- так это называлось. Она
протрубила три года на этих работах и считает, что труднее ничего не было  -
даже в Богучанах. А потом ей вдруг влепили десять лет каторги  за  службу  в
иностранной армии - это был страшный сорок шестой год, когда  новая  большая
война не разразилась каким-то чудом; в Томске стоит монумент в память о  том
кризисе: американская "Летающая крепость  В-17"  -  тогда  почти  две  трети
американских ВВС перебазировались в Западную  Сибирь  и  на  Урал;  впрочем,
главная заслуга  в  предотвращении  войны  принадлежит,  по  справедливости,
толстому  Герману:  он  арестовал  нескольких  генералов,   особо   желавших
повоевать, и первым прилетел в Томск  для  переговоров...  В  сорок  девятом
Клавдию Павловну выпустили по амнистии, хотя могли  бы  просто  сактировать:
она уже была инвалидом. А потом пошла обычная российская чересполосица:  как
жертве большевистского террора, ей дали неплохой пенсион на время  получения
образования, она закончила экстерном школу, поступила в Берлинский униве
   рситет, - но потом долго не могла найти работу вообще, наконец устроилась
в  бесплатную  общественную  школу  и  на  грошовый  заработок   учительницы
перебивалась до  самой  пенсии,  а  тут  неожиданно  разбогатела:  сибирское
правительство разыскало ее, вручило - очень торжественно - ветеранский  знак
"1942"  и  Военный  крест  св.  Екатерины  второй  степени,  плюс   денежное
содержание к ордену за сорок пять лет... Что-то подобное  было  и  в  личной
жизни: любила одного, родила  от  другого,  вышла  замуж  за  третьего...  и
наверняка эта ее незадачливость передалась по наследству и Снежане...
   - Кофе будешь пить? - спросила она - похоже, уже не в первый раз.
   - Обязательно, - сказал я. - Просто умираю без кофе.
   Включился телевизор и впустил в комнату звук рожка  "Вечернего  курьера".
На экране появился Паша Абрамян. Похоже, профессия журналиста становится  не
только второй древнейшей, но  и  второй  опаснейшей.  Только  что  сообщили:
неизвестными  обстреляна  машина,  в  которой  находилась  съемочная  группа
Московского городского информагентства; все, находившиеся в машине, получили
ранения, причем водитель - тяжелые.  Преступление  произошло  на  Варшавском
шоссе вблизи пересечения с окружной железной дорогой.  Как  сообщили  нам  в
крипо, при нападении использовалось то же оружие, что  и  при  нападении  на
редакцию "Садового кольца"; тогда, как вы помните, погибли шесть человек,  в
том  числе  главный  редактор  газеты  и  известный   обозреватель   Валерий
Кононыхин.  Высокопоставленный  сотрудник  гепо,  просивший  сохранить   его
анонимность, сказал, что эти нападения, по  имеющимся  сведениям,  не  носят
политического  характера  и   связаны   с   журналистскими   расследованиями
деятельности  так  называемой  "транспортной  Мафии".  По  его  же   словам,
переполнение города воинскими подразделениями не только не способствует,  но
и  препятствует  борьбе  с  организованной  преступностью  и   политическими
террористами. Этот однозначно отрицательный опыт должен быть учтен нами и ни
в коем случае не забыт, заключил он. Да, сказал  Паша,  посмотрев  прямо  на
меня своими печальными глазами, жизнь  города  практически  парализована,  а
уверенности в том, что безопасность - уж  Бог  с  нами,  так  хотя  бы  глав
государств,  которые  прилетают  завтра   утром,   -   обеспечена...   такой
уверенности у нас нет, и даже совсем наоборот... Это ты прав, подумал я.  Он
вздохнул и продолжал: рейхсканцлер фон Вайль сегодня дал интервью Британской
радиовещательной  корпорации.  Как  вам  известно,  вопрос  о  присоединении
Британии к Рейху тоже будет  обсуждаться  на  встрече  в  Москве.  Полностью
интервью вы увидите в  нашей  ночной  программе  "Радиоперехват",  а  сейчас
посмотрите фрагмент из него. На  экране  появился  фон  Вайль,  в  клетчатой
рубашке без галстука и неопределенного цвета  замшевой  курточке,  кормилице
уже не первого поколения кар
   икатуристов.  Фон  Вайль   изо   всех   сил   старался   сохранить   свой
первоначальный образ - университетского профессора, на минутку  заглянувшего
в большую политику. Поговорить бы  с  его  студентами,  подумал  я,  двойки,
наверное, ставил - только так... Вы совершенно правы, сказал  он  невидимому
интервьюеру,  ничто  не  пропадает  без  следа.  Рейх  создавался  огромными
усилиями, сверхусилиями миллионов и миллионов, и если его  конструкция  даст
трещину - эта энергия начнет высвобождаться, но уже в иной  форме,  в  форме
энергии распада. Это страшно. С другой стороны, такой распад противоречил бы
общим законам природы, в которой развитие идет от простого  к  сложному,  от
малого  к  большому.  Живые  организмы  развивались   от   одноклеточных   к
многоклеточным, к высшим, наконец, к человеку.  Так  же  и  в  обществе:  от
разрозненных племен к государству, к союзам и блокам государств, наконец,  к
современным империям; в исторической перспективе нас ждет, возможно, слияние
империй... Можно ли вмешиваться в естественный исторический процесс? Наш век
показал, что можно и что такое вмешательство способно привести к успеху - но
этот успех временный, реакция неизбежна, и общество вернется в лучшем случае
в ту точку на линии исторического развития,  где  начались  безответственные
эксперименты.  Но  кровь  бесчисленных  жертв  уже  не  вернется  в  тела...
Сепаратисты выдвигают идеи, которые кажутся и здравыми, и  справедливыми,  -
хотя, знаете, "восстановление справедливости" похоже на оживление  мертвеца:
вроде бы и ходит, и говорит, а не живой; но  все  эти  идеи  так  или  иначе
сводятся к разрушению империи, а я уже упоминал про энергию распада... Да  и
что мы получим в результате? Десятки  враждующих  между  собой  национальных
государств - как это было сто лет назад?  Это  все  уже  было  и  отвергнуто
историей, как нежизнеспособное. Разрушить Рейх чрезвычайно легко: завтра  же
издать указ о праве  народов  на  создание  самостоятельных  государств.  Но
никакими силами  и  никакими  указами  мы  не  сможем  воскресить  тех,  кто
погибнет, не дожив до воссоздания нового Рейха...
   Вернулась Клавдия Павловна с кофейником, расставила  чашечки,  вазочки  с
печеньем, конфетами, фруктовыми палочками.
   - Я не спросила - ты в отпуске или по делам? - она подвинула мне чашечку,
до краев наполненную черным, как деготь,  напитком.  Себе  Клавдия  Павловна
налила молока и чуть-чуть закрасила его.
   - Какой у нас отпуск, - махнул я рукой. - Дела, конечно.
   - К деду не заедешь? Он был недавно, про тебя спрашивал.
   - На обратном пути если...
   Дедом и она, и я звали ее бывшего мужа. Мы с ним  дружили.  У  него  была
ферма не доезжая Ржева.
   В телевизоре Паша и какой-то лысый, бородатый  и  в  темных  очках  хмырь
строили прогнозы на недалекое будущее. Кофе был чуть пережарен. Из открытого
окна доносились детские крики и веселый  собачий  лай.  Тянуло  накопившимся
зноем. Все было таким настоящим, знакомым, прочным,  а  казалось  почему-то:
повернись неловко - и все исчезнет.
 
   Год 2002.
   Михаил
   27.04. 02 час. 20 мин.
   Константинополь, Йени-Махалле, полицейский участок
   Дежурил  мой  знакомый,  сержант  Деметридис.  В  Константинополе  трудно
прожить, не обзаведясь знакомым полицейским. Трудно не в смысле "тяжело",  а
в смысле "маловероятно". Их здесь просто очень много.
   - О, Миша-эфенди, - вздохнул сержант, - так это ваш знакомый?
   - Да, Костас-бей. Что с ним? И где он?
   Костас-бей показал пальцем  на  потолок.  На  втором  этаже  участка  был
маленький полицейский госпиталь - для тех пострадавших, кому нужна охрана.
   - А девушки? - шепотом спросил он.
   - Блондинка - его.
   - Ай. Какая жалость, Миша, какая жалость... Может быть, не стоит пока  ее
пугать? Ведь и вы можете узнать пострадавшего и поговорить с ним, так, да?
   Я представил себе, как Зойку пытаются не допустить в палату...
   - Ничего не получится, - сказал я. - Да она и не из  пугливых.  А  вот...
Тина, ты подождешь нас здесь?
   Тина  растерянно  кивнула.  Участок,  похоже,  произвел  на  нее  ударное
впечатление. Готовится в репортеры, подумал я. Эх, девочки...
   По дороге, в коридорах и на  лестнице,  Костас-бей  в  нескольких  словах
рассказал, что произошло. Собственно, полиции было мало что известно.  После
встречи в университете со студентами наследник и еще несколько человек вдруг
исчезли из поля зрения охраны. Такое случалось не в первый раз, и  охранники
относились к этому как к повседневным трудностям.  Они  принялись  методично
обходить здание и в одной из аудиторий обнаружили жестоко избитого  молодого
человека. В кармане его был переносной  телефон  с  несколькими  номерами  в
памяти. Один из номеров отозвался...
   Тедди лежал в тесной трехместной палате. В рот его была вставлена трубка,
через которую в легкие вдували воздух. Несколько капельниц висели над ним, в
одной была кровь,  в  других  какие-то  желтоватые  и  бесцветные  растворы.
Неужели это Тедди?.. Врач стоял позади нас и молчал. Узнать лежащего в  лицо
было нельзя: сплошной багровый отек. Волосы - у Тедди была характерная челка
с мыском - скрыты под повязкой. ОСтас тся... Я подошел вплотную и  приподнял
простыню. Вот оно: на внутренней стороне плеча синие неровные буквы Ф  и  Е.
Федор Емельянов. В восьмом классе мы  с  ним  соорудили  себе  эти  дурацкие
опознавательные значки. Зойка с трудом вдохнула. Воздух был насыщен запахами
йода и мочи.
   И еще... Шрам от удаления аппендикса располагался у  Тедди  слева.  Такая
вот особая  примета.  Причуда  организма.  Я  посмотрел.  Да-а...  Шрам  еле
выглядывал из-под пояса  своеобразных  марлевых  трусов,  обильно  промокших
будто бы арбузным соком.
   - Что с ним, доктор?
   - Вы узнали этого человека?
   -  Да,  несомненно.  Емельянов  Федор  Николаевич,  восьмидесятого   года
рождения...
   - Шестого января, - подсказала Зойка.
   - Студент университета, четвертый курс, факультет государства и права...
   - Где живет? - спросил доктор.
   -  Пера,  улица  Башенная,   дом   девяносто   шесть,   квартира   двести
одиннадцать... Так что с ним, доктор?
   - Много  чего,  ребята...  Называется:  комбинированная  травма.  Перелом
теменной кости, переломы обеих челюстей,  перелом  правого  плеча.  Закрытая
травма живота. Ушиб позвоночника. Ушиб и рваные раны  мошонки,  возможно,  с
размозжением яичек. Укушенные раны обеих голеней...
   - Укушенные?! Собака?
   - Трудно сказать. Надеюсь, он придет в сознание и скажет сам.  Сейчас  он
прооперирован, - доктор коснулся повязки  на  голове,  -  и,  вероятно,  ему
предстоят еще две операции меньшей степени срочности. Как я  понимаю,  леди,
это ваш...
   - Мой лучший друг. Как и его, - Зойка кивнула на меня.
   - Понимаю. Так вот, молодые люди, он будет нуждаться в постоянном  уходе,
а сиделки в полицейском госпитале сами знаете какие. Было бы хорошо, если бы
первые дни - самые сложные - вы и, может быть, другие друзья...
   - Я  поняла,  доктор,  -  сказала  Зойка.  -  Да,  конечно.  Надо  только
предупредить родителей.
   - Его родителей?
   - Нет, они, наверное, далеко... насколько я знаю.  Моих  родителей.  Миш,
поможешь мне переговорить?
   - Помогу. Доктор, чем мы еще можем быть полезны?
   - Еще? Да что вы. Спасибо и за это.
   - Мы пока ничего не сделали...
   Внизу сержант выписал нам пропуска в госпиталь, и я развез Тину  и  Зойку
по домам. Сначала Тину: высадил  у  общежития  и  умчался.  Здесь  все  было
просто. Беседа же с Зойкиной маман затянулась. Объяснять мадам Дальон  любую
ситуацию было сложно, утомительно,  но  необходимо:  она  могла  и  запереть
Зойку, такое уже случалось. Наконец, маман согласилась с нашими доводами.  Я
вернулся в участок.
   Около пяти часов Тедди пришел в себя, пытался вытащить  трубку  и  что-то
сказать. Увидев меня, впал в жуткое возбуждение. Сбежались медсестры, пришел
доктор, но к тому времени Тедди вновь закатил глаза и  расплылся.  Трубку  в
горле решили оставить до утра.
   Я время от времени задремывал, сидя на стуле. Мне виделась всякая чушь. В
восемь приехала на такси Зойка и сменила меня.  Вести  машину  я  не  мог  и
потому на том же такси уехал на причал.
   Моей лодки на месте на было.
 
   27.04. Около 09 час.
   Константинополь, Университет
   Я был в том не слишком нормальном состоянии, когда человека уже ничто  не
может поразить и на все выпады судьбы он реагирует сугубо  рационально,  без
малейшего всплеска эмоций. Рациональность эта, конечно,  еще  та,  и  потом,
бывает, долго удивляешься, откуда ты такой дурак выполз. Впрочем,  случается
- и гордишься собой. Это уж как повезет.
   Прежде мне случалось "охрусталевать" (так называется мною это  состояние,
и прошу  не  путать  с  плебейским-"остекленением")  после  двух-трех  суток
умеренных, но постоянных возлияний, больших доз кофе и  очень  малых  порций
сна. Кстати, состояние "хрустальности" просто незаменимо  при  подготовке  к
тем экзаменам, где требуется механическое освоение очень больших объемов. И,
соответственно, при сдаче. Потом все благополучно проходит.
   Сейчас оно возникло слишком  рано  и,  похоже,  некстати.  Его  следовало
перебить. Потому что рационально реагировать на  абсурдную  ситуацию,  мягко
говоря, глупо.
   Я лишь глянул на пустой промежуток между "Ранд-грид" и  "Фатимой",  моими
всегдашними веселыми соседками, повернулся и  пошел  обратно.  Махнул  рукой
проезжающему такси и попросил отвезти к Университету. Затевать поиски сейчас
было бессмысленно: на море не бывает горячих следов. Заявлю, когда высплюсь.
   Часа бы два-три...
   Я стукнул в комнату Стаса. Он не открывал. Я постучал сильнее:
   - Стас!
   Тишина. Ах, черт... называется, поспал... Огляделся. Вот. Комната  двести
семнадцать, и даже именная  табличка  заполнена  (это  почему-то  редко  кто
делал):  "Мумине  Исмет-заде,  Тина  Воронович".  Ну  да,  конечно.   Двести
семнадцать. Она говорила.
   Я постучал. Шагов не услышал, но дверь скоро открылась.
   - Вы? - весьма удивленно.
   - Тина, пожалуйста...
   - Да вы входите.
   - Извините,  что  беспокою,  но  мне  просто  необходимо  хоть  чуть-чуть
поспать, а мои друзья...
   - Конечно-конечно. Вы дежурили, наверное, всю ночь?..
   - Да, но не только это...
   - Как ваш товарищ?
   - Плохо. Еще не пришел в себя. Сейчас там Зоя...
   -  Вот  сюда,  пожалуйста...  -  вторая   кровать   в   комнатке   стояла
заправленная, Тина хотела откинуть покрывало, но  я  просто  рухнул  сверху,
успев лишь сбросить туфли. Это неправильно, подумал я, не  мог  я  настолько
устать...
   Кажется, я только коснулся подушки, и тут же легкая  рука  легла  на  мое
плечо.
   - А? Что?..
   - Тс-с... - лицо Тины, палец к губам. - Там, в коридоре  -  полиция.  Ваш
товарищ - Стас Тхоржевский?
   - Да. Что-то...
   - Он мертвый.. в своей комнате - мертвый... понимаете?
   - О, Боже! - я сел. На миг показалось, что все это во сне. - Который час?
   - Половина одиннадцатого... И еще говорят: наследника похитили. Вчера. Об
этом пока не сообщали...
   - Похитили? Кто? Здесь, в Университете?
   - Не знаю... То есть да, конечно... в Университете - вчера вечером...
   - Подождите, Тина. Что вы так волнуетесь?
   - Мумин„ ушла на эту встречу. И не вернулась... до сих  пор...  Я  боюсь,
что... - она всхлипнула. - Думала... ну, как обычно... а ее все нет и нет...
   Я потер лицо. Так. Петька. Тоже пошел на эту идиотскую встречу. Так  я  и
не заглянул, что он такое разыскал в новейшей истории. Где, кстати?..  А,  в
багажнике "опеля". Ладно, это надежно. Поскольку сам "опель" на стоянке  при
полицейском участке.
   - У вас телефон есть?
   - Да, вот... - она протянула мне трубку.
   Петькин номер я знал на память. Дал десять гудков...
   - Что, еще кто-то?.. - в голосе Тины звучал ужас. Я только кивнул. Набрал
номер Зойки. Она откликнулась сразу.
   - Это я. Как там?
   - Не лучше. Сейчас его посмотрит другой хирург, и  будут"  скорее  всего,
еще раз оперировать. Я так боюсь, Миша...
   - Слушай. Не выходи оттуда,  понятно?  Здесь  вчера  что-то  произошло...
странное. Я перезвоню или приеду... в  общем,  держись  поближе  к  полиции.
Ясно?
   - Что произошло?!
   - Узнаю - расскажу. Потом. Ты меня поняла?
   - Ну... да. Поближе к полиции. Хорошо, я... буду.
   - Пока. - Я дал отбой.
 
   Год 1961.
   Зден
   01.09. Около 15 час.
   База "Саян", командный пункт
   Я никогда не думал, что к такой жаре можно притерпеться. Однако же  факт:
мы не умерли и не сошли с ума. После полудня температура, достигнув  173  по
Фаренгейту, стала медленно падать. Очистители воздуха  работали  хорошо,  не
было ни вони, ни духоты. Жажда, конечно, мучила  -  но  пока  еще  удавалось
убедить себя потерпеть, тем более что пиво было не впрок: все выпитое  через
секунду оказывалось на коже. Перегрев, конечно, сказывался: в бреду  ко  мне
приходили гости... впрочем,  это  не  стоит  пересказывать.  Эльга  пыталась
забраться в холодильник. Потом она, не выдержав  первой,  выпила  две  банки
подряд и потеряла сознание. Потом мне  показалось,  что  вода  из  крана  на
самом-то деле идет, надо просто научиться включать насос. Я очнулся и  пошел
это делать. Насос включался с общего пульта: таким малозаметным тумблером. Я
привел его в действие и пошел открывать кран. Потом Пополз  открывать  кран.
Потом все-таки открыл. Вода лилась тонкой витой струйкой, холодная.  Я  умыл
лицо, намочил волосы и понял, что еще ничего не кончилось. Эльга  лежала  на
полу под двумя одеялами. Я кое-как доволок ее  -  она  сопротивлялась  -  до
крана и стал лить на нее пригоршнями воду...
   Наверное, следующий час был самый  трудный.  Вдруг  появилась  надежда...
вдруг страшно захотелось жить. Что-то порвалось внутри,  какая-то  нужная  -
или наоборот, ненужная, кто знает? - струна. Все так и перло  изнутри.  И  у
меня, и у нее.
   Об этом тоже не стоит рассказывать.
   На то, что стало прохладнее, мы обратили внимание  не  сразу.  Да  и  что
значит - прохладнее? Из жарко натопленной бани мы перешли  в  натопленную  с
ленцой. Но и это вдруг показалось роскошью.
   До железной двери уже можно было дотронуться без риска  оставить  на  ней
клок пригоревшей кожи.
   Я чувствовал себя, как после тяжелой болезни: тело  еще  тряпичное,  а  в
голове светло и радостно.  Причем  умом  я  понимал,  что  радоваться  особо
нечему...
   Потому что, обмотав руки тряпкой, я открутил кремальеру, но дверь открыть
так и не смог. Эльге я об этом пока не сказал.
   Никаких звуков снаружи не доносилось.
   Странно: мне даже не хотелось думать о том, что происходит наверху.  Куда
делись террористы и делись ли вообще. Кто уцелел из наших.  Не  началась  ли
все-таки война. И так далее. Все это казалось чем-то вроде  фактов  истории.
Читал. Знаю. Эмоций не вызывает. Размышлять - не имеет смысла...
   - Расскажи теперь о себе, - предложила Эльга.
   - Лабораторные крысы не имеют индивидуальности,  -  сказал  я.  -  Только
ярлыки с номерами.
   - Ты не прав. Никто не крыса.
   - Все равно. Согласись, нелегко узнать, что живешь в ящике с  зеркальными
стенками, и предназначение твое -  подтвердить  или  опровергнуть  очередную
гипотезу...
   - Зден. Мне было тринадцать лет, когда... это случилось... Я до  сих  пор
кричу во сне. Мы жили в Финляндии, на даче. Отец наряжал елку. Мы пригласили
соседей. Там был мальчик,  который  мне  очень  нравился.  Пауль.  По  видео
выступал император. Он тоже сидел в кругу семьи,  и  я  почему-то  запомнила
спинку дивана: полукруглая, зеленая с золотом, и два ангела по сторонам. Мне
показалось, что императрица  чем-то  озабочена,  но  старается  не  показать
этого. Дети улыбались... Он поздравил нас с Рождеством и пожелал дальнейшего
процветания и  счастья...  Мы  и  вправду  были  счастливы,  Зден.  Мы  были
по-настоящему счастливы еще два с половиной часа... И я иногда потом думала,
что  все  дальнейшее  -  это  рас