тысяча девятьсот  сорок  пятом,
уже в Восточной Пруссии, он, было такое дело, жил сразу и  с  мамашей  -
хозяйкой дома, и с ее дочкой. Можно сказать - в  одной  кровати.  Причем
никакого насилия: сами предложились, что ж ему - отказываться? А  осенью
того же сорок пятого, уже в Маньчжурии, они из  орудийных  амортизаторов
выливали тормозную жидкость и на освободившееся место  засовывали  штуки
шелка, чтобы на КПП не засекли... И так далее абсолютно в том же духе.
   Умер он в одна тысяча девятьсот семьдесят шестом: на зимней  рыбалке,
но уже весной, поблизости от Кивгоды унесло  его  со  льдиной  вместе  в
открытые воды, и никто его больше никогда не видел...
   "В скучных разговорах о  людях  прошлого  сокрыты  тайны  их  великих
свершений". Не знаю, неуверен. Кстати, я вот  вообще  никогда  не  видел
своего  отца.  Даже  на  фотографиях.  Так,  может   быть,   оно   и   к
лучшему?.."***/
 
Глава вторая 
ДЕКАБРЬ. ВТОРОЙ ПОНЕДЕЛЬНИК 
Юрий Георгиевич Костомаров по прозвищу "Полиграф Полиграфыч" 
 
   Ночью разразилась оттепель - потекло, закапало, застучало по железным
карнизам. С внезапным грохотом обрушивались подтаявшие  ледяные  пробки,
проваливаясь в многоэтажные жестяные колодцы водосточных труб. Сделалось
сыро и мерзко, в том числе и в доме. Всю ночь он ворочался, просыпаясь и
снова с трудом засыпая, слушал сквозь тяжелую дрему, как Жанка торопливо
и неразборчиво говорит кому-то нечто совсем вроде бы несвязное,  но  при
этом, как ни странно, очень  искреннее  и  беспримесно  чистое  -  точно
ручеек журчит среди зелени. В результате  выспаться  не  получилось:  он
поднялся в чертову рань, еще семи не было, с больной головой и злой  как
собака. А день, между прочим, предстоял тяжелый:  три  контакта,  причем
все время с разными объектами, и при этом один контакт вообще наружный.
   Для начала, как и было условлено, за пятнадцать минут  до  девяти  он
пришел на угол Малой Бассейной и Люблинской (где на доме с  незапамятных
времен мелом было написано печатными буквами  "ЗЮГАНОВ  спаси  россию"),
купил, как было договорено, сливочный  вафельный  стаканчик  и  принялся
неторопливо его  поедать,  читая  -  по  собственной  уже  инициативе  -
вывешенную тут же газетку "Петропавловское время"  за  вчерашнее  число.
Ближайший фонарь располагался не так уж к  нему  и  близко,  так  что  в
чертовой  предутренней  тьме  читать  было  трудно,  а  вдобавок  еще  и
неинтересно: что-то там такое  насчет  профессионального  обучения,  про
ярмарку мехов и еще какая-то предрождественская мутотень...
   Зонтика он с собой, естественно, не брал:  какие  зонтики  в  декабре
месяце? Однако без пяти девять начался дождь. Все, кто скопился к  этому
времени на углу, все эти жалкие  ранние  пташки-воробушки,  дожидающиеся
кто  свидания,  а  кто  автобуса  "четверки",   одинаково   нахохлились,
съежились, скукожились, и лица у всех сделались одинаково  несчастные  и
мокрые, словно бы от слез.
   Без  одной  минуты  девять  (немец  паршивый,  педантичный)  на  углу
образовался Работодатель - в  обширном  английском  плаще  до  пят  и  с
титаническим зонтом тоже английского происхождения. Он занял  позицию  в
шаге от Юрия, грамотно расположившись к нему  спиной  (мокрым  блестящим
горбом зонта), и стал дожидаться клиента, который,  видимо,  не  был  ни
немцем, ни педантом, а потому опаздывал, как  и  полагается  нормальному
русскому человеку мужского пола,  если  свиданка  не  сулит  ему  ничего
особенно хорошего или такого уж совсем плохого.
   Не прошло, однако, и пяти  минут,  как  выяснилось,  что  клиент  еще
вдобавок и не мужчина вовсе. Юрий  отвлекся  на  статью  о  коррупции  в
органах милиции, а когда вновь вернулся к  реальности,  на  Работодателя
наседала статная, яркая особа в коричневом кожаном пальто и с  огромными
красными пушистыми волосами, красиво усеянными водяной пылью. В руках  у
нее был мощный оранжевый ридикюль, и говорила она, хотя  и  шепотом,  но
необычайно  напористо  и  энергично.  Весь  вид  ее  вызывал  в   памяти
полузабытое ныне понятие "бой-баба", равно как и  любимую  Работодателем
по этому поводу формулу: "конь с яйцами".
   Поскольку особа всячески старалась сохранить приватность, слышно ее -
особенно поначалу - было плохо. Но шепот ее был громоподобен,  да  и  не
умела она шептаться - она была из тех, кто провозглашает свое мнение  во
всеуслышание и на страх врагу - резко и  зычно.  Поэтому  Юрий  довольно
быстро оказался в курсе дела, тем более  что  Работодатель  под  напором
коричневого пальто вынужден был все время пятиться (чтобы  не  оказаться
растоптанным под копытами) и вскорости  уперся  своим  мокрым  зонтом  в
плечо  Юрию,  так  что  и  тому  тоже  пришлось   отступить-подвинуться,
сохраняя, впрочем, дистанцию достаточной слышимости.
   А обстоятельства дела сводились к  тому,  что  клиента,  оказывается,
сегодня ночью схватил радикулит. Встал он это  часов  в  пять  по  малой
нужде - тут его и скрючило, да так, что из сортира  до  дивана  пришлось
его, бедолагу, на руках нести ("буквально!..") и теперь он  не  способен
передвигаться не то что как люди, но даже  и  на  костылях.  (А  костыли
припасены у них в доме заранее, с незапамятных времен и именно для таких
вот случаев, ) Пришлось сделать даже инъекцию диклофенака, и  теперь  он
спит.  Так  что  не  подумайте:   ни   о   каком   манкировании   своими
обязательствами речи не идет, а идет речь только лишь и исключительно  о
неблагоприятном сочетании обстоятельств и, можно сказать,  о  несчастном
случае...
   Ошеломленный (и полузатоптанный) Работодатель слабо и робко отбивался
в том смысле, что ладно, мол, чего уж теперь, да что  вы,  ей-богу,  так
беспокоитесь, ну  нет  и  нет,  ничего  страшного,  пусть  поправляется,
созвонимся, передавайте мои соболезнования, это ж надо, как не  повезло,
но страшного-то ничего не случилось, что  вы  так  волнуетесь...  И  они
пошли шептаться задавленными голосами уже по второму кругу.
   Когда все это  кончилось  (яркая,  статная  особа  удалилась  так  же
внезапно, как и налетела: сорвавшись с места, штурмом  взяла  подошедшую
"четверку",  затоптав  по   дороге   какую-то   зазевавшуюся   старуху),
Работодатель, не скрывая огромного своего  облегчения,  перевел  дух  и,
поглядев небрежно вправо-влево, двинулся (походкой фланера) вверх по  М.
Бассейной в направлении станции метро. Выждав положенные по  конспирации
две минуты, Юрий двинулся за ним (походкой  совслужащего,  опаздывающего
на работу). В подземном переходе они воссоединились.
   - А почему, собственно, шепотом?  -  спросил  Юрий  (вспомнив  старый
анекдот про генеральский автомобиль на правительственной трассе).
   -  Пива  холодного  после  бани  хватимши...  -  сипло  и  немедленно
ответствовал  Работодатель,  вспомнив,  надо  полагать,  тот  же   самый
анекдот. - Представления не имею, что он ей там наплел такого, что ее на
конспирацию потянуло... А вообще-то странная  какая-то  история,  должен
тебе  признаться.  Радикулит,  видите  ли,  у  нас  возникает  в   самый
ответст...
   И оборвав себя таким вот образом буквально на полуслове, Работодатель
замолчал,   глубоко   задумавшись.   Юрий   тоже   попробовал   обдумать
происшедшее, но у него ничего интересного не получилось. Он  никогда  не
отличался способностями к дедукции, индукции и всякой прочей  формальной
логике. Он обычно видел  только  суть  вещей,  совершенно  при  этом  не
понимая подоплеки. Ну, назначил свидание. Ну,  схватил  его  редикюль...
Дело житейское. Прислал  вместо  себя  бабу  свою.  Потому  что  неловко
человеку показалось - просто взять и совсем не прийти...  Ну  и  в  чем,
собственно, проблема?
   Самому Юрию проблема виделась сейчас только  одна  и  совсем  другая.
Работодатель скуп, как двадцать четыре Плюшкина. Заплатит он  теперь  за
несостоявшийся сеанс или же уклонится? На вполне законных, между прочим,
основаниях. "За что платить, если  не  за  что  платить?"  И  получалось
(после применения дедукции и индукции), что двадцать гринов, в скобках -
баксов, только  что  накрылись  медным  тазом  -  старым,  дырявым  и  с
прозеленью.  И  с  длинной  гладкой  ручкой  притом   -   для   удобства
накрывания... Он  попытался  вспомнить,  сколько  у  него  оставалось  в
последний раз на книжке, но вспомнить не  сумел.  Вспомнил  только,  что
немного. То ли сто черно-зеленых, то ли двести.
   Между тем они шли уже вдоль решетки парка Свободы, и дождь становился
все сильнее и все омерзительнее, а  встречные-поперечные  все  мокрее  и
чернее - они все были  словно  выкарабкавшиеся  из  воды  (из  дымящейся
полыньи) утопленники. Они были на  вид  совсем  неживые,  в  отличие  от
Работодателя, пусть даже и погруженного в размышления.  На  роденовского
"Мыслителя" он, впрочем, отнюдь не походил. У него была густая абсолютно
седая шевелюра и постоянно красное, даже, пожалуй, малиновое лицо не  то
скандинавского шкипера, не то кадрового употребителя спиртных напитков.
   - В такую погоду, - сказал Юрий, стирая  щекочущую  воду  с  лица,  -
хороший хозяин собаку на улицу не выгонит. Без зонтика.
   - А кто же  ей  не  велел  зонтика  брать,  спрашивается,  -  тут  же
откликнулся Работодатель, не выходя, однако, из задумчивости.
   - Кому - ей?
   - Да собаке.
   Юрий не нашелся, что на это сказать, и некоторое время они шли молча,
огибая ажурную  ограду  парка,  чтобы  попасть  на  автостоянку,  где  у
Работодателя мокла под дождем машина "Нива", мрачная и  грязная,  словно
тягач в разгар осеннего наступления.  Они  погрузились,  и  все  окна  в
машине тотчас запотели до полной непрозрачности.  Работодатель  принялся
их  протирать  грязноватым  вафельным  полотенцем,  а  Юрий  сидел   без
какого-либо дела и думал, что в машине вот воняет кошками, сил нет,  как
воняет, хотя уже полгода, наверное, прошло с того страшного  дня,  когда
они возили работодателева Рыжика в  ветеринарную  поликлинику  и  Рыжик,
непривычный к автомашинам, ополоумев со страху, обмочил вокруг себя  все
- сиденья, пол, а под занавес и самого Юрия, исполненного глубокого,  но
бессильного к нему сострадания.
   - Я одного не понимаю, - объявил вдруг Работодатель, который к  этому
моменту уже протер  наиболее  важные  стеклянные  поверхности  и  теперь
чистил от грязи отвратительно скрипящими "дворниками" ветровое стекло. -
Я не понимаю, зачем надо было так затейливо и очевидно врать?
   -  А  кто  это  тебе,  бедненькому,  врет?  -  спросил  Юрий,  тотчас
профессионально насторожившись.
   - Да бабель эта красноволосая... Ну,  сказала  бы,  что  простудился,
мол. Или что на службу срочно вызвали... А то - "радикулит",  "костыли",
"инъекция"... Какая там еще инъекция - от прострела?
   Юрий посмотрел на него с подозрением. Проверяет, что ли?  "Тестирует"
(как он любит  выражаться)?  А  ведь  непохоже!  Работодатель  скуп,  но
справедлив.  Призрак  "хрустящего  Джексона"  вдруг  снова  забрезжил  в
пространстве возбудившегося воображения.
   - Она тебе не соврала ни слова, - сказал он по возможности веско.
   - То есть? - Работодатель повернулся к нему всем  телом  и  уставился
едкими светло-зелеными глазами.
   - То есть все, что было тебе сказано, - все правда.
   - Ручаешься?
   - Ну.
   - Точно?
   - Ну! - сказал Юрий с напором  и  как  бы  для  вящей  убедительности
решился тут же и ввернуть:
   - Зря ты мне, что ли, деньги платишь!
   Работодатель помотал малиновым лицом.
   - Нет. Уж надеюсь, браток, что не зря... Но  и  удивляться  тебе  при
этом тоже не устаю. Ей-богу. Ладно, поехали.
   И они поехали.  Покатили,  хрюкая  двигателем,  по  черному,  мокрому
проспекту  Героев  Шипки,  освещенному   оранжевыми   фонарями,   сквозь
безнадежный сеющий  дождь  пополам  с  туманом,  опасно,  с  выездом  на
встречную полосу,  обгоняя  гигантские  грузовики  и  бесконечной  длины
трейлеры дальнобойщиков, а потом повернули направо (по чистому "желтому"
и из левого ряда) и сразу же нырнули в тоннель под площадью Свободы.
   Оба  молчали.   Юрий   молчал,   находясь   в   состоянии   голодного
удовлетворения в предвкушении заработанной (в поте  лица)  двадцатки.  А
Работодатель молчал по обыкновению  своему.  Предстоял  контакт,  он  не
любил  разговоры  разговаривать  перед  контактом,  даже   перед   самым
пустяковым, а сейчас, видимо, контакт предстоял сложный и  требовал  он,
видимо, полного сосредоточения внимания  и  внутренней  нацеленности  на
объект. Молча доехали до своей  родной  Елабужской,  молча  выгрузились,
молча зашли в подъезд. Охранник Володя, сидевший за столиком у  входа  в
АО "Интеллект", сделал им приветственно ручкой, они молча и  дружно  ему
кивнули. Поднялись по широкой старинной лестнице (некогда беломраморной,
а теперь, после  ремонта,  под  мрамор)  на  второй  этаж:  Работодатель
впереди, Юрий - следом, на две ступеньки ниже, со всей  почтительностью,
как и подобает наемному работнику. Перед дверью  в  офис  задержались  и
наконец  издали  некий  звук:  Работодатель  с  неразборчивым   шипеньем
поправил снова сбившуюся на сторону, временную, от руки писанную (Юрием)
табличку  ЧАСТНОЕ  ДЕТЕКТИВНОЕ  АГЕНСТВО  "ПОИСК-СТЕЛЛС",   после   чего
вступили в приемную.
   Здесь было светло и, слава богу, тепло. Секретарша Мириам Соломоновна
говорила по телефону и, увидев  их,  сделала  строгие  глаза  и  длинным
черно-багровым ногтем уставилась в Работодателя.
   - ...Да, он уже пришел,  минуточку...  -  сказала  она  в  трубку  и,
прикрыв микрофон ладонью, сообщила:
   - Это Кугушев. Очень недоволен, звонит сегодня второй раз.
   Работодатель тотчас же прошел к себе в контору,  а  Юрий  разделся  и
разместил мокрое пальто на вешалке.
   - Кофе будете? - спросила его Мириам Соломоновна.  Она  уже  была  на
подхвате - полная фигура ее выражала стремительную готовность сей же час
обслужить: кофе, чай,  рюмка  бренди,  сигаретка  "винтер",  распечатать
файл,  найти  ссылку,  сгоношить  бутерброд,  дозвониться  до  ремонтной
службы, вызвать ментов, сделать инъекцию,  заштопать  дырку  в  кармане,
вправить вывих - она все умела и никогда ни от чего не отказывалась. Она
была - клад.
   Ей было пятьдесят шесть лет, дети ее отирались не то в Израиле, не то
в Штатах, муж пребывал в длительных бегах, она была свободна и  скучала.
Работодателю она приходилась дальней родственницей,  очень  дальней:  он
каждый раз запутывался, пытаясь определить степень родства - то ли тетка
двоюродной сестры приемной матери, то  ли  еще  что-то  еще  даже  более
отдаленное.
   - Спасибо, - сказал Юрий и тут же добавил, предвидя новый вопрос:
   - Спасибо, нет. У нас клиент  сейчас,  -  объяснил  он,  хотя  ничего
объяснять не требовалось - Мириам Соломоновна не нуждалась  ни  в  каких
объяснениях. Она была вполне самодостаточна  -  эта  белая  рубенсовская
женщина с антрацитовыми волосами Гекаты.
   - Почту разбирать будете? - спросила она, протягивая  ему  желтокожую
папочку с аккуратно завязанными тесемками.
   -  Пожалуй...  -  он  принял  папку;  поискал,  что  бы   такое   ей,
гекатоволосой, сказать приветливое, дружелюбное  что-нибудь,  теплое,  и
сказал (вполне по-американски):
   - Прекрасно смотритесь сегодня, Мириам Соломоновна!
   Она улыбнулась блестящими губами.
   - Это из-за дрянной погоды, - объяснила она. -  Повышенная  влажность
мне идет, как вы могли уже не раз заметить.
   Это была не правда (он почувствовал характерный "толчок в душу",  как
он это про себя  называл,  -  у  медиков  же  это  называлось  сердечной
экстрасистолой), и улыбка у него в ответ  на  ее  не  правду  получилась
фальшивая, хотя, казалось бы, ну  какое  ему  дело  до  этой  маленькой,
бытовой, бескорыстной, исключительно для гладкости разговора кривды?
   - Пойду плодотворно трудиться, - сказал он, поспешно  закругляясь.  -
Чего и вам от души желаю.
   В конторе Работодатель все еще разговаривал по телефону. Он помещался
в своем кресле для руководителя (сто пять долларов, включая доставку)  -
угольно-черном, с неимоверно высокой спинкой и круглыми  подлокотниками,
помещался, перекрутивши себя сложнейшим образом в некий узел из  длинных
подергивающихся конечностей и сделавшись похожим не то  на  осьминога  в
черной паре, не то на клубок пресмыкающихся в состоянии так  называемого
склещивания, то есть занятых любовью. Юрий подумал (в который уже  раз):
да-а, увидь его сейчас случайный клиент, хрен бы он захотел нас нанять -
разве что для цирка шапито.
   - ...Главное!  -  втолковывал  Работодатель  в  трубку  специфическим
своим, только для клиентов, бархатистым голосом. - Нет-нет,  вот  это  и
есть самое главнейшее! А все остальное - малосущественно, прах,  небытие
материи, вы уж мне поверьте...
   Юрий не стал его слушать, а прошел прямо  к  своему  рабочему  месту,
уселся, отложил в сторону желтую папку с почтой и  принялся  настраивать
аппаратуру. Включил компьютер, проверил магнитофон, проверил  сигнальную
кнопку - все вроде бы было о'кей: магнитофон писал  и  считывал,  кнопка
нажималась легко и бесшумно, оставляя в пальце приятное ощущение  шарика
от пинг-понга, и сигнальная лампочка на  столе  у  босса  срабатывала  -
красноватый блик ее можно было  при  специальном  старании  заметить  на
подошве Работодателя, находившейся сейчас примерно  там,  где  в  момент
делового контакта  должна  была  находиться  работодателева  физиономия.
Вообще говоря, это было неудачное  решение  -  с  сигнальной  лампочкой.
Клиент мог заметить этот отблеск и  насторожиться,  или  удивиться,  или
даже заинтересоваться, и это было бы совершенно ни  к  чему.  Но  ничего
другого  они  придумать  не  сумели,  все  другие  способы  сигнализации
оказывались либо сложными,  либо  малонадежными,  а  опыт  показал,  что
клиенту, как  правило,  не  до  того,  чтобы  следить  за  таинственными
красноватыми отблесками на загадочном малиновом лице Великого Сыщика.
   - Надо табличку  на  двери  закрепить  как  следует,  -  распорядился
Работодатель. Он уже повесил трубку и  теперь  распутывал  себя,  хрустя
суставами. - Займись.
   - Ладно, - сказал Юрий. - Сейчас?
   - Как только, так сразу.  А  сейчас  уже  три  минуты  одиннадцатого.
Клиент на носу.
   - Опоздает, - сказал Юрий уверенно. - Такие всегда опаздывают.
   - Откуда ты знаешь? - спросил Работодатель с любопытством. - Ты ж его
даже и не видел еще.
   - По голосу. Такие всегда опаздывают.
   - Какие?
   - Ну... - Юрий затруднился. -  Неуверенно-мямлистые.  Ни  шаткие,  ни
валкие...
   - Слушай, может быть, у тебя еще и такой талант имеет быть?
   Юрий ответить не  успел,  потому  что  строго-казенный  голос  Мириам
Соломоновны из селектора на столе объявил:
   -  Павел  Петрович,  здесь  господин  Епанчин.   Ему   назначено   на
одиннадцать.
   Работодатель скорчил Юрию рожу, означающую что-то вроде "хрен у тебя,
а не талант", и бархатно произнес в микрофон:
   - Просите, пожалуйста.
   Господин Епанчин (Тельман Иванович, 68 лет, вдовец, пенсионер бывшего
союзного  значения,  бывший  штатный  чиновник   Общества   филателистов
Российской Федерации,  известный  филателист,  старинный  и  заслуженный
консультант  компетентных  органов,  проживающий  по   адресу-телефон...
факс... без вредных привычек,  без  политических  убеждений,  состоит  в
разводе, жена проживает в Москве,  сын  -  астрофизик,  живет  отдельно,
работает в ГАИШе... и  тэ  дэ,  и  тэ  пе,  и  пр.)  оказался  сереньким
маленьким  пыльным  человечком  с  разрозненными  золотыми  зубами  и  с
быстрыми  мышиными  глазками  на  морщинистом  лице  Акакия   Акакиевича
Башмачкина. Вошел и поздоровался без всякого достоинства,  быстро-быстро
потирая озябшие сизые ручонки, подшмыгивая серым носиком (не граф де  ля
Фер, нет, совсем не граф, и даже не канцлер Сегье, а скорее уж  господин
Бонасье,  но  заметно  съежившийся  от  старости  и  аскетического   при
советской власти образа жизни).  Чинно  присел  в  предложенное  кресло,
Ск