ает
с последних тормозов. "Ничего не боится". А бояться - при прочих  равных
- видимо, должен... "Страх божий".
   ...А Богдан-Благоносец заделался бухгалтером в каком-то АО или ТОО, я
не понял деталей, да и не  захотелось  уточнять.  И  ему  там  нравится.
Благоносцу! Фирма производит леденцы  "Матушка  Медоуз",  спрос  на  них
обалденный, Богдан ходит - пузо вперед, и когда  ему  говорят:  "Ну  ты,
бухгалтер", он  важно  поправляет:  "Я  тебе  не  бухгалтер,  я  ГЛАВНЫЙ
бухгалтер!..." Когда в последний раз дарил он свое пресловутое  "благо"?
Кому? Да он их всех терпеть не может, он зол  на  них,  как  Господь  на
Дьявола...
   ...А   Юрка-Полиграф   служит   при   частном   сыщике,    определяет
искренность-ложность показаний хныкающих свидетелей  и  почти  не  пьет,
потому что под балдой теряет способность отличать правду от вранья.
   ...А про Костю-Вельзевула сэнсей вообще не вспомнил. Между  тем,  наш
Повелитель Мух занимается (за  деньги!)  уничтожением  ("уговариванием")
тараканов, истреблением подвальных  комаров  и  "выпроваживанием"  крыс.
Очень хорошо, оказывается, можно также заработать,  вытравливая  плод  у
домашних  кошек  -  всего  в  два  сеанса,  совершенно  безболезненно  и
абсолютно безвредно для здоровья. Пятнадцать баксов, ни пито, ни едено.
   ...И все ДОВОЛЬНЫ! Никто из  нас  не  жалуется.  И  не  думают  даже!
Проклятая свинья жизни!
   Снова зазвонил телефон.
   - Папа, - пропищало из трубки. - С тобой мама хочет поговорить...
   - Подожди! Ляпа!.. - завопил я, но в  трубке  была  уже  моя  любимая
Номер Два.  Она  хотела  знать,  куда  я  опять  засунул  эту  проклятую
сберкнижку. "А как ты думаешь, золотая моя чешуйка, куда  человек  может
засунуть свою сберкнижку? Попробуй поискать в холодильнике".  -  "Знаешь
что, шутник ты мой  хренов!.."  -  "Изумруд  мой  яхонтовый,  деван  лез
анфан!.." -  "Сберкасса  сейчас  закроется,  а  ты  тут  меня  шуточками
обшучиваешь..." Я срочно доложил, где хранится эта проклятая сберкнижка,
и тут же снова остался один.
   И оставшись один, я вдруг (совершенно  некстати  и  даже  недостойно)
подумал, что если бы вот сегодня, не дай бог, конечно, но все-таки,  моя
Сашка, перламутровая моя пуговка, ушла бы от меня к этому своему горному
орлу Володе Хергуани, я бы, черт меня побери совсем, остался бы, подлец,
и жив, и цел, как ни кощунственно это звучит: скрипел бы зубами, залетел
бы в запой, наверное, но в конце концов вполне бы уцелел,  бедолага.  Но
вот если бы она при этом забрала бы у меня Валюшку!..
   ...Мою Копуху. Валяху мою. Мою Кутю... С серыми трогательными глазами
- и это при том, что у папы  и  у  мамы  глаза  темные  и  нисколько  не
трогательные... Никогда не  вопит,  не  орет,  не  выгибается.  А  когда
обидели ее - тихо и горько плачет, и в такие минуты я  готов  отдать  ей
все, что у меня есть, и все неразрешенное - немедленно разрешить...
   ...Нет, какое это все-таки счастье, что она у  меня  девчонка  и  что
никогда мне не надо будет решать эту проклятую  дилемму:  вести  или  не
вести ее на прием к сэнсею! Хотя иногда - редко, ночью,  когда  не  могу
заснуть и лежу с открытыми глазами,  -  я  понимаю  с  холодным  ужасом:
наступит время и - поведу, поведу как миленький, и буду  жалким  голосом
умолять сэнсея, чтобы  сделал  исключение,  и  принял,  и  поговорил,  и
приговорил... Потому что я не знаю, что такое быть "достойным  уважения"
(чьего там еще уважения? зачем?) и что такое "счастье", я тоже не совсем
понимаю, но зато я точно знаю, какая это мука - неудовольствие от жизни,
я все время  вижу  эту  суконно-унылую  тошноту  вокруг  себя,  и  я  не
потерплю, чтобы моя Кутя, моя Валяха, моя  Тяпа  погрузилась  бы  в  эту
суконную, унылую, тошную тошноту. Пусть уж лучше она будет ДОВОЛЬНА, что
бы это ни означало.
 
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ №4 
"ЧИЯ-ТО ДОЧЬ" И НЕМНОГО СТАТИСТИКИ 
 
/     ***"...родители девочек особенно - невероятно, удивительно, не правдоподобно! - настырны..."***/ 
 
   Эти, например, приходили уже четыре раза. Первый раз - втроем (полный
комплект:  папаня   плюс   маманя   плюс   любимая   дочурка,   она   же
"подросточек-девица"), второй раз - вдвоем (папахенс  плюс  мамахенс)  и
еще дважды - маман единолично.  Папочка  -  фигура  неопределенная,  без
имени-отчества  и  фамилии,  но   несомненный,   впрочем,   госчиновник,
муниципального уровня. Маманя же, Элеонора Кондратьевна, - женщина  того
типа, что с самых юных лет  выглядят  "хорошо  сохранившимися".  Она  из
породы бойцовых дам,  обитающих  в  райкомах,  профсоюзах  и  собесах  -
бой-баба высочайшего класса  и  невероятной  пробивной  силы.  Баллиста.
Катапульта. Стенобитная пушка.  Единорог.  Да  только  не  на  таковских
напала:  сэнсей  стоял,  словно  Великая  Китайская  стена  под  напором
кочевников.
   ...Неприятная девочка - выломанная, тощая,  неприветливая,  с  темным
взглядом исподлобья. Роберт получил задание напоить  ее  какао,  пока  в
кабинете происходят деликатные переговоры. (Запись включить,  беседу  не
слушать, развлечь ребенка и  быть  на  подхвате.)  Ребенок  без  всякого
энтузиазма  копал  грязноватым  пальцем  в  вазе  с  печеньем.  Выбирал,
откусывал и бросал обратно. Крошки сыпал на скатерть. Бумажки от  конфет
ронял на пол. Роберт,  разозлившись,  приказал  подобрать  -  подобрала,
положила на край блюдца и уставилась темным взглядом,  словно  запоминая
гада навсегда. Потом (выхлебав две кружки какао) выбралась  из-за  стола
(молча) и уперлась лбом в  оконное  стекло  -  стояла  неподвижно  минут
двадцать, наблюдая, как мальчишки  гоняют  шайбу  на  детской  площадке.
Очаровательное  существо  двенадцати  лет  от   роду   и   без   единого
располагающего просвета в облике... Чтобы разрядить  обстановку,  Роберт
ей спел:
 
   Одна подросточек-девица
   Бандитами была взята,
   Принуждена им покориться,
   Была в мансарде заперта...
 
   (Старинный комический романс. Там с девочкой вытворяют разные ужасы в
манере девятнадцатого века -  морят  голодом  и  холодом,  заковывают  в
кандалы, бросают в океан, однако же - после каждого куплета припев:  "Но
поутру она вновь улыбалась перед окошком своим, как всегда, рука ее  над
цветком изгибалась, и  из  лейки  лилась  вновь  вода".  Неугнетаемая  и
непотопляемая девица. Очень смешно.)  Не  помогло.  Все  тот  же  темный
взгляд  "из-под  спущенных  век"  был  ему  наградой.  Бормоча  под  нос
классическое "...И утка крякает, чия-то дочь", он  прибрал  со  стола  и
стал терпеливо ждать окончания переговоров.
   ...Сэнсей, разумеется, отказался  с  ней  работать.  Объяснение  было
предложено  стандартное  (предельно  вежливое):  у  меня  не  получается
работать с девочками, увы. Благодарю вас за щедрое предложение,  -  нет.
Но дело оказалось не так просто. Немедленно и вдруг (на другой же  день)
появился в доме жуткий страхагент, и они спорили битый час о  непонятном
и неприятном. В ход шли сплошные эвфемизмы, и Роберт понял  только,  что
страхагент  предрекает  гадкой  девочке  огромное  будущее,   а   сэнсей
отказывается это будущее ковать. "У меня  здесь  вам  не  скотоводческая
ферма. Я не умею выводить породу. Я только умею  замечать  то,  что  уже
есть. А то, что я здесь  замечаю,  мне  не  нравится.  Категорически!.."
Что-то нехорошее  виделось  ему  в  этом  неприятном  ребенке.  Какое-то
обещание зла. И страхагент, собственно, этого видения не  оспаривал.  Он
только полагал,  что  имеет  место  обещание  не  "зла",  а  "пользы"  -
титанической пользы  для  этого  мира  ("вашего  мира",  говорил  он)  -
"заевшегося, опаскудевшего, упертого чавкающим рылом в тупик...".
   Такого еще не бывало: сосредоточенное наступление на  сэнсея  длилось
две недели. Родители - страхагент, снова родители  и  снова  страхагент.
Сэнсей выстоял...Когда в последний раз  Роберт  проводил  страхагента  к
выходу и вернулся в кабинет, мрачно сидевший за  столом  сэнсей  спросил
его вдруг:  "Вы  можете  себе  представить  этого  человека  кругленьким
розовеньким поросеночком с усиками квадратиком  и  с  картавым  говорком
капризного гогочки?". Роберт задумался и  сказал:  нет,  не  получается,
воображения не хватает. "И у меня тоже", - признался сэнсей. "Что с нами
делает время!.. А вы можете представить себе меня стройным, как  тополь,
и с черной тучей волос на голове, из-под которой не видно, между прочим,
этого чертова подзатыльника, даже и догадаться о нем невозможно?"  Могу,
честно сказал Роберт, хотя и не сразу  понял,  о  каком  "подзатыльнике"
идет речь. "Льстец", - сказал ему сэнсей без улыбки и вдруг процитировал
Монро (почти дословно): "Человек не меняется  на  протяжении  жизни,  он
просто становится все больше похожим на самого себя..."  Это  прозвучало
убедительно, и Роберт решил не спрашивать, кого он имеет в виду  -  себя
или страшного страхагента... И в чем здесь дело с этой дурной  девочкой,
он тоже решил лучше не спрашивать - пусть  все  идет  своим  чередом,  в
любом случае сэнсей наверняка знает, что должно быть, а что нет.
   ...Но может быть, как раз в том-то все и дело, что мы не  работаем  с
женским полом? (Позволил он себе  подумать  тогда.)  Сто  двадцать  семь
математиков-физиков у нас получилось (или сто двадцать  восемь?  -  если
считать и Велмата, который возник еще в доисторические времена). И  лишь
только трое врачей, все как один -  кардиологи  (почему,  кстати?).  Сто
двенадцать инженеров-управленцев-технарей-изобретателей...  По  мелочам:
гуманитарии, искусствоведы там, журналисты, один писатель... И ни одного
политического деятеля. И - главное - ни одного учителя. Ни единого! Ведь
Маришка - не учитель, Маришка - детсадовская воспитательница и вообще  -
Мать. А больше девочек в наборе никогда и не было...
 
Глава шестая 
ДЕКАБРЬ 
Григорий Петелин по прозвищу "Ядозуб" 
 
   Когда Вадим замолчал,  Гриша-Ядозуб  некоторое  время  продолжал  еще
стоять у окна, глядя во двор. Во дворе ничего интересного не наблюдалось
- хищные костлявые мужики в бандитских вязаных шапочках  разгружали  там
фургон с какими-то огромными кубическими коробками. На  Вадима  смотреть
было бы гораздо интереснее: греющее душу зрелище полностью уничтоженного
человечишки.  Унылого  и  коленопреклоненного.   Раздавленного.   Однако
эстетически правильно было стоять вот так: спиной, не  глядя  и  как  бы
даже не видя.  В  этом  была  "драматургия".  Он  спросил  (все  еще  не
оборачиваясь):
   - Ну, и что ты от меня хочешь?
   - Не знаю, - сказал Вадим с тоской. - Я во все двери толкаюсь. У меня
выхода нет.
   - А все-таки? Чем я тебе могу помочь - слабый, больной человек?
   - Да ладно тебе, Гришка. Все всё давно знают.
   - Что именно они знают? Что, собственно, они могут знать?
   - Ну, не знают. Ну, догадываются.
   - По-моему, мы никогда с тобой не были такими уж друзьями,  -  сказал
Ядозуб. - Или я ошибаюсь?
   - Откуда мне знать? Я к тебе всегда хорошо относился. Это ты со  мной
рассорился, неизвестно почему...
   Ядозуб повернулся,  наконец,  и  посмотрел  нарочито  пристально.  Он
увидел бледное маленькое личико с красными пятнами на щеках. Унылый нос.
Приоткрытый рот с неуверенной полуулыбкой. Просящие глаза  -  совершенно
как у голодного пса и быстро-быстро мигают. А между прочим, именно  этот
вот человечек придумал ему кличку Ядозуб. Тенгиз предлагал  звучное,  но
очень уж экзотическое - "Олгой-хорхой", однако "Ядозуб" в конечном счете
победил - в честной конкурентной борьбе. И правильно. Кличка простая, но
хорошая, точная...
   - А где он живет - Аятолла? - осведомился Ядозуб  со  всей  возможной
благожелательностью.
   - Не знаю.
   - А Эраст этот твой Бонифатьевич?
   - Не знаю я ничего, - сказал Вадим с тоской. Ядозуб снова  отвернулся
к окну. "Ваша поза меня удовлетворяет". Он, поганец,  конечно,  даже  не
помнит ничего. Для него это было тогда всего  лишь  маленькое  привычное
удовольствие - процитировать, якобы к месту, любимого классика и перейти
к очередным делам. Любимое это его дурацкое занятие:  приспосабливать  к
случаю разные цитаты. Дурацкие. Ему ведь даже и в  голову  не  приходило
тогда, как это было для меня важно: блокадный архив,  шестнадцать  писем
из Ленинграда в Вологду и обратно. Никогда больше ничего  подобного  мне
не попадалось. И не попадется уж теперь, наверное, никогда...
   -  Ладно,  -  сказал  он,  выдержав  основательную,  увесистую,   как
булыжник, паузу. - Я тебя понял. Я подумаю.
   - Да уж подумай, сделай милость.
   - Сделаю. Милость - сделаю.  "Ваша  поза  меня  удовлетворяет".  Так,
кажется, у классиков?
   Восхитительно бледная дурацкая улыбочка была ему ответом. Теперь этот
любитель цитат имел то несчастное выражение глаз, какое бывает у  собак,
когда они справляют большую нужду.
   - Не понимаю, правда, что я тут могу сделать. Все эти намеки  твои  -
глупости. Так что ты губу не раскатывай... А этот  ваш  Интеллигент,  он
что за птичка такая в виде рыбки?
   - Да ничего особенного. Профессор. Членкор. Честный  человек,  вполне
приличный.
   - Я видел его по телику. Породистый конь.
   - Да. Безусловно... У него, между прочим, штаб-квартира тут,  у  тебя
же в доме, за углом.
   - А-а... То-то я  смотрю,  там  стада  "мерседесов"  всегда,  как  на
водопое... Слушай, так в чем же  дело?  Если  он  такой  у  тебя  вполне
приличный - напрягись! Присядь, надуйся и организуй ему  соответствующий
рейтинг.
   Вадим снова улыбнулся собачьей своей  улыбочкой  (похожей  теперь  уж
вообще на предсмертный оскал) и ничего не ответил.
   - Ладно, - сказал Ядозуб. - У тебя все? Тогда  иди  с  богом.  Привет
мамане. Она у тебя пока еще жива, я полагаю?
   Он увидел гнев, и бешенство, и ярость, и желание  ударить  (ногой,  в
пах, с носка), но ничуть не испугался - некого ему здесь  было  бояться.
Наоборот, он испытал острое наслаждение, тем более острое, что точно уже
знал: ничего он делать для этого засранца не станет, палец  о  палец  не
ударит, пусть получает свое. Все, что ему причитается  по  жизни.  Jedem
das seine.
   Когда Вадим  ушел  (со  своей  бессильной  яростью,  с  тоской  своей
смертной, с перепрелым своим ужасом перед завтрашним днем),  он  сел  за
стол, включил яркую лампу и придвинул поближе папку с письмами.
 
/     ***"Уважаемый Николай Димитриевич! Шлю сердечный привет и спешу известить Вас, что я нахожусь в центре кратера вулканического извержения. Тут национальная болезнь настолько развивается, что грозит запрудить трупами Северный Кавказ. С уважением..."***/ 
 
   Открытое письмо в Петроград, датировано 7 февраля 1918 года, с  ятями
еще и с ерами, но без подписи. Неужели уже понятно  ему  сделалось,  что
такие посланьица лучше не подписывать? Вряд  ли.  Но,  судя  по  тексту,
прозорливый человек и не без юмора... Достоин известного уважения,  хотя
наверняка   -   белая   кость,    высокомерная    сволочь    дворянского
происхождения... Просрали державу.
 
/     ***"Господину Директору Курсов Десятников земельных улучшений для увечных воинов. Уволенного вовсе от военной службы рядового 8-го Стрелкового полка Сергея Николаевича Чеповского, жительст. раз. Кабаклы 927 вер. Омской жел. дор. Я получил от Вас извещение о начале курсов и проспект, отправленные 21 дек. 917 года, я получил 14 февраля 918 г., мне надо быть в Петрограде 20 фев., что к сожалению я за такой срок не мог явиться, но ввиду переживаемого момента в России и труд-наго почти не возможного проезда по ж.д. я не выезжал; но покорнейше прошу, если курсы не состоялись, а в будущем будут, то непременно известить меня своевременно, я явлюсь. Сергей Чеповской".***/ 
 
   Сбоку, на свободном местечке,  аккуратная  и  обстоятельная  пометка:
"1918 года февр. 16 дня отправлю. Да-а-а. Этот уж точно ничего не  понял
еще.  Уволенный   от   службы   рядовой.   Скорее   всего,   контуженный
какой-нибудь, а может быть, и безрук-безногий. И не зажиточный, нет -  в
панике и отчаянии ищет возможности хоть как-то  обустроить  жалкое  свое
будущее и не понимает, козявка, что нет у него будущего, нет и быть  уже
не может... /*** "В центре, кратера Вулканического извержения".***/
 
/     ***"15 мая по старому. Дорогая Нюся! Сообщи пожалуйста в добром ли ты здоровье и не сидишь ли по приказу большевиков где-нибудь в подвале Смольного? Зная их манеру начинать с конца т.е. сначала схватить и посадить, а затем уже искать причину почему садить, то мы и опасаемся не случилось ли и с тобой такой штуки..."***/ 
 
   Без всякого сомнения - жирная,  дебелая  корова.  Мещанка.  Дура.  Ни
единой собственной мысли в голове. Если выжила, двадцать  лет  спустя  с
такой  же  идиотской  самоуверенностью  повторяла   за   газетами,   что
"правильно их стреляют... органы  не  ошибаются,  а  дыма  без  огня  не
бывает..."
 
/     ***"...Живем не важно, но еще не умерли от голода, хотя и был один момент, когда мы решили, что нам пришел капут. Живем собственно как студенты, всегда случайными деньгами. Вещи продаются очень дешево, ибо наши покупщики почуяли как вороны нашу нужду, а им значит поживу и не дают хоть сносную цену. Как на грех седло не покупается, а это главный козырь в наших руках. Если бы оно продалось то отец немедля поехал бы в Москву хлопотать о пенсии. А то если предоставить естественному ходу вещей то можно будет прождать и еще года или до своей кончины от голода..."***/ 
 
   Седло какое-то. При чем здесь седло? Может быть, они из помещиков,  и
осталось у них от прежнего выезда одно лишь роскошное седло. С чепраком.
Смотри "Три мушкетера". Впрочем, маловероятно: какая пенсия  может  быть
для помещика в  восемнадцатом  году?  Но  с  другой  стороны,  откуда  в
мещанской или, скажем, чиновничьей семье седло?..
 
/     ***"...Хорошо бы нам выхлопотать пенсию и уехать скорее отсюда. Уж очень дорогие здесь продукты. Скоро вот продукты будут нам не по карману. Хотя по газетам судя, куда мы собираемся там уже началась холера, но это нас не пугает, ибо от холеры можно умереть или нет, а уж голод то не помилосердствует..."***/ 
 
   Не-ет, никакой голод вас не возьмет. И уж  никакая  холера,  конечно.
Вечные. Вечные!  Будьте  вы  неладны,  с  пенсиями  вашими  и  с  вашими
продуктами.
 
/     ***"...Что будет, Нюся, что только будет дальше если еще будет этот год неурожай. Все людское зверье поднимется и станет грызть друг друга тогда. Ну да на все воля Господняя..."***/ 
 
   Это уж точно. И про зверье точно, и про  волю  Господню.  Сколько  же
лет... сколько веков вы это повторяете: воля  Господня,  воля  Господня.
Удобрение.
 
/     ***"...Дело в том что хозяин наш всем и каждому говорит, что квартирантами он тяготится, что стоит ему посидеть день и пошить как вся плата за квар. пополнится. А ему важен покой собственной персоны. Но конечно он все это лжет и пренахально, ибо такого скупца и спекулянта я еще не видывала. На-днях еще продал картофель тете Катерине за меру 45 руб. а сам платил своим род. за нее 25руб. Это той тете Катерине, за которой посылали в Зч. ночи прося ея обмыть покойницу жену. А послушать его речи, так это прямо святой..."***/ 
 
   Штамп на письме: "Тверь, 28.5.18". Без  малого  век  миновал,  а  что
изменилось? Картошка подешевела. А может быть, и  нет.  Это  смотря  что
такое "мера"... Так, теперь у нас почтовая карточка.  Вот  странно:  вся
мухами засижена. Что они ее, на стенку вешали, что ли?
 
/     ***"Ваня, привези одну керосиновую лампу, одну оставь для себя и для Нюши. Нюша просит оставить с ея вещами маленькую подушку. Бачил в Сар. не поехал и пожалуй вовсе не поедет..."***/ 
 
   Отправлено 2.11.18 из Москвы в Петроград. Где они теперь, эта Нюша  и
этот таинственный Бачил? А керосиновая лампа, очень может быть, и  цела.
Впрочем, нет, вряд ли. Кто станет хранить керосиновую лампу?  Разве  что
какой-нибудь в конец сдуревший коллекционер.
 
/     ***"Милая Лета. Поздравляю тебя с прошедшим днем ангела. Лета, спасибо тебе за сухари, они очень нужны, т.к. я теперь получаю паек меньше. Отпусков у нас