг в Друга и в ласковые, добрые руки доктора  Мориты  и  всей  его
банды, и эти руки поглаживают и ласкают  нас,  и  похлопывают  ободряюще,  и
чешут, где надо, да, в Гвоздеве мы совсем не похожи на себя же,  но  в  иных
географических точках... потому что там, в иных  точках,  мы  сделаны,  а  в
Гвоздеве - мы то, что мы есть. Крупицыны,  например,  будут  там  сильно  не
любить друг друга и хоть раз, но подерутся:  неуклюже,  неумело,  но  зло  и
отчаянно; Гера будет приставать ко всем с плоскими  шуточками  и  обижаться,
что его отовсюду пинают; Командор найдет себе пожилую шлюху и  будет  каждую
ночь рыдать у нее на груди; Панин уйдет в лес и в лесу  будет  прятаться  от
всех, там у него есть землянка, маленькая, как могила, и там ему спокойно...
Люди мы только там, здесь мы боевые единицы, но вот не все  это  понимают...
иногда  не  понимает  Командор,  и  совсем  не  понимает  Саша...  здесь  мы
сделанные, слепленные: вот как мы лепим "буратино", так слепили  и  нас:  на
раз. Если уцелеем - а я постараюсь, чтобы уцелели, - с нас снимут посеченные
панцири и потом слепят новые: может быть, такие же, а может, совсем  другие,
непохожие... слепят камикадзе, и мы, ликуя... за Родину!
 
   10.06.
   23 час. 40 мин.
   Улица Черемисовская, дом 40. Фирма "ЮП"
   Яков, ты золото, сказал я. Тебе цены нет, ты это знаешь? И место  тебе  в
Золотой палате, как достоянию республики... Яков засмущался. Ночью он  сумел
взломать защиту телефонного номера, по которому звонил Иосиф, установил  его
номинал:  171-65-65  -  и  локализацию:  гостиница  "Алазани-2",   служебное
помещение,  третий  этаж.  Но  на  этом   Яков   не   остановился,   проявил
настойчивость - и  сумел  незаметно  залезть  в  память  самого  телефонного
аппарата. Память была на тридцать два номера, и все их  Яков  списал.  Более
того: по степени следовой  намагниченности  он  определил,  какими  номерами
пользовались чаще. Таких оказалось шесть: один здесь же, в гостинице, два  в
шлафтблоке Центрального рынка,  два  -  в  коммерческом  центре  "Восток"  и
последний - на стадионе общества "Гром" в Лефортово. Кроме  того,  там  были
телефоны камер хранения на всех вокзалах Москвы  и  в  речных  портах.  Были
телефоны трех частных квартир и телефон бюро погоды. И был, наконец, телефон
посреднического  агентства  "Арфа":  продажа   и   прокат   недвижимости   и
транспортных  средств.  Кучеренко,  получив  эту  информацию,  отправился  в
"Арфу", представился  сотрудником  крипо  и  переписал  из  регистрационного
журнала все имевшиеся там  кавказские  фамилии.  За  последние  десять  дней
кавказцы купили или арендовали четыре легковых автомобиля, грузовик,  речной
катер и три частных квартиры - именно те квартиры, которые попали  в  список
Якова. Яков понял, что ухватил удачу за хвост,  и  рискнул:  влез  в  память
раухера паспортного отдела  городского  полицейского  управления.  Риск  его
оправдался: он скопировал регистрационные карточки всех  ребят,  попавших  в
список Кучеренко. Двоих - взявшего катер и купившего легковушку - можно было
исключить из наших интересантов: они имели давнюю московскую  прописку;  все
прочие прибыли почти одновременно: двадцать  восьмого  и  двадцать  девятого
мая. Итак, трое, что сняли квартиры, вне  всяких  сомнений,  принадлежали  к
"Пятому марта"; взявший грузовик жил в шлафтблоке Центрального  рынка;  одну
из легковушек  арендовал  врач  тифлисской  команды  кетчистов,  которые  на
стадионе "Гром"
   готовились к показательным выступлениям...  наконец,  две  легковушки  не
номерами, но цветом и моделью совпадали с теми,  которые  Кучеренко  пометил
маячками.
   Итак, итак, итак... Я стал  раскладывать  свой  пасьянс.  Иосиф  Агладзе,
двадцать семь лет, прибыл второго июня - из Пишпека.  Живет  в  "Алазани"  в
дорогом одноместном номере. В группе выполняет функции, условно говоря, шефа
контрразведки. Подлежит захвату или ликвидации  в  первую  очередь.  Дальше:
Кетеван  Дадешкелиани,  девятнадцать   лет,   прибыла   двадцать   восьмого,
самолетом, из Хельсинки.  Живет  в  "Алазани-2",  занимая  одна  двухместный
номер. Функция в группе не ясна; безусловно, имеет отношение к  руководству,
но чем именно  занимается  и  как  влияет  на  принятие  решений  -  вопрос.
Возможно, главную роль играет ее княжеский титул, и тогда она сама  -  знамя
или талисман группы... Ираклий Хорава,  Георгий  Мирава,  Сакуа  Оникашвили,
восемнадцати, девятнадцати и двадцати лет соответственно;  прибыли  Двадцать
девятого,  поездом,  и