н Толстого срабатывает, Рейх и Сибирь образуют некий  тесный
союз,  "уральский  кордон"  рушится,   целостность   России   восстановлена.
Троекратное  ура,  но  через  некоторое  время  рвется  бомба:  оказывается,
правительственное  ведомство  Сибири  занимается  перекачкой  наркомарок   в
Рейх... Толстой уходит в отставку - ой ли? - его преемник... Нет, как-то это
ненадежно и мелкотравчато. С другой стороны, только для Компрометации НСПР -
партия существует  на  деньги  торговцев  наркотиками,  ату  ее!  -  слишком
громоздко и  чрезмерно  убедительно.  Да  еще  японские  деньги  и  японские
бомбы...
   Япония... Япония зависит от  сибирской  нефти,  как  наркоман  от  своего
"миттеля". Рейх не продаст им ни грамма пока те не вернут бывшие французские
колонии - что почти нереально, Сибирь же берет только  золотом,  и  это  для
Японии страшно накладно. Союз Сибири и Рейха для нее страшнее атомной войны,
а тот сценарий, который изложил мне покойный Кононыхин,  рискован,  но  дает
шанс оказаться на коне. И тогда они находят себе  союзника  в  правительстве
Толстого... но надо же сделать что-то еще, чтобы оторвать  потом  Россию  от
Рейха... атомный взрыв, а потом оболочка от  мины  будет  найдена  в  другом
месте? Замечательно... Кретин, подумал я. Ведь - резня, учиненная рейхсвером
в Москве! Что еще нужно? Так это значит... что все? Все уже произошло?  И  -
поздно?
   Я думал и в то же  время  слушал,  как  Феликс  рассказывал  о  том,  что
произошло в последние дни.  Внезапно  от  него  стали  требовать  еще  более
интенсивной маскировки, и  когда  он  сказал,  что  слишком  хорошо  -  тоже
нехорошо и что такое количество "чернил" привлечет внимание, просто  махнули
рукой. Тогда он понял, что события входят в  последнюю  фазу.  Потом,  почти
одновременно,  произошло  несколько  очень  важных  событий:  кража   важных
документов в конторе "Айфер", поиски и поимка похитительницы,  мой  визит  и
убийство Шонеберга... Феликс сказал, что по-настоящему потряс его я:  он  до
сих пор искренне считал, что имеет дело с недалеким и не  слишком  удачливым
охотником за коммерческими тайнами. Но, увязав все это  вместе,  понял,  кто
есть кто. Тогда он начал делать примерно то же, что делал Яков, провел сорок
часов за  пультом,  наткнулся  на  раухер  Якова  и  сумел  его  обыграть...
Подставив мне сначала гараж Скварыгина, а затем "КАПРИКО", он выиграл темп и
вообще сделал все, что надо, выложив нас на блюдечке, но вот  боевая  группа
подкачала... Потом началась пальба.
   - Посмотри сюда, - сказал я и еще раз продемонстрировал ему тюбик. Феликс
сжался. -  Ты  соврал.  Ты  не  мог  сам  переиграть  Якова.  Тебя  снабдили
информацией...
   - Да.
   - Какой именно?
   - Рабочие характеристики раухера.
   - А принцип защиты?
   - Тоже...
   Тоже... Как говорил когда то Фил, формулируя принцип Оккама: если в  вашу
дверь поздно ночью постучат, то вы, конечно, можете предположить, что к  вам
на палочку чая пожаловала иранская шахиня, - но все-таки вероятнее, что  это
у соседа кончились спички. Так что я  могу,  конечно,  предположить,  что  у
каждой утечки информации - свой виновник...
   Но, поскольку числить  Тарантула  в  банальных  предателях  бессмысленно,
остается  одно:  все  это  творилось   и   творится   в   рамках   какого-то
сатанински-изощренного плана, и что является конечной его  целью,  не  знает
уже никто, потому что главный разработчик лежит сейчас  где-то  на  холодной
полке с пулей в мозгах...
   По лестнице прошуршали быстрые шаги, и Серега, перегнувшись через перила,
крикнул:
   - Пан, давай скорее сюда! Тут такое!..
   - Идем, - сказал я Феликсу.
   Когда мы так непочтительно ворвались в особняк,  господа  контрразведчики
занимались, помимо траления радиомин,  срочной  систематизацией  данных  обо
всех общественных, политических и прочих организациях в Москве:  с  адресами
штаб-квартир и канцелярий, персональными карточками активистов и так далее -
и, в том числе, прогностическим профилем действий в условиях подполья.  Срок
исполнения: два часа ночи семнадцатого июня. К этому  же  часу  должно  было
закончиться и траление.  Серега,  обходя  помещения  наверху,  наткнулся  на
трабант-приемник, включил его и тут же услышал  сообщения  сразу  нескольких
агентств, переданные из уральских городов: в полночь восточную границу Рейха
пересекли несколько сот сибирских самолетов...
   - Это десант, - сказал я.
   - Война? - без голоса, одними губами спросил Феликс.
   - Вряд ли. Наверное, Толстой  и  фон  Вайль  договорились,  наконец,  как
именно произойдет объединение...
   Мартин, стоявший тут же, молча покачивался с пятки на  носок.  Потом  он,
набрав побольше воздуха, подняв голову и закрыв глаза,  выдал  такой  загиб,
что даже я уловил в нем несколько незнакомых слов. Выговорившись до  дна  он
ударил кулаком в открытую ладонь, резко повернулся и подошел  к  окну.  Чуть
отодвинул штору, замер...
   - Летят, - глухо сказал он.
   Оттуда, от окна, а потом и со всех  сторон  в  комнату  проник  медленный
низкий звук. Он нарастал. Вдруг резко задребезжали стекла.
   - Рано, - сказал я и посмотрел на часы. - Еще очень рано.
   - Это не самолеты, - сказал Серега. - Я знаю, что это... - голос его  был
пустой, белесый.
   Можно было не договаривать - я тоже знал, что это,  и  Мартин,  наверное,
тоже знал, потому что  отшатнулся  от  окна,  а  Феликсу  можно  было  и  не
объяснять... надоел... догадается сам.
   - Лучше бы они пустили газы, - сказал Серега. Лучше  бы,  подумал  я,  от
газов в городе можно укрыться, от инфразвука - нет. От него  не  спасает  ни
танковая броня, ни убежища... экипажи самих "иерихонских  труб"  прячутся  в
вакуумированных рубках... они еще греют, разгоняют генераторы  и  диффузоры,
доля инфразвука в спектре невелика, он быстро затухает... но  через  полчаса
они выйдут на боевой режим, и тогда - все. Погибнет десант -  но  и  десятки
тысяч  москвичей,  забившихся  в  квартиры,   погибнут   -   от   внутренних
кровоизлияний, от инфарктов, покончат с собой в приступе  безысходной  тоски
или невыносимого ужаса... Надежда главным  образом  на  то,  что  солдаты  -
танкисты, главным образом, - поймут, что к чему, и расстреляют СУВы...  вряд
ли они успеют это понять и вряд ли среагируют  до  подавления  рассудка,  до
паники.  Нет,  армия  побежит.  А  через  час  навстречу  волнам  инфразвука
повалятся егеря... а мы... а что мы? С автоматом против СУВ? Тут нужны пушки
или штурмовики...
   - На Марии Шеммель остался гранатомет, - напомнил  Сережа.  Наверняка  мы
думали об одном. - И у Ганса в подвале...
   - Не успеть, - сказал я.
   - А у этих?
   Я посмотрел на Феликса. Феликс был бледен,  как  покойник.  Наверное,  он
тоже все понимал. Или хотя бы догадывался. В конце концов,  об  "иерихонских
трубах" хоть краем уха, но слышали, наверное, все. Пятнадцать лет назад  это
было сенсацией. Потом оказалось, что на поле боя они практически бесполезны,
и их списали ко всем чертям. И вот они выползли на волю...
   Уже на лестнице, ведущей в подвал, появилось  чувство  нехватки  воздуха.
СУВы отдают значительную  часть  мощности  в  землю,  а  в  земле  инфразвук
распространяется лучше. Наверное,  сейчас  уже  начинают  сходить  с  ума  и
умирать танковые экипажи в своих чугунных ящиках...
   И дети... и старухи...
   Скоро дойдет очередь до остальных.
   До нас тоже.
   Мордатый полковник был плох. Остальные еще как-то держались. На руках  мы
вынесли его наверх и положили в прицеп,  в  радиостанцию.  Резиновые  скаты,
рессоры - пока что это неплохая изоляция.
   - Господа... - я посмотрел на оставшихся трех. - Господа офицеры... - они
стояли белые, мокрые от пота. И мне вдруг сдавило грудь.  -  Стало  неважно,
кому мы подчиняемся, кому служим, - сейчас только наша честь... - совсем сел
голос, я махнул Мартину: продолжай, - и отошел чуть в  сторону.  Показалось,
меня сейчас вывернет. Как  тогда,  на  старой  насыпи.  Мартин  говорил,  те
отвечали, я все слышал, но не понимал слов. Потом стало легче. Вероятно, это
было разгонное увеличение мощности - или удар по какой-то цели. Не  по  нам.
Нам достались отголоски. Эхо. Я повернулся и  пошел  к  дому.  Оказалось,  я
отошел довольно далеко. Навстречу шли Сережа, Мартин и один из людей  Гейко,
которого звали Алексеем.
   - Все есть, - сказал он мне. - Пойдемте. Я покажу, где.
   - Не в доме?
   - Нет, не в доме.
   - А что - все?
   - Егерские "горбы". "Болты". Минометы.
   - К чему-то всерьез готовились?
   - Видимо, да...
   Тайник оказался под караульной будкой. Связанный мной охранник  пришел  в
себя, но, видимо, акустический удар ввел его в грогги. Он ничего не  понимал
и не разговаривал.
   Вчетвером мы отодрали половицы, под ними  была  бетонная  плита.  Алексей
поколдовал над ней, и открылся люк, до того совершенно незаметный. Того, что
было внизу, могло хватить  на  егерский  взвод.  Мы  выволокли  наружу  пять
"горбов", канистры с керосином, два десятка сдвоенных и счетверенных пеналов
с "болтами", стомиллиметровый горный миномет и  два  ящика  мин  к  нему.  Я
взвалил на плечи по "горбу" и, пошатываясь, двинулся к дому.
   Через  пятнадцать  минут  мы  разобрались  с  вооружением.  По-настоящему
"горбами" владели только Сережа и я. Гейковцы умели  обращаться  с  ними  на
уровне рядового: перелетать с места на место и стрелять, находясь на  земле.
Поэтому их главным оружием должны были стать "болты";  модификация,  которая
досталась нам, была настроена на звук, тепло  и  металл.  Полковник,  как  и
ребята из БД, с "горбами" дела не имел,  поэтому  они  вчетвером  образовали
минометный расчет. Феликс вообще не умел стрелять,  и  на  его  долю  выпало
оказание помощи тем, кто вернется. Керосин, патроны...  Было  двадцать  пять
минут второго,  когда  мы,  пятеро,  в  пухлых  пулестойких  комбинезонах  с
титановыми нагрудниками, в огромных ботинках, обвешанные оружием,  как  елки
игрушками, разошлись по лужайке,  чтобы  не  спалить  друг  друга  выхлопами
турбин. В желтом свете  окон,  отбрасывая  резкие  длинные  тени,  мы  вдруг
сделались похожими на космонавтов единственной покуда лунной  экспедиции.  Я
опустил на лицо щиток ноктоскопа и подождал несколько секунд, пока глаза  не
привыкли к новому режиму. Феликс, стоя у стены, медленно поднял  руку.  Лицо
его было плоское и неподвижное, как фотография. Я запустил  турбину.  У  нее
пронзительный, сверлящий звук, от которого не спасают ни прокладки на спине,
ни шлем с плотными наушниками. На какое-то время этот звук  подавляет  тебя,
лишая чувства и времени, и пространства. Я  стал  считать  про  себя.  Нужно
десять секунд, чтобы турбина прогрелась. На  всякий  случай  я  досчитал  до
пятнадцати, поудобнее перехватил ручки управления и взлетел первым.
   Мы условились: я беру на себя север и  северо-запад,  Сергей  -  центр  и
северо-восток. Ребята  Гейко,  как  менее  опытные,  действуют  группой  над
ближайшими окрестностями и  южнее.  В  крейсерском  режиме  полета  керосина
хватало на сорок минут. До выброски десанта оставалось меньше.
   Первую "трубу" я засек сразу, едва набрав высоту. Она стояла  на  широкой
площади перед станцией метро "Крымский мост". То, что мост  мог  обрушиться,
этих гадов не волновало. Их,  похоже,  вообще  ничто  не  волновало.  Сверху
"труба" на трубу не похожа - скорее, на  огромный  цветок  с  семью  жирными
лепестками, распластанными по земле, и с толстым пестиком в форме гриба.  На
конце одного из лепестков кубический нарост - рубка  экипажа.  О  подготовке
экипажей в армии  ходят  самые  гнусные  слухи...  Моя  высота  была  сейчас
шестьсот метров, этого впритык, но хватало. Я установил релихт  на  стрельбу
серией,  чуть  прижал  пальцем  спусковой  крючок  -  на  экране  ноктоскопа
высветилась рамка прицела. Врубил генератор. Тон турбины понизился,  ушел  в
басы. Четыре пятых ее мощности теперь шло  на  зарядку  батареи,  оставшейся
одной пятой хватало только на то, чтобы стабилизировать падение. Меня  стало
раскачивать, крутнуло на полоборота - ветер. На  ста  сорока  метрах  мигнул
индикатор заряда, я тут же выключил генератор и стал разгонять  турбину.  На
это уходит три секунды и метров восемьдесят высоты.  Я  потерял  "трубу"  из
виду. Пришлось подняться и зависнуть. Ага, вот она.  Поймал  в  прицел,  дал
увеличение,  навел  перекрестие  на  рубку  экипажа  и   выстрелил.   Десять
импульсов, пробивающих двухсантиметровую сталь. На  месте  рубки  расплылось
белое пятно, прочее изображение на секунду пропало. Все, одной меньше.  Косо
набираю высоту...
   Город уходил  назад  и  вниз,  неимоверно  четкий,  вычерченный  меловыми
линиями на черной бумаге. Разве  может  кто-нибудь  выжить  в  таком  четком
черно-белом городе?.. По черной, загибающейся вправо полоске Садового кольца
двигалась ослепительно-белая полоска. Я был на высоте около километра.
   Вторую "трубу" я нашел возле Белорусского вокзала. Высоты мне хватило,  и
я расстрелял ее, как на полигоне: не зависая, в свободном падении, с  уходом
в горизонтальный полет. Теперь - к аэропорту, там обязательно должна быть  -
и, может, не одна... Меня спасла высота. Будь я  метров  на  двести  пониже,
акустический удар убил  бы  меня.  А  так...  каким-то  безумным  усилием  я
выровнялся и свечкой пошел вверх - будто выныривая из глубины... Гады...  вы
начали... Я опомнился на двух тысячах. Так я сожгу  весь  керосин...  Врубив
генератор, пошел вниз, но цели не увидел, поэтому поймал пенал с "болтами" и
стал водить им вокруг. Батарея зарядилась, я перешел в горизонтальный полет.
Головка "болта" захватила цель - источник звука - и  я  выстрелил,  не  видя
даже, куда. Экран опять померк, ослепленный выхлопом ракеты.  Я  был  уже  в
зоне аэропорта. Где-то над дальней его границей, в районе  ремзавода,  вспух
комочек пламени - "болт" нашел свою цель. Еще одна "труба" стояла  прямо  на
поле, окруженная - для маскировки, что  ли?  -  гражданскими  самолетами.  Я
разрядил в нее релихт.
   Второй "болт" из пенала я решил  пока  не  тратить,  используя  его  пока
только для поиска цели. Он вывел меня на третью в этом месте "трубу" - перед
зданием аэровокзала. Я сделал "горку" и в падении  изрешетил  ее.  Наверное,
влепил ей в бак: она взорвалась и заполыхала, как бензовоз.
   А вот мои баки были пусты более чем наполовину, облетать же еще было что.
Ну, заправиться, конечно, можно будет на  любой  автостоянке,  турбина  жрет
все... Я поводил еще - на прощание - "болтом"  по  сторонам,  но  ничего  не
обнаружил. Стал набирать  высоту  курсом  на  Останкино  -  и  вдруг  увидел
мелькнувший внизу, между домами Тверской, хищный силуэт. Это был "Шварцрабе"
- очень опасный противник. Я тут же стал уходить на форсаже вправо-вверх, он
завис, крутнулся на месте, задрал нос и врезал по мне изо всех стволов.  Мне
буквально опалило пятки. С полминуты я крутился над ним, держась  в  мертвой
зоне, а он все пытался достать меня огнем. Мне  никак  не  хотелось  тратить
"болт", тем более что слишком уж  мала  дистанция,  зацепит  осколками  -  и
ага... но ничего другого не оставалось делать, - тем более что он  решил  не
соревноваться со мной в пилотаже,  а  просто  начал  тупо  загонять  меня  в
высоту. С четырех тысяч у него будет уже преимущество в  скороподъемности...
Отключив головки самонаведения, я выстрелил  "болтом"  навскидку  -  как  по
тарелочке.  Взрывом  ему  оторвало  лопасть  ротора,  он  затрясся  и   стал
разваливаться. Хвост с продолжающим крутиться винтом отделился и  закружился
вокруг. Потом брызнули в стороны  оставшиеся  лопасти  ротора.  От  фюзеляжа
отделились  два  комочка,  тут  же  превратившиеся  в  прямоугольные  купола
парашютов. Моя высота была две тысячи семьсот, и керосина оставалось  только
для пристойной посадки...
   Зарядив батарею, я опустился на территории топливного  склада.  Никого...
Поработали "трубы"... Я снял с себя "горб", шлем, отсоединил релихт и,  взяв
его под мышку, пошел искать, где тут можно  заправиться.  После  черно-белой
графики ноктоскопа все вокруг даже  в  резком  прожекторном  свете  казалось
бледным и размытым. Проволочная изгородь в одном месте была прорвана,  будто
сквозь нее прошел танк, а рядом с этим местом лицом вниз  лежал  солдатик  в
серой форме Российского территориального корпуса. Я перевернул его на спину,
потрогал запястье. Пульс был.
   - Эй, парень,  -  я  похлопал  его  по  щекам.  -  Очнись.  Повторять  не
понадобилось - он мгновенно открыл глаза.
   - Ты кто? - голос у него был, как у воробья. - Тебе чего надо?
   - Керосинчиком разжиться. - Керо... синчиком? - Ну да.
   - Подожди... Что это было?
   - "Иерихонские трубы". Слышал про такое?
   - Слышал... Подожди. А ты кто?
   - Поручик Валинецкий, егерские войска.
   - Егер... так мы что, в Сибири?
   - Еще нет. Но думаю, скоро будем. Он сел и огляделся по сторонам.
   - Тут везде керосин, - сказал он. - Но я не знаю, как его качать.  И  еще
вон в той бочке. Там тоже керосин.
   Он замолчал и снова лег.
   Я подошел к бочке. Открутил пробку, понюхал. Керосин. Крана нет, но  есть
шланг. Справимся. Подтащил "горб", залил баки.  Солдатик,  приподнявшись  на
локте, смотрел на меня. Я забросил "горб" за спину, пристегнул.  Подсоединил
релихт к кабелю. Солдатик с трудом встал и, пошатываясь, подошел.
   - Так, говоришь, "труба"? И какие же суки?..
   - Сейчас полечу, добью их. Ты отойди в сторонку.
   - Голова кружится, а то бы я с тобой...
   Я надел шлем и перестал его слышать. Было  без  трех  минут  два.  Десант
где-то рядом...
   Я сделал широкую  петлю  над  Москвой,  стараясь  не  пропустить  больших
площадей и прочих открытых мест, и сжег  еще  три  "трубы":  у  Савеловского
вокзала, в парке Сокольники и последнюю, уже на обратном пути  к  Пушкинской
набережной, - в районе зоопарка. Суки, подумал я, хоть бы слонов пожалели...
Выходя из  атаки  и  набирая  высоту,  я  краем  глаза  увидел  волнообразно
скользнувшую  над  крышами   угловатую   тень.   Это   был   "Лавочкин-317",
разведчик-невидимка, предвестник вторжения. В  стороне  аэропорта  и  где-то
справа, далеко, вспухли оранжевые пузыри разрывов: "лавочкины" расстреливали
радары. Значит, транспортники уже на подходе. Я поднялся выше и увидел их.
   Наверное, если бы не наушники и не дикий вой моей турбины, их можно  было
бы и услышать. Даже один "Добрыня" возвещает о своем появлении чуть ли не за
полчаса. На Москву их шло не меньше сотни. Весь восток - полнеба -  светился
красными и зелеными огнями, мигал лиловыми вспышками маяков. Непонятно,  как
воздух мог удерживать столько металла...
   Зарядив на всякий случай релихт, я спустился на плоскую крышу "Гамбурга",
шестидесятиэтажной гостиницы, самого высокого здания в  этой  части  Москвы.
Почему-то хотелось увидеть все своими глазами. Ноги  гудели  и  подгибались,
как после сотни приседаний со штангой. Я снял "горб"  и,  встав  на  колени,
навалился грудью на  низкий  парапет.  Подо  мной  искрилась  Пресня,  левее
горбатились  ангары  "Московского   Юнкерса",   а   дальше   лежало   темное
пространство аэропорта. Правее и еще дальше,  пожалуй,  в  районе  Аграрного
Университета, разгорался очень большой пожар.  Были  данные,  что  партийное
руководство где-то там и собиралось. Ну что же...
   Низкий рев тяжелых турбин вошел в меня через колени и кончики пальцев,  и
только потом я его услышал. Самолеты  были  уже,  наверное,  над  восточными
пригородами. В небе проплыли медленные метеоры, оставляя  за  собой  бледные
облачка: ракеты "Лена"  сыпали  осветительное  конфетти.  Пройдет  несколько
секунд... По облачкам пробежали искры, и вспыхнул синеватый сварочный  свет.
На  небе   начерталась   раскаленная   решетка.   Я   приподнял   ноктоскоп:
режуще-сиреневый свет заливал все, было светлее,  чем  у  воды  в  солнечный
полдень, но от отсутствия теней, от двухмерности, беспространственности мира
затошнило, и я поторопился