в  столовой,  глядя,  как
растворяются останки.
     Свет на фоне темноты,  круглая плоскость из обломков, ничто.  Целый мир
был сметен мановением  руки.  Не просто  разрушен  -- для  этого хватило  бы
самого  первого  разреза  энергией  сети, -- но  погашен,  аккуратно, точно,
художественно  разделан  на куски.  Аннигиляция,  как эстетическое  событие.
Надменная  грация  события,  на  точке  абсолютного  нуля температуры ученой
злобы... оно  волновало  почти столь  же, сколь и отталкивало. Даже Хорза не
мог сдержаться, чтобы не проявить некоторое невольное удивление.
     Тем  самым   Культура  дала  урок  идиранам   и  всему   галактическому
сообществу. Она  превратила  в  красоту  ужасное растранжиривание материи  и
знаний...  Но,  подумал Хорза,  она еще раскается в  том,  что это  послание
отправилось  в  дорогу, раскается, еще  пока гиперсвет  будет нестись  через
Галактику, а за ним ползти обычный свет.
     Вот то, что может предложить Культура, вот ее сигнал, ее реклама, часть
ее наследства: хаос из порядка, разрушение из созидания, смерть из жизни.
     Вавач будет значить для будущего больше,  чем  памятник самому себе. Он
будет напоминать и о самой последней, вызывающей дрожь манифестации Культуры
с ее смертоносным  идеализмом и  приведет к давно назревшему  пониманию, что
Культура не только  не  лучше любого другого  общества, но намного,  намного
хуже.
     Представители   Культуры   стремились    искоренить   несправедливость,
устранить те ошибки из переданного послания  жизни, которые только  и делали
возможным прогресс (в нем поднялось мрачное воспоминание, и он вздрогнул)...
Но на их стороне была самая последняя ошибка, окончательное заблуждение -- и
именно это станет гибелью Культуры.
     Хорза  подумал,  не  пойти  ли в  рубку и не  переключить  ли  экран на
реальное пространство,  чтобы  снова  увидеть  орбиталь исправной, какой она
была несколько недель назад, когда этот реальный свет,  через который сейчас
путешествовал  "ВЧВ",  покинул Вавач. Но вместо  этого  он  медленно покачал
головой,  хотя  не было  никого, кто  мог бы это  увидеть, и продолжал молча
смотреть на  тихий экран на  другом конце  неприбранной  и  покинутой  всеми
столовой.

СОСТОЯНИЕ ИГРЫ: ДВА
     Яхта бросила  якорь в лесистой бухте. Чистая, прозрачная вода; в десяти
метрах под сверкающими волнами можно было видеть песчаное дно. Вокруг берега
почти  полукругом   стояли  высокие  вечноголубые  деревья.  Кое-где  из-под
охряного песчаника  выступали  пыльные на  вид  корни.  Несколько маленьких,
усеянных  цветами  утесов из того же  камня выдавались над золотым  берегом.
Белая  яхта,  длинное зеркальное отражение  которой плескалось в  воде,  как
немое пламя,  взмахнула  широким  парусом  и медленно  заскользила  в слабом
бризе, долетавшем сквозь узкую полосу леса и чашеобразную бухту.
     Люди тащили маленькие каноэ к берегу или прыгали в теплую воду и плыли.
Несколько сирвилл, сопровождавших яхту на  пути  от родной гавани, остались,
чтобы поиграть в бухте. Их длинные красные тела носились вокруг и под ней, и
фыркающее  дыхание  отражалось  от низких скал.  Иногда  они  толкали лодки,
стоящие  у  берега. Несколько человек начали играть со стройными  животными,
прыгали в воду, чтобы поплавать с ними, коснуться их, подержаться за них.
     Фел'Нгистра вздохнула. Обойдя вокруг палубу, она  села вблизи звезды на
мягкую скамейку. Она рассеянно  играла с  одним  из канатов, натянутых между
опорами,  потирая  его ладонью. Юноша, который сегодня говорил  с ней, когда
яхта медленно плыла от материка к островам, увидел ее и подошел.
     -- Не хочешь посмотреть остров? -- спросил он.  Юноша был очень худым и
легким, а его кожа темной, почти золотисто-желтой. Ее  отблеск напомнил  Фел
голограмму, потому что выглядел  каким-то глубоким, будто худые руки и  ноги
юноши были толстыми.
     -- Мне нет до него дела, -- ответила Фел. Она и утром не  хотела, чтобы
мальчик  с  ней разговаривал,  и теперь у нее  тоже не  было желания  с  ним
говорить. Она раскаивалась, что согласилась на этот круиз.
     -- Почему? -- поинтересовался юноша.
     Она никак  не  могла  вспомнить  его имени.  Она  не  обращала  на него
внимания, когда он начинал с ней говорить, и даже не запомнила, назвал ли он
ей свое имя.
     -- Просто так. -- Она пожала плечами, не глядя на него.
     --  Ох,  -- сказал он. Потом помолчал. Фел ощущала  солнечный свет, что
отражался  от  его  тела,  но не поворачивалась и не смотрела  на него.  Она
разглядывала далекие деревья, волны,  выпрыгивающие из воды красноватые тела
сирвилл, изгибающиеся и снова ныряющие.
     -- Я знаю, что ты чувствуешь, -- заявил юноша.
     --  Неужели? -- Она  все-таки повернулась к  нему. Он  казался  немного
удивленным.
     -- Ты сыта этим по горло, верно?
     -- Может быть. -- Она снова отвернулась. -- Чуть-чуть.
     -- Почему за тобой повсюду ходит этот старый робот?
     Она стрельнула взглядом в  юношу. Джез сейчас был под  палубой и должен
принести чего-нибудь попить. Он  взошел на борт  вместе с ней  в порту и все
время не отходил от нее далеко  -- был в  охранении,  которое взял на  себя,
постоянно  паря  поблизости.  Она опять пожала плечами. Над  островом летала
стайка птиц. Они кричали, пикировали вниз и кружились в воздухе.
     -- Он заботится обо мне, -- сказала она  и начала разглядывать ладони и
солнечный свет, блестевший на ногтях.
     -- О тебе нужно заботиться?
     -- Нет.
     -- Почему же он тогда заботится?
     -- Не знаю.
     -- Ты какая-то таинственная, -- сделал он вывод. Ей показалось, что она
чувствует улыбку  в  его  голосе. -- Как этот  остров, --  продолжал  он. --
Странная и таинственная, как этот остров.
     Фел  фыркнула  и  хотела  уничтожающе  посмотреть на него,  но  увидела
появившегося из дверей Джеза. Он нес стакан.  Она быстро встала и пошла вниз
по  палубе, взяла у  старого  робота стакан и благодарно  улыбнулась.  Потом
спрятала лицо в стакан, пила и рассматривала сквозь стекло мальчика, который
шел к ним.
     -- Привет, молодой человек, -- сказал Джез. -- Неужели тебе не  хочется
посмотреть остров? -- Фел захотелось дать машине пинка за ее сердечный тон и
за то, что она задала мальчику почти тот же самый вопрос, что он задал ей.
     -- Я еще могу это сделать. -- Мальчик посмотрел на Фел.
     -- Ты  непременно  должен  это  сделать. -- Джез двинулся в направлении
кормы. Из корпуса  старой машины вырвалось искаженное поле -- как тень, хотя
там ее нечему было отбрасывать  -- и легло мальчику на плечи. -- Вообще-то я
не мог не слышать, что ты  недавно сказал. -- Он ласково повел юношу вниз по
палубе. Золотая голова повернулась через плечо назад, к Фел, которая все еще
медленно допивала воду и только-только двинулась с места, чтобы в нескольких
шагах  позади направиться  за роботом и юношей. Взгляд мальчика перескочил с
нее  на робота рядом, который  продолжал: -- Говоришь, тебя не  принимают  в
"Контакт"...
     -- Верно. -- В голосе юноши послышался оборонительный тон. -- Я говорил
об этом. И что?
     Фел продолжала идти сзади. Она чмокнула губами; в стакане зазвенел лед.
     -- Это звучит огорчительно, -- сказал Джез.
     --  Я   не  огорчен,  --  быстро   объяснил  юноша.  --  Я  считаю  это
несправедливым, вот и все.
     -- Что тебя не выбрали? -- спросил Джез. Они приблизились к скамейке  у
звезды, где несколько минут назад сидела Фел.
     --  Ну да. Это единственное, чего я когда-либо желал, и, по-моему,  они
сделали ошибку. Я знаю, что был бы хорош. Я думал, из-за войны и всего этого
им нужно много людей.
     -- Верно. Только желающих вступить в "Контакт" больше, чем ему нужно.
     -- Но  я  думал, один из пунктов, на который они обращают внимание, это
то, насколько велико желание вступить, и я знаю, что никто не в силах желать
сильнее меня. С тех пор как я себя помню, я хотел только этого...
     Юноша  замолчал. Они остановились у  скамейки.  Фел  села, юноша  тоже.
Теперь Фел смотрела на него, но не слушала. Она думала.
     -- Может быть, они считают тебя недостаточно зрелым.
     -- Я зрелый!
     -- Хм-м. Таких молодых  берут редко. Насколько я знаю, когда они  берут
людей твоего возраста, они обращают внимание на особый род незрелости.
     --  Вот  и глупо.  Ну  как  можно знать, что надо делать,  если тебе не
говорят, чего  они  хотят? Как  можно подготовиться? По-моему, все это очень
несправедливо.
     -- А по-моему, это в известной степени и должно быть несправедливым, --
возразил  Джез. -- Желающих так много, что они не могут  взять всех  и  даже
выбрать  лучших,  так как  среди них  много  и  таких.  Поэтому они выбирают
случайным образом. Но ты всегда можешь попытаться снова.
     --  Не  знаю.  -- Юноша наклонился  вперед,  уперся локтями  в  колени,
положил  голову  на ладони  и уставился на  полированное дерево  палубы.  --
Иногда мне  кажется, что они рассказывают тебе это только для того, чтобы не
было так обидно, когда  тебя отклонят. Временами я  думаю, что они берут как
раз самых  лучших.  Но мне  кажется,  они сделали ошибку.  Ведь  если они не
говорят, почему тебя постигла неудача, как можно что-нибудь исправить?
     ...И Фел тоже думала о неудаче.
     Джез поздравил ее за идею, как найти этого Оборотня. Только этим утром,
спускаясь на старом паровом фуникулере от хижины, они услышали о событиях на
Ваваче.  Оборотень по имени Бора Хорза Гобучул  пришел и улетел на пиратском
корабле. Агента Культуры Перостек Бальведу он взял с собой. Предчувствие Фел
было верным, и Джез был очень доволен. Он снова и снова указывал на то,  что
не ее вина, что этот человек ушел. И  все равно она была подавленной. Иногда
ее удручало быть правой, думать о правильном, делать точные предсказания.
     Для  нее все  было  таким  очевидным.  Это не  было  сверхъестественным
предзнаменованием  или  чем-то настолько  же  глупым, когда  вдруг вынырнула
Перостек Бальведа  (на  изуродованном в бою, но победном  контактном корабле
"Нервная   энергия",   тащившем   на   буксире  большую  часть  захваченного
идиранокого крейсера), но это выглядело так... так естественно, что Бальведа
должна  была  взять на  себя  поиски  пропавшего Оборотня. До тех  пор  была
представлена дополнительная информация о том, что происходило во время этого
необычного  поединка  в  том  секторе  пространства. Возможные  и  вероятные
перемещения различных кораблей указывали (и снова очень  отчетливо, подумала
Фел) на  корабль свободных пиратов "Вихрь чистого  воздуха".  Были и  другие
возможности, и их проследили настолько далеко, насколько позволили и так уже
перегруженные    вспомогательные   средства    Секции    Контактов   "Особых
Обстоятельств".  Но Фел с самого начала была  уверена, что если одна из этих
раскинувшихся веером возможностей и сможет принести плоды, то только та, что
связана с  Вавачем. Капитаном  "Вихря  чистого воздуха" был некто  Крайклин,
игрок. Вавач уже несколько лет был самой подходящей зрительной площадкой для
полной игры-катастрофы. Поэтому Вавач был самым вероятным местом, на котором
можно перехватить корабль, исключая, конечно, Мир Шара,  если  Оборотень уже
взял  управление в  свои руки.  Фел готова была дать  голову  на  отсечение,
настаивая на том, что  Вавач самое  вероятное место и  одним из направленных
туда  агентов  должна  быть  Бальведа.  А  теперь   получилось  так,  что  в
действительности на отсечение отдана не ее голова, а Бальведы.
     Но  что  еще  можно  было  сделать?  Все набирала обороты  война внутри
чудовищно  большого  объема космоса; немногих "ОО"-агентов ожидало множество
других  неотложных  заданий,  и так  или иначе,  Бальведа была  единственным
действительно хорошим агентом в пределах досягаемости. Вместе  с ней послали
многообещающего,  но  не  имеющего  никакого опыта молодого человека.  Фел с
самого начала  знала, что  если инфильтрация к наемникам  будет единственным
шансом  добраться до Оборотня, а через него к  мозгу, Бальведа  поставит  на
карту свою собственную жизнь, а не жизнь этого мужчины. Это  было храбро, но
неправильно, как полагала Фел. Оборотень уже встречался с  Бальведой; вполне
возможно,  что он  ее  узнает,  как  бы  ни изменили  ее  внешность  (а  для
радикального психического изменения не было времени). Если Оборотень поймет,
кто она такая (а  Фел  полагала, что он понял), то шансы  выполнить миссию у
Бальведы были ничтожнее, чем у самого зеленого и нервного, но не вызывающего
подозрений агента-рекрута. Прости меня, Бальведа, подумала Фел. Я  уготовила
бы тебе лучшую участь, если бы могла...
     Весь этот день она  пыталась ненавидеть Оборотня,  пыталась представить
его себе и ненавидеть, потому  что он,  вероятно, убил Бальведу. Но невзирая
на факт, что  ей всегда с трудом удавалось  кого-либо себе представить, если
она понятия  не  имела,  как он выглядит (как Крайклин,  капитан  корабля?),
ненависть почему-то никак  не хотела  материализоваться.  Оборотень  казался
нереальным.
     Ей нравилось то, что она слышала о Бальведе. Эта женщина была храброй и
дерзкой, и Фел  вопреки всему надеялась,  что Бальведа жива, что  она как-то
все  перенесла  и  что  они   когда-нибудь,  возможно,  после   войны,   еще
познакомятся...
     Но и это казалось нереальным.
     Она  не  могла в это  поверить; она  не могла это себе представить так,
как, например, представляла,  что Бальведа найдет Оборотня. Это она видела в
душе,  и это так и случилось... В ее версии  победила, конечно, Бальведа, не
Оборотень. Но она не могла  себе представить, что встретится  с Бальведой, и
это  как-то  пугало  ее, как  будто она  начала  так  твердо верить  в  свое
собственное  предвидение, что неспособность что-либо представить неотвратимо
означала, будто этого никогда не произойдет. Во всяком случае, это удручало.
     Какой  шанс  у агента  выжить в  войне? В настоящее  мгновение не очень
большой, это Фел  понимала, но даже если предположить, что Бальведе  удалось
спастись  и  на  этот раз,  какой же была  тогда вероятность, что  она может
погибнуть позднее? Чем  дольше тянулась эта война, тем эта вероятность выше.
Фел считала,  и более информированные мозги, в общем, соглашались с ней, что
война продлится скорее десятилетия, чем годы.
     Плюс-минус несколько месяцев, конечно. Фел нахмурилась и закусила губу.
Она не могла представить, что они получили мозг; Оборотень побеждал, и у нее
разбегались мысли. В последнее время ей  ничего не приходило в голову, разве
что  средство запугать -- возможно,  только возможно  -- Гобучула: это было,
конечно, никакое не средство положить конец его проискам,  но оно, возможно,
сможет затруднить его задачу. Но Фел не была оптимисткой, даже  если военное
командование Контакта согласилось бы с таким опасным, неопределенным и очень
дорогостоящим планом...
     -- Фел? -- спросил Джез.  Она осознала, что  смотрит в сторону острова,
не видя его. Стакан нагрелся в ее руке, а Джез и юноша глядели на нее.
     -- Что? -- Она сделала глоток.
     -- Я спросил тебя,  что ты думаешь  об этой войне, --  сказал юноша. Он
разглядывал ее  прищуренными глазами.  Солнечный  свет резко обрисовывал его
лицо.  Фел  разглядывала широкие, открытые черты  и спрашивала себя, сколько
ему лет.  Больше, чем  ей?  Меньше? Ощущал ли он то же,  что ощущала  она...
желал ли  он быть старше, мечтал ли  о том, чтобы  с  ним обращались, как со
взрослым?
     --  Не  понимаю. Что ты  имеешь  в виду? В каком смысле  я должна о ней
думать?
     -- Ну, -- объяснил юноша, --  кто  ее выиграет? --  Он был  сердит. Фел
подозревала, что ее нежелание  слушать  слишком заметно.  Она посмотрела  на
Джеза, но старый робот молчал, а без поля ауры никто не смог бы сказать, что
он думает  или чувствует. Может, это  развеселило его?  Или обеспокоило? Она
сделала последний глоток холодного напитка.
     -- Мы, естественно, --  твердо заявила она,  переводя взгляд с юноши на
Джеза. Юноша покачал головой.
     -- Я в  этом не совсем уверен. -- Он  потер  подбородок. --  Не уверен,
хватит ли нам воли.
     -- Воли? -- удивилась она.
     -- Ну да. Желания бороться. Мне кажется, идиране -- воины от природы. А
мы  нет. Посмотри на  нас... --  Он улыбнулся так, будто  был много старше и
считал себя мудрее, чем эта девочка, повернул голову и небрежно махнул рукой
в направлении острова, где на берег были вытянуты лодки.
     В пятидесяти или шестидесяти метрах дальше на мелководье  под маленькой
скалой Фел увидела нечто похожее на совокупляющуюся пару. Они перекатывались
с боку на бок, темные  ладони женщины  обнимали светлый затылок мужчины.  Не
это ли побудило мальчика к такому замечанию?
     Ну да, очарование секса.
     Несомненно, это доставляло  большое  удовольствие, но  как  люди  могут
воспринимать это так серьезно? Иногда Фел охватывала зависть к идиранам; они
выше этого;  спустя  какое-то время секс  для них  переставал играть  всякую
роль. Они  были  двойными гермафродитами, каждая половина пары оплодотворяла
другую,   и   каждый  обычно  рожал  близнецов.  После  одной,  иногда  двух
беременностей  -- и  периодов  покоя -- они переходили от  плодородной  фазы
размножения в фазу воинов.
     Мнения  о том,  приобретали  ли они интеллект или  претерпевали  только
изменение личности, разделялись. Определенно они становились хитрее и теряли
общительность, они становились отважнее и теряли сочувствие, они становились
логичнее и  теряли  воображение. Они вырастали на метр,  их  вес удваивался,
роговая кожа становилась толще и тверже,  мускулы  увеличивались в обхвате и
прочности,  а внутренние органы изменялись так, что удовлетворяли повышенную
потребность в энергии. Одновременно их тела теряли органы размножения, и они
становились   бесполыми.   Все  было  очень   прямолинейно,  симметрично   и
упорядочение, если сравнить  это  с  обычаем Культуры  самим  выбирать  себе
партнера.
     Да, она могла понять, почему этот долговязый идиот, что сидит перед ней
с высокомерной нервной улыбкой, так восхищается идиранами. Молодой осел.
     --  Такие  уж  мы  есть... --  Фел рассердилась  ровно настолько, чтобы
немного  задумываться над словами. --  Такие уж  мы есть.  Мы не развивались
дальше...  мы  очень изменились,  мы изменили сами  себя, но больше не  было
никакой эволюции с тех пор, как  мы  бегали вокруг и убивали  себя. Я имею в
виду,  взаимно  убивали  друг  друга.  --  Она  втянула воздух.  Теперь  она
сердилась  на себя.  Юноша терпеливо  улыбался  ей.  Она почувствовала,  что
краснеет.  -- И все-таки, мы еще животные, -- убежденно сказала она.  --  Мы
точно такие же воины от природы, как и идиране.
     -- Почему же тогда выигрывают они? -- с издевкой спросил юноша.
     --  У  них  было  преимущество. Мы  начали  готовиться  к  войне лишь в
последнее мгновение. А для них война стала житейской мудростью; мы в этом по
сей день  все  еще не  так хороши, так  как занимались  этим в последний раз
сотни  поколений назад. Не волнуйся... -- Она  заглянула в пустой  стакан  и
немного понизила голос. -- Мы быстро учимся.
     -- Но погодите! --  Мальчик кивнул сам себе. -- Мне  кажется, мы выйдем
из этой войны, а идиране будут  продолжать экспансию -- или называй это, как
хочешь. Война как-то волновала и привносила какое-то разнообразие, но сейчас
она длится уже четыре года и... -- он опять помахал в воздухе ладонью, -- мы
не добились большого прогресса.  -- Он  рассмеялся. -- Мы ничего  не делаем,
только отступаем!
     Фел быстро встала и отвернулась, боясь, что расплачется.
     --  О  дерьмо,  -- сказал  юноша Джезу. -- Мне кажется, я не должен был
этого говорить... У нее друг или родственник...
     Фел  пошла вниз  по  палубе.  Она немного  прихрамывала,  так  как едва
сросшаяся нога еще напоминала о себе ноющей болью.
     -- Не беспокойся, -- сказал  Джез  юноше, -- оставь  ее в покое, и  она
снова придет в норму...
     Фел п