как можно агрессивнее осведомился я.
   - Узнаешь, - пообещал мне  тот,  который  сидел  рядом  со  мной.  Второй
обернулся. До этого момента я еще не успел  увидеть  его  в  лицо.  Это  был
Ростислав Иванович, помощник Мориты. Впрочем, мне всегда казалось, что маску
хирурга он носит только для того, чтобы скрывать лицо.
   - Доктор? Что вы здесь?..
   - Все хорошо, мальчик. Расслабься. Больно не будет.
   - Минуту! Что случилось?
   - Морита - предатель.  Японский  шпион.  Он  вас  всех  запрограммировал.
Именно ваша группа должна будет  завтра  уничтожить  "четверку".  Понимаешь,
Игорь?
   - Я... да. Пожалуй, понимаю. Но как это... такое... могло случиться? Ведь
у Мориты - всех родных...
   - Это легенда. Я, наконец, докопался. Так вот, Игорь...  нужно  принимать
меры.
   - Да. Какие?
   - Сейчас я тебя перепрограммирую. Часа три времени у нас есть?
   - Есть... Постойте! А почему я должен доверять именно вам?
   - Если необходимо -  можешь  поговорить  непосредственно  с  полковником.
Связь через трабант, канал защищен. Боря, подержи ему трубку.
   Я доверчиво наклоняюсь к трубке... сладковатый запах! Мир  опрокидывается
на скользящих шарнирах...
   Чувство, что тебя, удерживая за пятки, бесконечно роняют спиной вперед  в
бездоннейшую яму.
   ...Над входом в подвальчик ярко переливался наш рекламный щит: "ЮП -  это
безупречно!" В радужном треугольнике под щитом менялись буквы: В - Х - О - Д
- Е-I-N-G-А-N-С-В-Х-О... Окна в доме были  темны  сплошь,  только  на  пятом
этаже горел свет в кабинете управляющего. За углом раздался характерный звук
набирающего скорость автомобиля - через мгновение этот автомобиль,  полыхнув
стоп-сигналами, выскочил  на  перекресток  передо  мной,  с  визгом  свернул
направо и скрылся за следующим поворотом. Похоже было на то, что он  отъехал
от парадного входа нашего дома. Я метнулся  вниз  по  лестнице.  Дверь  была
приоткрыта, за дверью горел яркий свет, тянуло какой-то химической вонью - я
не сразу понял, что это за вонь, потому что  увидел  лежащего  поперек  пути
Мальцева. В него в упор стреляли из чего-то скорострельного... Я помнил, что
пять минут назад  поднимался  по  этой  же  лестнице,  в  руке  у  меня  был
"Рейнметалл" с глушителем... давай, Игорь, действуй,  теперь  твоя  очередь,
сказал доктор, забирая автомат... но эти воспоминания испарялись,  замещаясь
чем-то другим: человек в клетчатом пиджаке, бегущие в штыковую атаку солдаты
в тяжелых, старого образца касках...
   Дрожа, как от холода, я вошел внутрь...
 
   Михаил
   Что-то  между  ними  произошло,  какое-то  бессловесное  объяснение,  при
котором я присутствовал в качестве непосвященного. От  всего  этого  у  меня
вдруг заныла и задергалась рана на плече,  да,  нужно  было  перевязать  еще
вчера...
   Зойку я нашел возле штабного фургона.  Еще  стояли  по  обочинам  военные
грузовики, а с десяток гардемаринов толпились,  не  соблюдая  ни  строя,  ни
воинской дисциплины, у откидного трапа, ведущего  в  наш  фургон,  и  я  уже
понял, кого там увижу. Впрочем, в  количестве  я  ошибся:  не  только  Зойка
сидела там, но и очнувшаяся от тяжкого забытья Мумине,  а  также  крепенькая
такая девушка с темной короткой стрижкой и в боевом  переднике  -  Матильда.
Ими тремя и восхищались гардемарины.
   С трудом проложив себе путь, я сказал Зойке: "Пойдем, перевяжешь"?  -  и,
не дожидаясь ответа, вошел в фургон. Здесь было темно. Гудел кондиционер. На
рундуках лежали, укрывшись с головой,  двое  -  из  тех,  кто  участвовал  в
штурме.  Я  тихо  вытащил  из-под  стола  санитарный  ящик,  достал  зеленый
перевязочный пакет и йод. Попытался  стянуть  рубашку.  Как  ни  смешно,  не
получилось. Подошла Зойка,  помогла.  Потом  она  разрезала  бинт,  коротким
движением отняла от раны повязку. Было очень больно. До мелькания звездочек.
Она что-то делала,  я  не  понимал.  Я  вернулся,  только  когда  она  стала
обкручивать мне руку бинтом.
   - Пойдем куда-нибудь, - сказал я. - Надо поговорить.
   - Да подожди...
   - Пойдем.
   Я уже не мог выносить запах собственной старой крови.
   Гардемарины пропустили нас беззвучно. Должно быть, подумали, что  я  один
из раненых при штурме школы. Хотя... в определенной  мере  так  и  есть.  Мы
отошли к тому месту, где был школьный забор.
   - Зойка, - сказал я., - Это все фигня, ты же понимаешь.
   Она кивнула.
   - Выходи за меня замуж.
   - Сейчас?
   - Сегодня.
   - А...
   - Этой ночью начнется конец света.
   - Понятно...
   - Не веришь?
   - Верю. Вот в это - верю вполне.
   - Так ты согласна?
   - Ну... если ты меня берешь...
   - Согласна?
   - Да... Да, Мишка. Я... да. Я согласна. Но как же?..
   - Найдем. Придумаем. Уговорим.
   Мадам Дальон отозвалась не сразу. - Мама? У тебя все  хорошо?  Ничего  не
случилось? А почему трубку не берешь? А-а. Нет, я в полном порядке.  Слушай,
у меня для тебя новость. Я выхожу замуж. За Мишку, конечно. Да. Нет, еще  не
решили, но я позвоню, так что будь готова. Как -  когда?  Сегодня,  конечно.
Ближе к вечеру. Пока! - Зойка сложила телефон и пожала плечами: - Вот и все.
А казалось - так страшно...
   И мы пошли обратно. Отец и дед (ничуть не старше, оно и  понятно)  так  и
сидят за военно-полевым дастарханом. Дед ест хлеб: макает кусочки в  сметану
и отправляет в рот.
   - Родичи, - сказал  я.  -  Только  что  мадемуазель  Дальон  приняла  мое
предложение руки и сердца. Мы приглашаем вас на свадьбу,  которая  состоится
сегодня - еще не знаем где. Если вам это  не  поперек  души  -  благословите
нас... - я опускаюсь на колени, и Зойка опускается рядом, и я чувствую,  что
она меня поддерживает. - Вы сочиняли нас, - я посмотрел на деда, - и  теперь
уже не переделать, поэтому... - но  нить  рассуждений,  казавшаяся  длинной,
вдруг зацепилась и порвалась без каких-то сожалений с моей стороны.
   Дед встал. Перевязанная его рука тряслась. И отец встал. Он был выше деда
на полголовы и вдвое шире в плечах, но тот брал осанкой. Они  переглянулись,
и ясно было, что оба растеряны донельзя. Они просто не знали,  что  надлежит
делать в таких случаях.
   - Будьте счастливы, - сказал наконец отец. - Благословляю...
   - Благословляю, - прошептал дед. Вдруг он повернулся и выставил в  небеса
фигу. - Вы поняли? Вы поняли, падлы?! Не вышло по-вашему!.. - и  закашлялся,
затрясся, отец приобнял его за плечо, и стало ясно, что дед плачет.
   Зойка, хоть ничего и не знала еще - не знала даже, что  это  за  родич  у
меня внезапно отыскался, - вдруг тоже шмыгнула. И я понял, что зареву сейчас
сам, вот возьму и зареву, хоть это и стыдно, и просто нельзя...
   Сзади  подъехала  и  остановилась  машина.  Хлопнула  сдвоенно  дверь.  Я
оглянулся. Это было нормальное городское такси, и из него бешено вырывались,
зацепившись чем-то за что-то внутри, Вероника и Сонечка: одна справа, вторая
слева. Они были сейчас невероятно похожи.
   Отец уже присел на корточки  рядом  с  ними,  твердой  решительной  рукой
устраняя  препятствия,  мешающие  ему  воссоединиться  с   семьей.   Таксист
попытался было возражать, но для смирения нрава ему хватило  одного  взгляда
на оппонента.
   - Игорь! - кричала Вероника. - Ты же жив! С тобой. же все в порядке! Ты -
жив!
   - Ну да! - кричал отец в ответ.  -  Что,  что  случилось?  Как  ты  здесь
оказалась? Почему - обе?!
   - Моя провинность, - сказал дед. - Пойду  объясню...  Такси,  вывалив  на
траву маленький чемодан, уехало, забросав нас камешками с обочины.
   - Простите, - сказал дед. - Это я звонил. И телеграмму посылал тоже я.
   Все развернулись в его сторону.
   - 3-зачем?.. - Вероника задохнулась.
   - Иначе вас могли бы не посадить на самолет. Наверное,  томский  аэропорт
переполнен?
   Она нахмурилась. Посмотрела на Сонечку. Та пожала плечами.  Такой  мелочи
они не помнили.
   - Да... кажется...
   - Еще раз простите, что заставил вас так переживать, - сказал дед. - Но в
нынешних обстоятельствах нам всем лучше быть вместе.
   - Я... да... а вы кто? - Вероника интенсивно смотрела  на  него,  пытаясь
узнать. - Я же вас где-то видела...
   - Это ты меня видела, - сказал отец. - Еще до того, как я  морду  разбил.
Познакомься: мой отец. Зден Рышардович.
   - Вероника... можно Вера. Ой, как вы молодо выглядите...
 
   Зден
   Этот день, последний день  мира,  тянулся  бесконечно.  Солнце  никак  не
хотело опускаться, стрелки часов замерли. Небо, затянутое  вечерней  дымкой,
было цвета светлой начищенной бронзы, и  на  его  фоне  совершенно  сказочно
чернел силуэт  города:  дворцы,  минареты,  островерхие  крыши,  исполинские
деревья... Небо было таким из-за недавних взрывов в  Рангуне  и  Томске,  но
вспоминать об этом не хотелось.
   Молодых обвенчали в маленькой и очень красивой Святомихайловской  церкви,
стоявшей на самом берегу бухты. Батюшку, уже запиравшего  ворота,  ошеломило
появление нашей шумной и пестрой компании,  где  все  мужчины  имели  боевые
отметины и открыто носили оружие, а женщины... да что там  говорить  -  наши
женщины были просто великолепны. И вопреки  всем  и  всяческим  церковным  и
светским  правилам,  уступая  горячим  мольбам  как  самих  молодых,  так  и
родителей, батюшка ворота отпер и обряд произвел...
   Теперь мы сидели в кофейне - там же, неподалеку от церкви, - смотрели  на
закат и негромко пировали. Господин  Хачик,  владелец  этого  замечательного
заведения, выставлял все новые и новые вина.  Похоже,  у  него  имелся  свой
настоящий погреб. Многие бутылки были покрыты паутиной и пылью.
   Когда он в очередной раз возвращался из погреба, я заметил прислоненный к
стойке многозарядный дробовик.
   Господин Хачик проследил мой взгляд.
   - Мне восемьдесят шесть лет, - сказал он тихо, - но я помню, что моя мама
говорила: отец перед смертью проклинал себя  только  за  то,  что  не  купил
ружье. Мне было шесть лет, когда она тоже умерла. Я плохо помню ее лицо,  но
эти слова я помню. Поэтому у меня всегда было ружье. Сегодня я его достал  и
почистил. Говорят, оно может понадобиться.
   - Может, - кивнул я. - Даже - наверняка... Я  обвел  глазами  сидящих  за
столом. Точнее, за сдвинутыми вместе легкими кофейными  столиками.  Мишка  и
Зоя. У них все непросто, но это, наверное, уже не имеет значения. Мать  Зои,
странная дама: художница-домохозяйка. Мать Мишки,  напротив:  дама  деловая,
ненадолго отвлекшаяся от важных дел на пустяки. Сам Игорь. Его нынешняя жена
и шестилетняя дочка.  Если  я  все  правильно  помню,  эта  Вероника  вполне
способна за себя постоять. Группа  Игоря:  пятеро  ребят  и  девушка.  Очень
хорошие бойцы. Мумине, до сих пор не очнувшаяся. А может  быть,  она  всегда
такая, живущая  в  полусне.  Наподобие  незабвенной  Кончиты.  Эта  девушка,
конечно, балласт, но... мы в ответе за  тех,  кого  приручаем,  не  так  ли?
Наконец, Мишкины друзья: Тина и Саффет-бей.
   У нас не так много шансов. Но не так уж и  мало.  Вон  стоит  неприметный
грузовичок, в кузове которого тридцать пять хороших  стволов  и  восемьдесят
тысяч патронов. По городу  таких  грузовичков  немало:  Хижняк  и  комендант
позаботились.  В   некоторых   омерзительных   методах,   которыми   владеют
темпомигранты, есть своя прелесть. Неслышно "нашептать" человеку любую  чушь
- и он это сделает и лишь через несколько дней спохватится: да что же это  я
натворил?! И начнет привлекать  учение  доктора  Фрейда  или  Маркса,  чтобы
оправдаться перед собой и потомками... а на самом-то деле: это я  велел  ему
сделать, а потом заставил все забыть.
   И  хотя  я  всегда  принципиально  возражал   против   подобных   методов
воздействия (никто меня, разумеется, не слушал), сейчас все это применял сам
без малейшего зазрения совести. Потому что совесть у меня дубленая...
   Как говаривал, по поводу и без, капитан Горелов: "Водка не пахнет!"
   На том берегу бухты уже зажигались огни,  небесная  феерия  не  добавляла
света в домах, ранние сумерки - редкость в этих широтах. Солнце вдруг нижним
краем показалось из  сияющей  пелены.  Огненная  чаша  висела  над  далекими
башнями. Наверное,  я  слишком  долго  на  нее  смотрел,  потому  что  стали
мерещиться письмена в небе. Я зажмурился, тряхнул головой, посмотрел  опять.
Это были не письмена.  Шестерка  самолетов,  волоча  за  собой  подсвеченные
шлейфы, проходила над городом. Может быть, ночью от них будет немного толку,
но сейчас вид их внушал уверенность. Плотный гул турбин  накрыл  нас,  и  на
время другие звуки исчезли. Игорь смотрел на меня, и мне казалось,  что  все
еще можно будет исправить. Покончить с намеченным делом... вернуться  назад,
в шестьдесят первый... Это был наивный бред. Мигранты  так  часто  и  охотно
пластали время, что живого места на нем почти  не  осталось,  одни  рубцы  и
шрамы. Если нам удастся пережить вторжение... я знаю все входы в "темпо". Их
не так много: тридцать два. Информация о входах  уже  подброшена  во  многие
умы, еще чуть-чуть - и она сработает. Неизбежно возникнет догадка: вторжение
осуществлялось именно из этих непонятных  подземных  сооружений.  Дальнейшее
представить легко...
   Самое смешное,  что  догадка  эта,  ложная  поверхностно,  в  сути  своей
правильна и справедлива.
   Мне более по душе те, кто добывает победу своими руками  и  не  заслоняет
себя специально созданными для боя людьми.
   Безумный закат...
   Я был благодарен Игорю за то, что он ни разу ни о чем моем со мною больше
не говорил. Просто как бы забыл сразу и навсегда.
   Если будем живы... расскажу все.
   Зачем?
   Не  знаю.  Зачем  вообще  нужны  исповеди?  А  кроме  него,  мне  в  моих
злодействах исповедоваться некому.
   Золотая рябь исчезла с воды, и теперь бухта была подобна темному зеркалу.
Огни другого берега отражались в ней с неподвижностью замерших маятников,  и
лишь  длинные  четверные  полосы  волн  от  проходящих  медленно  и   строем
артиллерийских мониторов приподнимали и опускали  эти  отражения,  заставляя
мигать и дробиться, но потом все возвращалось к покою.
   Месяц едет, котенок плачет...
   Небо пылало.
   Мы азартно кричали "Горько!" и готовы были целоваться сами.