ности и сразу же полезли в архив.  При  этом
мы изволили напевать на мотив кукарачи какую-то  ритмическую  белиберду:
"ни-ка-ку-ник са-на, ни-ка-ку-ник са-на..."
   Было девять часов две минуты. Не  дождавшись  от  начальства  доброго
слова, я снова сел за свой стол и на  всякий  случай  вывел  на  принтер
расписание сегодняшнего утра. Сеанс был назначен на десять, и пароль был
"аятолла". Детали не сообщались, однако стояла пометка:  "с  отцом  и  с
сопровождающим". Понимай, как захочется. Я понял так, что  кроме  папани
(а не мамани, - и это уже само по себе явление скорее редкое), мальчишку
будет сопровождать еще некто - например, казначей с  чемоданом  зеленых.
Что было бы весьма и весьма своевременно. У нас в казне оставалось денег
на один месяц  (при  наших-то  потребностях),  а  в  списке  предстоящих
пациентов числилось всего двое, причем одна из них была девочка,  дохлый
номер.
   В девять тридцать ровно позвонили в дверь, я поглядел  на  сэнсея  и,
поскольку ни указаний, ни даже намека на указания не последовало,  пошел
открывать. Недоумевая. Впрочем, тут же выяснилось, что  это  не  пациент
пришел раньше назначенного времени, а какие-то  двое  мальчишек,  шмыгая
соплями, просят клей "Момент" - шина у них спустила, велосипедная. Я без
всякой жалости послал их этажом  выше  (или  ниже,  по  их  собственному
выбору) и вернулся на рабочее место, где в ответ на  вопрошающий  взгляд
доложил обстановку.
   Мы изволили усмехнуться. Это была особенно ненавидимая мною усмешка -
Усмешка Подавляющего Превосходства. За такой усмешечкой обычно следовала
краткая, но исчерпывающая лекция на  тему:  поразительно,  как  нынешняя
молодежь  плохо  разбирается...  Поразительно,  как   мало   разбирается
нынешняя молодежь, да и молодежь  вообще,  в  окружающей  ее  реальности
(было произнесено в манере зануды-Хирона, поучающего малолетку-Геракла).
Эта  ваша  велосипедная  история  -  замечательно  характерная   реплика
дремучих представлений начала века.  Даже  ему  (Хирону)  известно,  что
нынешние сопляки используют клей "Момент" исключительно для того,  чтобы
его нюхать. Они его нюхают, паршивцы (сказано было мне). Ловят кайф. Что
еще за велосипеды, сами подумайте, в  разгар  декабря?..  Какое  сегодня
число, кстати?
   Я (с каменным, надеюсь, лицом) сообщил ему, какое  сегодня  число,  а
заодно - день  недели  и  московское  время,  после  чего  разговор  наш
естественным образом прекратился и каждый занялся своим делом. Он листал
древние вырезки из газеты "За рубежом", а я  думал  о  двух  мальчишках,
которые (синие от  холода  и  сопливые,  отравленные  и  жаждущие  новой
отравы) обходят сейчас квартиру за  квартирой  и  выпрашивают  "Момент",
чтобы потом в  подвале  каком-нибудь,  провонявшем  кошками  и  бомжами,
словить свой дешевый кайф - сладостный и  тошнотворный,  как  сама  наша
вонючая жизнь, в скобках - житуха.
   В десять ноль четыре раздался звонок, и  сенсэй  проворчал:  "Еще  бы
минута, и я бы приказал гнать его в три шеи. Вовремя прийти не способны,
новороссы..." Я отправился открывать. В дверной глазок наблюдались по ту
сторону  решетки  три  фигуры:  одна  очень  большая,   черная,   вторая
значительно поменьше  -  элегантно-серая,  а  третья  совсем  маленькая,
черненькая с беленьким. Я открыл дверь и вышел к решетке.
   Главный у них был,  конечно,  человек  в  сером  костюме,  дьявольски
элегантный,  с  матово-бледным  (как  у  графа  Монте-Кристо)  лицом   и
совершенно змеиной улыбкой на блестящих (словно бы намакияженных) устах.
Который в черной обтягивающей коже,  -  огромный  качок,  рыжий,  лысый,
конопатый и круглоголовый, - тот несомненно был у них  "сопровождающий".
А собственно пациентом был, разумеется, пацаненок: мальчик лет  семи,  а
может быть, и десяти (я не специалист) - в строгом черном костюме, белая
сорочка с  галстучком,  блестящие  лакированные  туфельки,  держится  за
папанину ручку и выглядит противоестественно  и  даже,  на  мой  взгляд,
неприятно, как и  всякий  ребенок,  одетый  нарочито  по-взрослому.  Без
сомнения, это были "они", но я как человек педантичный  и  склонный  все
формализировать открывать им решетку не стал, а только  поздоровался  со
всей доступной мне вежливостью:
   - Добрый день. Чем могу служить?
   - Здравствуйте, - отчетливо выговорил пацан-джентльмен, а человек  со
змеиной улыбкой  щегольнул  безукоризненными  зубами  и,  не  теряя  зря
времени, произнес пароль:
   - Аятолла приветствует вас, милостивый государь мой! - и добавил, уже
от себя, как бесплатный довесок к паролю:
   - Мир дому сему и всем его добрым обитателям!
   Я отпер им калитку в решетке, после  чего  рыже-конопатый  брахицефал
немедленно удалился - не произнеся ни единого  слова,  погрузил  себя  в
кабину лифта и так грохнул, мудила, дверцей, что весь  дом  содрогнулся.
"О боже!", - сказал я не удержавшись, а серый элегантный  папаня  только
руки развел, всем видом своим изображая полнейшее сочувствие  пополам  с
искреннейшим раскаянием. В правой руке  у  него  при  этом  обнаружилась
какая-то  длинная  черная  остроконечная  палочка,  наподобие   школьной
указки. Но не указка, разумеется. Странная такая палочка  -  слишком  уж
остроконечная, на мой взгляд...
   Я препроводил их в прихожую, где раздеваться они не стали,  поскольку
снимать им было с себя нечего (естественно - прямиком сюда из  лимузина,
где всегда тепло, сухо и  пахнет  кедром).  Здесь  я  их  оставил  перед
большим  нашим  зеркалом,  огромным  и  мрачным,  как  дверь   в   чужое
пространство, а сам заглянул в кабинет и кивнул сэнсею - в  том  смысле,
что все о'кей. Сэнсей кивнул в ответ, и  я  их  ввел  -  пацан  впереди,
папаня  следом,  а  сэнсей  уже   дожидался,   возвышаясь   над   своими
компьютерами, кварцевыми полусферами и горами папок, на фоне распахнутых
дверец грандиозного архивного шкафа, - тысячи папок подслеповато глядели
оттуда плоскими рыжими, синими, белыми и красными  обложками  своими,  и
запутанные щупальца тесемок  шевелились,  потревоженные  сквознячком,  и
каждому сразу ясно становилось, что и речи быть не может  найти  в  этом
хранилище  прошлого  хоть   что-нибудь   полезное   простому   обитателю
настоящего.
   Надо признаться, в таком вот ракурсе и  с  таким  видом  (возвышаясь,
утопая костяшками пальцев в ворохах газетных вырезок, в  багровом  своем
свитере, обширном  и  одновременно  обтягивающем,  с  немигающим  взором
из-под  нависающего  безбрового  лба)  сэнсей  не  мог  не   производить
известного впечатления, и он его, да, производил. На всех. Даже на меня.
К этому зрелищу невозможно было привыкнуть, как никогда я не привыкну  к
трагическому пожару заката или, скажем, к  страшному  свечению  Млечного
Пути в черную зимнюю ночь.
   -  Здравствуйте!  -   ясным   голоском   (как   учили)   провозгласил
малоразмерный  джентльмен,  а  родитель  его  издал  что-то  вроде  "рад
видеть...", но тут же прерван был свирепо-величественным жестом, как  бы
выметающим его из поля зрения, а я уже был тут как тут -  подхватил  под
элегантный локоток, нежно, но с твердостью направил  в  кресло,  усадил,
сделал глазами "тихо! помалкивайте, please!" и бесшумно проскользнул  на
свое место, так что джентльменистый малец остался посреди кабинета один.
Ему сразу же  сделалось  страшно  и  неудобно,  даже  вихор  на  темечке
встопорщился, он завел за  спину  крепко  сжатые  кулачки  и  совсем  не
по-джентльменски почесал их один о другой.  Сэнсей  осторожно  уселся  и
сделал ладони домиком, как дяденька  на  плакате  "Наш  дом  -  Россия".
Вдохновение приближалось. Глаза у сэнсея сделались  ореховыми,  а  голос
низким - теплым и мягким, словно драгоценный мех.
   - Как вас зовут, молодой человек?
   - Алик.
   - Оч-хор, Алик. Замечательно.  Подходите,  садитесь.  Кресло  мягкое,
удобное... Вот так, превосходно, устраивайтесь, как  вам  удобнее.  Меня
зовут Стэн Аркадьевич. Можно по-американски -  просто  Стэн.  Сейчас  мы
будем с вами играть в одну полезную игру. Я буду задавать вопросы, а  вы
будете на них отвечать. Понятно?
   - А зачем?
   - Алик, вопросы задаю только я. А вы только отвечаете. Отвечаете все,
что вам захочется, но - обязательно. Договорились?
   - А если непонятно?
   - Алик, вопросы задаю только я. Больше никто. Отвечать можно все, что
захочется - понятно вам или  непонятно,  это  совершенно  несущественно.
Главное, чтобы на каждый мой вопрос получился бы ваш ответ. Начнем?
   - Да.
   Сеанс начался. Сэнсей откинулся на спинку кресла и спросил (небрежно,
без всякого нажима):
   - Где храбрец?
   - Его будут в печку сажать, - немедленно откликнулся Алик и  радостно
заулыбался, ужасно довольный, что у него так быстро и ловко  получилось.
Я давно уже привык к странным вопросам. И к странным  ответам  я  привык
тоже, но это, видимо,  был  случай,  неожиданный  даже  для  сэнсея.  Он
молчал, разглядывая радостного Алика со странным выражением: то  ли  ему
сделалось вдруг интересно, то ли он вообще был ошеломлен.
   - А где трус? - спросил он наконец с недоверием в голосе.
   - Побег всех закладывать!
   Сэнсей помолчал и осведомился вкрадчиво:
   - Джека Лондона почитываем?
   - А кто это?
   Но сэнсей не  стал  задерживаться  на  Джеке  Лондоне  (рассказ  "Зуб
кашалота" в переводе Клягиной-Кондратьевой).
   -  Кто  скачет,  кто  мчится  под  хладною  мглой?   -   спросил   он
требовательно.
   - Рыцарь.
   - Какой рыцарь?
   - Железный. Блескучий. С копьем.
   - А как он скачет?
   - Во всю ивановскую! - радостно выпалил находчивый юный джентльмен.
   Я слушал их вполуха, а сам смотрел на элегантного родителя  и  только
диву давался поразительному его равнодушию к происходящему. Поначалу он,
надо сказать, заинтересовался: глазки заблестели, сел  он  пряменько  и,
полуоткрыв змеиный рот, с любопытством переводил взор свой с  сэнсея  на
мальчишку и обратно, явно пытаясь  понять,  что  происходит,  -  обычная
реакция свежего человека на наши экзерсисы. Но  потом,  довольно  скоро,
отчаялся что-либо понять, поскучнел, потускнел, откинулся  в  креслах  и
принялся задумчиво играть со своей зловещей указкой, - ловко, виртуозно,
неуловимо для глаза то отправляя ее в небытие,  то  снова  возвращая  из
ниоткуда, словно это у него была волшебная  палочка.  Странный,  однако,
родитель. Хотя видывали мы и не таких, конечно.
   - ...Что сделала эта кошка?
   - Она съела тигра.
   - А что сказала кошка?
   - Я победила тигра! Я съела тигра!
   - Откуда взялся тигр?
   - Он там был. Светлогорящий.
   - Тигр, о тигр светлогорящий в глубине полночной чащи? Этот?
   - Нет. А тот, который любит все.
   - Не тигр, а Тигра?
   - Да! Я победила Тигру! Я съела Тигру!..
   Сэнсей уже вязал - щелкал спицами, высоко поднимал руки,  продергивая
нити, но глядел он только на мальчишку и не видел  он  сейчас  никого  и
ничего, кроме мальчишки. И не слышал.  И  не  замечал.  Можно  было  бы,
например, уронить на пол компьютер или запустить на полную  мощь  "Полет
валькирий", или, скажем, подраться с родителем - сэнсей ничего бы  этого
не заметил, только голос повысил бы да задрал бы до потолка  свои  голые
брови.
   Вообще-то я все понимаю: вопросы - это серьезно. В  конце  концов,  с
вопросов начинается все-все-все в этой жизни. Например, вся  наука.  Это
любой  дурак  знает.  Даже  последний   дурак   знает,   что   правильно
поставленный вопрос содержит в себе половину ответа... Не будем  спорить
о цифрах, половину - вряд ли и далеко не всегда, но заметную  долю,  да,
несомненно, содержит. Однако сэнсей-то не  ставит  ПРАВИЛЬНЫХ  вопросов!
Правильно поставленные вопросы его совершенно не интересуют. Было время,
когда  я  часами  сидел,  уставясь  в  стену,  и  перебирая   в   памяти
какой-нибудь сеанс, мучительно пытаясь уловить стратегию,  или  хотя  бы
тактику, или хотя бы мимолетный смысл в этой  череде  вполне  бессвязных
фраз с вопросительной интонацией. И не находил ничего.
   - ...У папы черные глаза, у мамы черные глаза,  а  у  сына  -  серые.
Верите, что такое может быть?
   - Верю.
   (Они уже играли в "веришь-не веришь".)
   - А что у папы серые глаза, у мамы серые  глаза,  а  у  сына  черные,
верите?
   - Не-а. Не верю.
   - Правильно не верите. А что кузнечик слышит ногами, верите?
   - Верю.
   - А что есть  такие  утверждения,  что  их  нельзя  ни  доказать,  ни
опровергнуть, - верите?
   - Верю!
   - Умница. А пример привести можете?
   - Могу. "Бог создал все". Ничего не докажешь.
   - Хм... А что Бог существует, верите?
   - Верю.
   А я вот - нет... A  propos:  я  СОВЕРШЕННО  не  помню  тех  вопросов,
которые задавал он мне двадцать лет назад, когда  мама  привела  меня  к
нему на тестирование. У меня абсолютная память (бывает абсолютный  слух,
а у меня - абсолютная память). Я помню  все.  Помню,  что  сеансов  было
четыре. Помню, как была одета мама во время каждого из этих  сеансов,  и
тогдашний коричневый шлафрок сэнсея (с пятном  от  мороженого  на  левом
обшлаге) тоже помню прекрасно. Даты помню, и соответствующие дни  недели
помню, и погоду  помню  -  температуру  воздуха,  атмосферное  давление,
скорость ветра... А вот вопросов не помню. И совершенно не  помню  своих
ответов.
   ...Может быть, он ищет гёделевские вопросы  (приходит  мне  иногда  в
голову) - те самые вопросы, на  которые  нельзя  ответить  ни  "да",  ни
"нет", не погрешивши при этом против истины? Сомнительно. Но  если  даже
он их и в самом деле ищет, то - зачем?.. Он постоянно жалуется, что  ему
не хватает  вопросов.  Но  некоторых  вопросов  он  не  задает  никогда.
Например,  великий  вопрос   любой   современности:   "Почему   -   я?".
Вопрос-вопль.  Вся  наша  Ойкумена  стоит  на  нем,  как  Петербург   на
болотах... Довольно трудно, правда, представить себе контекст, в который
встраивается этот вопрос. Но  какое  ему  дело  до  контекста?..  "...мы
переходим сейчас в новую фазу культуры, в  которой  ответом  на  вопросы
будут   не   утверждающие   высказывания,   а   новые,   более   глубоко
сформулированные вопросы". Это написал В. В. Налимов в своем философском
трактате "Канатоходец". Не знаю,  не  знаю.  Почему-то  все  современные
философы  оставляют  у  меня  впечатление  безответственных   говорунов.
Никакой солидности.  Никакой,  понимаете  ли,  обстоятельности.  И  даже
спецтерминология (испытанное оружие классиков) им не помогает  -  только
возрастает протестное ощущение, что тебя, кроме  всего  прочего,  еще  и
дурят. Что-то кашпировское  вдруг  обнаруживается  в  серьезном  тексте,
что-то чумаковское...
   - ...Кому это принадлежит?
   - Его все равно нет.
   - Кому это будет принадлежать?
   - Кто первый придет.
   Так. Начитанный мальчик. Конан Доила он тоже почитывает. "Обряд  дома
Месгрейвов", перевод Д. Лившиц. Но цитирует неточно. Надо  было:  "Тому,
кто ушел" и "Тому, кто придет"...
   - В каком месяце это было?
   - В летнем месяце.
   Надо было: "В шестом начиная с первого". Но все равно - очень и очень
недурственно.  Какая  смена  подрастает.  Конкуренция,  Боб  Валентиныч,
конкуренция! Рынок.
   - Где было солнце?
   - Над елкой.
   - Где была тень?
   - Под палкой.
   - Сколько надо сделать шагов?
   - Десять и десять, а потом еще пять и пять...
   - Что мы отдадим за это?
   - Все, что у нас есть, все и  отдадим.  Сэнсею  вдруг  надоел  "Обряд
Месгрейвов", а может быть, этот сюжет попросту исчерпал себя, - он вдруг
резко поменял тему.
   - Голова буйвола, рога его и четыре ноги прошли через окно. Почему же
не проходит его хвост?
   - Потому что зонтик раскрылся!
   - У всех есть родина. Какая родина у тебя?
   - Утром я ел рисовую кашу, а на обед  будет  суп  с  фрикадельками  и
блинчики с абрикосовым вареньем.
   - Чем мои руки похожи на руки бога?
   - Играют на пианино.
   - Почему мои ноги напоминают ноги осла?
   - У нашего Барсука они разного цвета...
   Это были какие-то незнакомые мне тексты.
   Или, может быть, он принялся придумывать вопросы  сам  -  такое  тоже
бывало, хотя и нечасто.
   - ...Что надо делать по двенадцать часов в сутки?
   - Этот вопрос я по стеночке размажу!
   - Что такое Будда?
   - Такая специальная палочка.
   - Вот как? А что такое чистое тело Дхармы?
   Тут пацан вдруг задумался. До сих пор он отвечал, словно  блиц-партию
разыгрывал, а тут замолчал, насупился и неуверенно проговорил:
   - Это грядка. С клубникой...
   Сэнсей, кажется, не слушал его больше. Он быстро спросил:
   - Его слуги - Шакьямуни и Майтрея. Кто он такой?
   - Гражданин города Петербурга, страшный дурак  Юрий  Бандаленский!  А
слуги его - заметчики, потому что все замечают.
   Тут у родителя за пазухой заверещал мобильник. Родитель его выхватил,
как Джеймс Бонд выхватывает свою "беретту" из наплечной  кобуры,  а  сам
метнулся из кресла вон, к двери, от людей подальше  -  вести  свои  дико
секретные сверхделовые переговоры. Я отвлекся на  него,  на  характерную
его  позу:  "новый  русский  разговаривает  по  мобильному  телефону"  -
аллегорическая фигура начала тысячелетия, сюжет для нового  Родена...  А
когда вернулся к текущим  событиям,  то  обнаружил,  что  игра  в  вечер
вопросов и ответов прекратилась, они играли теперь в "вечер поэзии":
   - ...Дожди в машины так и хлещут, - читал  мальчишка  с  упоением,  -
деревья начало  валить.  Водители  машин  трепещут,  как  бы  старух  не
задавить...
   Сэнсей в ответ ему прочитал  про  кошку,  которая  "отчасти  идет  по
дороге, отчасти по воздуху плавно летит". А  мальчишка  ему  отбарабанил
считалку:     "Жили-были      три      китайца:      Як,      Як-Цидрак,
Як-Цидрак-Цидрак-Цидрони.  Жили  были  три  китайки:  Цыпа,  Цыпа-Дрипа,
Цыпа-Дрипа-Лимпомпони. Поженился Як на Цыпе, Як-Цид-рак  на  Цыпе-Дрипе,
Як-Цидрак-Цидрак-Цидрони  на  Цыпе-Дрипе-Лимпомпони..."   А   сэнсей   с
наслаждением преподнес ему свое любимое:
 
   При-ки-бе-ке-жа-ка-ли-ки в и-ки-збу-ку де-ке-ти-ки,
   В то-ко-ро-ко-пя-кях зо-ко-ву-кут о-ко-тца-ка:
   "Тя-кя-тя-кя, тя-кя-тя-кя, на-ка-ши-ки се-ке-ти-ки
   При-ки-та-ка-щи-ки-ли-ки ме-ке-ртве-ке-ца-ка..."
 
   Мальчишка  сдался  и  спросил:  "Что  это   такое?",   "А   вы   сами
догадайтесь",  -  предложил  сэнсей.  (Спицы  так  у  него  и  мелькали,
пыльно-серая  коса  вязания  свисала  аж  до  самого  пола.)   Мальчишка
несколько секунд думал, сосредоточенно шевеля губами, а потом вдруг весь
засиял, как именинник: "Прибежали в избу дети!.."
   - Молодца! -  гаркнул  сэнсей  и  поднялся,  обеими  руками  бросивши
вязание на стол. - Все! На сегодня - все. Э-э-э...  -  оборотился  он  к
элегантному родителю, и тот немедленно выскочил из  кресла.  -  Оставьте
адрес... - сказал ему сэнсей. - Впрочем,  зачем?  Я  знаю  ваш  адрес...
Письменное заключение я пришлю по е-мейлу. Предварительное,  разумеется.
Следующий сеанс - через  пять  дней,  во  вторник,  в  то  же  время.  И
проследите, чтобы мальчик все это время ничего  не  читал.  Любые  игры,
телевизор, кино, музыка, но - ни единой книжки, пожалуйста. До свидания,
сударь. До свидания, Алик. Роберт, будьте добры...
   Мальчик подал папочке ручку, и я повел их обоих к решетке.  Конопатый
брахицефал  был  уже  тут  как  тут  -  громоздился  посреди  лестничной
площадки, отсвечивая черным и рыжим. Мальчик вдруг сказал:
   - Эраст Бонифатьевич, а можно мы сейчас заедем в зоомагазин?
   Видимо, я непроизвольно зыркнул по сторонам в  поисках  этого  Эраста
Бонифатьевича (какой еще Эраст Бонифатьевич? откуда взялся?), и, видимо,
серый-элегантный заметил мое недоумение. Он усмехнулся (вылитая  гюрза!)
и произнес снисходительно:
   - Вы заблуждались, Роберт Валентинович! Я вовсе не Аликов папа... - И
сейчас же Алику:
   - Конечно, конечно. Куда захочешь, душа моя... - И снова мне:
   - Ин локо парентис, всего-навсего. Ин локо парентис!
   Я это скушал со всей  доступной  мне  покорностью  и  отпер  решетку,
стараясь как можно тише лязгать ключами. В конце-