еня перебросили через борт. Через минуту за мной последовал Герберт.
   Сидеть можно было только на дне кузова. Кроме нас, взятых только  что,  в
машине было еще человек  десять.  Три  автоматчика  и  офицер  надзирали  за
порядком. Через борт заглянул еще один  офицер,  что-то  сказал  -  кажется,
по-португальски. Махнул рукой и исчез. Машина тронулась и свернула направо.
   - Он сказал, что на стадион  заезжать  не  будем,  -  сказал  Герберт.  Я
кивнул.
   - Вы поняли, что это значит? - с ужасом спросил он.
   - Молчатье! - приказал офицер.
   - Прорвемся, - сказал я.
   Освободить руки от веревочных пут  было  не  так  трудно  -  это  вам  не
наручники. С хорошими наручниками приходилось  возиться  порой  по  часу.  Я
посидел немного, держа руки за  спиной,  чтобы  как  следует  восстановилось
кровообращение.
   - Куда нас везут, как по-вашему? - шепотом спросил я у Герберта.
   -  В  котлован,  -  сразу  же  ответил  он.  -  Говорят,  там  вчера  уже
расстреливали.
   - Какая туда дорога и сколько ехать?
   - Дорога по полям... грунтовка... ехать минут десять...  вот  мы  на  нее
сворачиваем.
   Грузовик  замедлил  ход,  свернул  налево,  кренясь,  преодолел  ухаб   и
покатился дальше, трясясь на мелких неровностях.
   - Хорошо, - сказал я. - Герберт, сосчитайте медленно до двухсот, а  потом
постарайтесь привлечь внимание этого хмыря...
 
   Год 2002.
   Михаил
   27.04. 22 час.
   Измирское шоссе, 27-й километр
   Это был безымянный придорожный мотельчик:  серый  двухэтажный  корпус  из
ничем не прикрытого бетона, маленькие комнатки с низкими потолками.  Правда,
был вид на залив. Правда, сквозь  решетку  ограды.  Минимум  комфорта  -  но
чудесный полноценный отдых. Тихо.
   Что еще нужно бедным туристам или шоферам грузовиков?
   И те, и другие в мотеле были. На волейбольной площадке слышались азартные
крики и удары по мячу. Мировые проблемы их задевали как-то очень криво.
   Непосредственно же над нами расположились  пылкие  любовники.  Слышимость
здесь была великолепная.
   - Я поехал, - сказал я в который раз и в который раз добавил: - Никого не
впускай. Запри дверь, и будто тебя нет. Утром дождись меня.
   Зойка провела рукой по моей щеке.
   - Беги. Дождусь как-нибудь...
   Обратный путь занял час. На мосту через Босфор была пробка. На  машине  я
бы вообще не проехал. Ближе к европейскому берегу дымилось железное  месиво.
Столкнулось машин десять...
 
   Год 1991.
   Игорь
   16.06. 17 час.
   Турбаза "Тушино-Центр"
   - Сигарету... -  прошептал  я,  валясь  на  песок.  Кто-то  из  мальчишек
бросился к одежной куче. В глазах у меня плыло, вместо легких было по  мотку
колючей проволоки.
   - Ну? - нетерпеливо выдохнул Сашка.
   - Нашел, - сказал я. - Открыл. Пусто.
   - Пусто? - не поверил он. - Как - пусто?
   - Абсолютно, - сказал я.
   Алик, бегавший за сигаретами, вернулся, раскурил одну, сунул мне в зубы.
   - Спасибо, - кивнул я.
   - Там пусто, - сказал Сашка.
   Алик с невыразимой обидой уставился на меня.
   - Как же так? Вы же говорили - никто не откроет...
   - Если не знает ключа - то да.  Значит...  значит...  Парни,  это  значит
только одно - еще один из наших жив и действует. И, видимо, не в одиночку  -
иначе он не стал бы выгребать все. Так что...
   - Это хорошо, - сказал Сашка. - Но нам-то что теперь делать?
   - Подумаем, - сказал я.
   Я сел. Стряхнул песок со щеки. Я был в песке по самые уши. На меня  налип
весь пляж.
   - Но как же? - не мог успокоиться Сашка. Алик хлопнул его по плечу.
   - Надо подумать, - повторил я. - Пошли в машину. Пацаны подождали, пока я
окунусь, смою песок, потом оделись и потопали впереди меня по тропе.  Я  нес
форму в руках, обсыхая на ходу. Машина наша так и стояла на обочине, часовые
прохаживались рядом, Герберт без фуражки сидел  в  кабине.  Увидев  нас,  он
спрыгнул на землю и быстро пошел навстречу.
   - Нашли? - нервно спросил он.
   - Пустой, - сказал я. - Опоздали. Он вопросительно поднял брови.
   - Один из моих парней уцелел, - сказал я. - Думаю, что это его рук  дело.
Больше некому.
   -  Ясно...  Что  ж,  так,  может  6ыть.  У  нас  все  спокойно,  -  резко
переключаясь, четко отрапортовал он. - Один раз  мимо  проехал  панцерваген,
притормозил, но не остановился.
   - Вам идет офицерская форма, - сказал я.
   - У нас в роду были офицеры,  -  сказал  Герберт.  -  Был  даже  генерал.
Генерал Линевич, не слышали? Русско-японская.
   - Не помню... Один мой дед был польский офицер. Он воевал с Гитлером,  но
расстреляли его большевики. Другой дед был испанский офицер,  он  воевал  за
Гитлера, | потом со своей частью перешел на сторону Сибири. В сорок  девятом
его  расстреляли  возрожденцы.  Мой  отец  был  на  сборах,  когда   начался
офицерский мятеж шестьдесят первого года. Не знаю даже, на чьей  стороне  он
оказался...
   - У вас есть дети? - спросил Герберт.
   - Нет.
   - Это очень плохо...
   - Иной раз мне кажется, что долги моих предков достались мне. И я не хочу
никого нагружать своими долгами...
   - А у меня Сашка. И я не знаю, что делать.
   - Надо уходить из города
   - Как они могли узнать, что у нас... что дети...
   - Телефон.
   - То есть?
   - Я слышал, что кто-то из девочек звонил родителям.
   - О, Боже. Какие же сволочи.
   - Да уж.
   - Слушайте, Игорь! - бешено зашептал Герберт. - Надо спрятать детей! Надо
спасать детей!
   - Спрячешь их, как же...
   - В метро! Во внешнее кольцо!
   - Я не в том смысле. И внешнее кольцо не подходит - там-то уж точно будут
искать.
   - Ну придумайте хоть что-нибудь!
   - Они просто  не  захотят  прятаться...  если  их  не  убедить,  что  это
засада...
   - Я же знал, что вы придумаете.
   - Подождите,  я  еще  ничего  не  придумал...  На  меня  вдруг  накатило:
нетерпение, раздражение, разочарование  во  всем  на  свете  -  все  вместе.
Отвернувшись, я стал одеваться.
   - Мы будем стоять тут или поедем дальше? -  напряженным  голосом  спросил
Герберт.
   - Поедем, - сказал я. - На Черемисовскую...
 
   16.06. 18 час. 15 мин.
   Улица Черемисовская, дом 40
   Мы постарались произвести побольше шума. Дверь, по крайней мере, я  вышиб
очень громко - автоматной  очередью.  Потом  те  ребята,  которым  досталась
форма, стали вытаскивать и грузить в машину коробки и ящики, а штатский  наш
контингент незаметно  прошмыгнул  вниз.  Пока  все  это  происходило,  мы  с
Гербертом обошли дом кругом.  Подъезд  меблирашек  был  заперт  на  огромный
висячий  замок,  на  стук  никто  не  отозвался.  Похоже   было,   что   все
действительно смылись.
   - Господа ищут владельцев? - спросили сзади по-немецки.
   - Да, - я обернулся. У крыльца стоял старичок с зонтиком. У старичка были
пепельные волосы до плеч и пепельная бородка. - Мы из военной комендатуры.
   - Все уехали  позавчера,  -  сказал  старичок.  -  Одних  грузовиков  для
перевозки вещей было две дюжины.
   - Вот как, - сказал я задумчиво. - Как же нам проникнуть в дом? Не  может
быть, чтобы никого не осталось. Кто-то же должен следить, охранять...
   - Да, господин, но вчера вечером сторожа забрали, и теперь дом совсем без
наблюдения.
   - Кто забрал?
   - Этого я не знаю, господин. Какие-то люди приехали на  микроавтобусе,  о
чем-то долго говорили с ним, потом посадили его в автобус и увезли с  собой.
Он не вернулся еще.
   - Спасибо, что сказали. Мы постараемся выяснить все это.
   -  Да,  господа,  постарайтесь  выяснить.  Здесь   разыгралась   страшная
трагедия. Говорят, все было залито кровью... - глазки  его  сверкнули.  -  А
утром, когда выносили трупы...
   Он долго рассказывал, что было утром и днем, и кто приходил и что говорил
на следующий день, я слушал, но ничего нужного не  слышал.  Только  какие-то
люди, забравшие сторожа... но и сторож ничего не мог знать, потому  что  той
ночью еще не был сторожем, а был неработающим  пенсионером  и,  естественно,
спал. Наконец, старичок выложил все, что знал, что слышал от  других  и  что
придумал сам или с помощью таких  же  вот  праздных  старичков  и  старушек.
Пообещав узнать специально для нас всю правду о происшествии, он удалился.
   - Опасный старичок, - глядя ему вслед, сказал Герберт.
   - Опасный, - согласился я. -  Пойдем  отсюда.  В  подвале  стоял  трупный
запах. Тела, конечно, вынесли, но уборки никакой не  делали,  присыпали  пол
опилками, и все. Мальчишки мои тупо сидели на ящиках. Некоторые даже  головы
не подняли при нашем появлении. Сашка  ходил,  глядя  под  ноги  и  загребая
грязные опилки. Начиналась меланхолия,  реакция,  депрессия.  Устали.  Очень
устали.
   - Отряд, стройся, - негромко  скомандовал  я.  И  в  глазах,  как  порох,
вспыхнула надежда... Фил писал когда-то романтические стихи - как это там? -
поражение в битве суровой, жестокой  и  праведной,  где  давно  не  помощник
надежный и верный наган...  что-то  еще...  и  друзья,  погибая,  уходят  во
вражеский стан... Дай Бог, чтобы на этот раз Фил ошибся.
   - Парни, - сказал я, когда они, все шестнадцать - еще двое  в  солдатской
форме караулили снаружи, ~ - вьь  строились,  подравнялись  и  приготовились
внимать всему, что я скажу. - Сейчас я уйду.  Возможно,  надолго.  На  сутки
минимум. Когда вернусь, у нас будет оружие, транспорт, квартиры,  документы.
Мы станем полноценной боевой единицей. Но для этого вам надо просидеть здесь
минимум сутки. В режиме молчания - знаете, как на подводных лодках? Свет  не
зажигать, к окнам не приближаться, в комнаты, где есть телефоны, не входить.
Вести себя разумно. Герберта слушаться, как бога. Если через пять суток я не
вернусь, значит - все. Тогда... в общем, постарайтесь тогда сами  что-нибудь
сделать. Но я хочу быть спокоен насчет того, что в любой момент у меня будут
наготове два десятка бойцов. Всем все ясно?
   Нестройно и, в общем, не очень бодро отозвались, что  да,  все,  конечно,
ясно. Вот только нельзя ли со мной? Нельзя. Там, куда я иду, и один  человек
- толпа. И - все. Никаких пререканий. Считайте себя в  засаде.  Это  тяжело,
это нудно, это долго - но таков приказ.
   Я отпер решетку, отделявшую  подвал  от  лестницы,  осторожно,  чтобы  не
греметь по железным ступеням, поднялся  на  этаж,  взял  со  щита  ключи  от
дешевых комнат - там, как правило,  не  было  телефонов.  Не  поленился  сам
отпереть эти комнаты и во всем  убедиться  своими  глазами.  Телефон  -  это
островок государства в твоей  квартире,  говаривал,  бывало,  Фил.  И  Яков,
помнится, утверждал, что обычный гражданин не в состоянии представить себе и
десятой доли того, на что способен его  скромный  "Чудов  и  Кё".  Потому  -
застраховаться хотя бы от этого...
   Застраховался.
   Мальчишки разбрелись по комнатам. Я открыл буфетную, осмотрелся. Огромный
шведский холодильник был полон всяческой еды. В подвале тоже  есть  какие-то
консервы. С голоду не умрут. Вода течет и  холодная,  и  горячая.  Ну,  все?
Пожалуй, что все. Надо идти. Уходя - уходи.
   - Пойдем, Герберт, - сказал я. - Покажу, как дверь запирается...
   На лестнице я  оглянулся.  Сашка  смотрел  нам  вслед.  Я  кивнул  ему  и
улыбнулся - он не ответил. Он не считал нужным скрывать свою обиду.
   - Хороший у тебя парень, - сказал я Герберту внизу. - Теперь вам  бы  еще
везения чуток...
   Герберт молча кивнул.
   Решетка,  отделяющая  лестницу  от  подвального   помещения,   запиралась
обычным, хотя и очень сложным замком. Дверь же из магазинчика в подвал  была
стальная, снабженная системой засовов, делающих  ее  практически  неуязвимой
для обычных средств взлома... если, конечно, не отпирать ее налетчикам...
   - Вот так это делается, - я показал Герберту, что  надо  нажимать  и  что
крутить. - Снаружи это можно пробить разве что из гаубицы.
   Он шевельнул губами, показывая, что понял юмор.
   - Если вы сами не откроете, никто ее не откроет, -  я  продолжал  вбивать
это в него, как гвозди в доску...  кстати,  о  гвоздях  -  где-то  тут  были
гвозди, ага, вот они... и молоток.
   - Ты действительно вернешься? - спросил Герберт.
   - Если останусь жив, - сказал я.
   - И тебе так необходимо идти?
   - Не знаю, - сказал я. - Но чтобы выяснить это точно - тоже надо идти.
   - Понимаешь... - сказал он и  замолчал.  Я  ждал.  -  Понимаешь,  я  тебе
стольким обязан...
   - Баш на баш, - сказал я. - И вообще... Что именно "вообще", я не знал.
   Мы пожали друг другу руки - и вдруг обнялись, крепко, неистово.
   - Мальчишки, - сказал я. - Все на тебе. Удачи вам.
   - Тебе удачи. Возвращайся.
   - Вернусь.
   Наших часовых я отправил в подвал и постоял немного, слушая, как  Герберт
запирает дверь. Кажется, он все делал  правильно.  Тогда  я  забил  наружную
дверь гвоздями, поставил замысловатую закорючку, сегодняшнее  число,  значок
двойного треугольника на куске липкой ленты - и запломбировал дверь.
   Улицы были мертвенно-пусты. Казалось, город брошен многие  месяцы  назад.
Только изредка мерещилось, что за стеклами шевелятся шторы. Кто-то  еще  жил
здесь, кого-то еще тревожил звук мотора. Кто-то еще надеялся...
   А на что надеюсь я?
   Ни на что.
   Ни малейшего просвета впереди. Ни малейшей зацепки. Ни единого  шанса  на
успех.
   И очень мало шансов уцелеть.
   Было жутко и весело, как во сне, когда падаешь с большой высоты.
 
   Год 2002.
   Михаил
   27.04. 23 час.
   Констанщинополь, полицейский участок ј 40
   Незнакомый   полицейский   сержант   картинно-русского   обличья    долго
рассматривал мой пропуск.
   - Плохи дела, парень, - сказал он. - Чертовы японцы...
   - Кто стал за президента, не слышали?
   - Вице. Этот, как его...
   - Ковалев?
   - Точно, Ковалев. Кто такой - никогда не слышал.
   - Его назначили недавно. Тархан же, который  раньше  был,  умер.  Хорошо,
хоть он живой остался. Я боялся, что - кто-то из генералов.
   - А чем плохи генералы?
   - Да они, может, и хороши... в мирное время. Впрочем, не знаю. Пойду я, -
меня вдруг передернуло: будто за воротник протекла холодная струйка. И вдруг
показалось, что сейчас вывалится засунутый сзади за пояс вальтер.  -  Может,
все еще обойдется.
   - Хотелось бы, - с сомнением  сказал  сержант.  На  лестнице,  ведущей  в
госпиталь, было темно.  И  полутемно  в  коридоре.  Госпиталь  засыпал.  Две
медсестры, толкая перед собой стеклянный многоэтажный столик со  шприцами  и
лекарствами, выходили из палаты. Вид у них был утомленный. Увидев меня,  они
остановились.
   - Дежурить, - сказал я. - У меня пропуск.
   - Пропуск, - повторила одна из них. - Покажите. И стала рассматривать эту
бедную бумажку с той же дотошностью, что и сержант внизу.
   - Что-то случилось?
   - Пропуск правильный, - объявила она. Вторая кивнула.
   - В чем все-таки дело? - настаивал я.
   - Вас не касается, - голос ее был склочный.
   - Было предупреждение, - сказала вторая.
   - Понятно, - кивнул я.
   Дверь в палату, где лежал Тедди, была чуть приоткрыта, и видно было,  что
там совсем темно.
   - Юра, - шепотом позвал я, не входя. Никто не ответил.  -  Спишь,  чертов
сын?
   Молчание. Я вошел...
   Если бы в коридоре горел полный свет, мне был бы конец. Но  так  -  глаза
успели привыкнуть к полумраку. Метнувшуюся тень я увидел. И успел  выставить
руки.
   Удар был сильный - как дубиной. Левый  локоть  онемел  сразу.  Я  неловко
отбрыкнулся, нога попала во что-то легкое. Тут же с другой стороны  зажглись
два красных глаза. Раздалось шипение: ххааа! Это  была  смерть.  Я  упал  на
колени, правая рука метнулась назад, к пистолету. В  свое  время  инструктор
учил нас: никаких предохранителей! Патрон в патронник - и медленно отпустите
курок. Так и носите, это достаточно безопасно. Зато  теперь  первый  выстрел
производится, как из револьвера,  самовзводом.  Экономится  уйма  времени...
почти полсекунды...
   Так и получилось. Я успел выхватить пистолет и на жать  спуск.  Опять  же
как учили - дважды. В первое вспышке я увидел исполинскую  кошачью  морду  с
ощеренной пастью  и,  огромные  лапы  по  сторонам;  во  второй  -  какой-то
бесформенный ком...
   Тот, кто бил меня первым, бросился вновь,  но  в  последний  миг  изменил
направление - проскочил за спиной. Я все еще стоял на коленях и был скован в
маневре. По этому, когда я  вскочил  и  выбежал  в  коридор,  там  все  было
кончено.
   Медсестра сползала по стенке, прижав руки к горлу. Вдруг  между  пальцами
ее волной хлынула кровь... Серая маленькая  тень  метнулась  вдоль  стены  к
выходу на лестницу, и я дважды выстрелил ей вслед. Почти не надеясь попасть.
   Тоненький вскрик донесся оттуда. И  тут  же  закричали  со  всех  сторон.
Вторая медсестра бежала  по  коридору,  халат  ее  развевался...  Я  опустил
пистолет и вернулся в палату. Нащупал выключатель. Щелкнул.
   Кровь была даже на потолке. Все казалось красным. Меня повело в  сторону,
я выпятился из палаты, и тут - налетели, заломили руки... это не он, не  он!
- кричал кто то, но я уже почти ничего не понимал; или не  так:  я  внезапно
опьянел, мир кружился, и я проваливался назад, назад, назад... Надо мной был
белый круглый светильник, и чьи-то  руки  меня  приподнимали,  поворачивали,
опускали...
   И вновь - охрусталение. Я все вижу и все понимаю, и  реагирую  правильно,
но никак не отношусь.
   Мне зашивают рану на левом плече. Рана глубокая и ровная, нанесена чем-то
очень острым - бритвой? Неважно. Одиннадцать швов,  йод,  повязка.  Спасибо,
доктор.
   Очень смуглый лейтенант ведет меня куда-то. Голубая железная дверь...
   На длинных  мраморных  столах  под  зеленоватыми  простынями  лежали  два
маленьких тела. Люди в форме и штатском - семеро - стояли вокруг.  Когда  мы
вошли они коротко посмотрели на  нас.  Потом  отвернулись.  Шестеро  слушали
одного, молодого, однако уже совсем лысого.  Но  он  не  продолжил  речь,  а
поманил меня рукой. Я подошел. Он снял простыню с одного из  тел.  На  столе
лежала, вытянувшись, огромная пятнистая кошка.
   - Маргей, - сказал лысый. - Древесный оцелот. Перу, Бразилия,  Гвиана.  В
России лишь в двух зоопарках. Не приручается... - он приподнял мех  на  шее.
Шею охватывал тонкий темный  ошейник.  -  Очень  опасен.  Равно  как  и  его
хозяин...
   На втором столе лежал мертвый мальчик. Голова  его  -  реденькие  белесые
волосы, оттопыренные уши, приоткрытый изумленно  рот  -  была  неестественно
свернута набок. Одет  он  был  в  серенький  костюмчик:  шорты  до  колен  и
рубашка-полурукавка из того же материала. Мне показалось, что для мальчика у
него слишком большие кисти рук и ступни - босые,  с  черными  подошвами.  На
руках, на одежде, на ногах его была кровь. Много крови.
   - Нож валялся рядом с ним. Все пять убийств совершены этим ножом.  Киска,
конечно, тоже приняла участие...
   Пять? Ну да, пять. Тедди, Юра, еще двое в палате, медсестра в коридоре. Я
вдруг снова увидел, как она сползает по стене, еще  живая,  но  уже  убитая,
силясь зажать зияющую рану... Куда я попал? А, вот - в бедро. Он  полетел  с
лестницы и сломал себе шею.
   Да нет, какого черта? Я его убил. Я его убил...
   Ничего не чувствую. Кроме какого-то незначительного удовлетворения.
   - Вам знаком этот субъект?
   - Нет. Скажите, как мне к вам обращаться?  -  Валерий  Михайлович.  Я  из
контрразведки. - Догадался. - Вы пришли в себя, Миша?
   - Не знаю. Но рано или поздно я в себя прихожу. Всегда.
   - Отлично. Мы не могли бы побеседовать? Почему  нет?  Давайте  попробуем.
Бей-эфенди... - Валерий Михайлович повернулся в  сторону  пожилого  турка  в
белом майорском мундире с орденской колонкой и солдатским Железным крестом.
   -  Можете  пока  занять  мой  кабинет,  -  сказал  полицейский  майор;  я
догадался,  что  это  и  есть  Хашмет-паша  опальный   директор   городского
департамента  полиции,  ныне  -  начальник  участка.  Его  понизили  на  два
звания... за что? Не помню.
   Не важно. Вспомню, если потребуется.
   Кабинет  Хашмет-паши  был  обставлен  с  претензией.  Деловой  стол,  два
раухера,  сетевой  и  автономный,  пульт