событий,  лишь на первом,  самом
начальном этапе, когда тепловой инерцией океана еще можно пре-
небречь,  когда она еще не сказалась.  Отсюда и месячный гори-
зонт американских расчетов.
     Для американцев и для нас было очень важно  то,  что  ка-
чественные результаты расчетов развития событий первого месяца
после катастрофы были практически  идентичны.  В  последствие,
они переправерялись многими, с помощью разных моделей, на раз-
ных машинах,  с использованием разных вычислительных  алгорит-
мов. И никаких,  сколь нибудь серьезных исправлений, не потре-
бовалось - наша очень упрощенная модель  оказалась  достаточной
для выявления  того фундаментального факта,  что после ядерной
войны биосфера изменится столь качественно,  что она  исключит
возможность жизни на Земле человека.
     Успех нашего доклада в значительно степени  был определен
личностью Володи Александрова. Он был талантлив - по настояще-
му и во всем, что он делал и даже в своем "шелопайстве".
     Он и  Юра Свирежев учились вместе в одной и той же группе
на кафедре академика Лаврентьева на Физтехе и оба прошли через
мои руки и как профессора и как декана.  И оба были с ленцой и
"шелопаисты". Но очень по-разному. Володя пропускал и лекции и
семинарские занятия,  но всегда умел в нужное время собраться.
Он трижды  сдавал мне экзамены по различным дисциплинам.  И я,
очень придирчиво к нему относяшийся,  вынужден  был  поставить
ему три пятерки!  Что же касается уважаемого профессора Свире-
жева, то ни разу положительную оценку я ему поставить не смог,
даже на кандидатском экзамене.
     И все же в аспирантуру я его взял.  И думаю, что не ошиб-
ся, ибо видел в Юрке Свирежеве ту изюминку,  о которой говорят
"Божий дар".  Но было в нем этакое "ячество" - он очень  любил
чувствовать себя патроном.  "Мои ребята" - он так привык гово-
рить о своих сотрудниках - сколько я его  пытался  отучить  от
такого  отношения  к  людям и делу!  Именно это и помешало ему
стать, по-настоящему,  крупным ученым, каким он должен был, по
моему представлениию,  сделаться, если я правильно судил о его
творческом потенциале. Теперь уже пришло время подводить итоги
не только своей деятельности, но многим из своих учеников, ко-
торым уже давно за пятьдесят.  И я могу  это  сказать  не  без
грусти, ибо от Юрки Свирежева я ожидал большего.
     Александров был совсем другим - он был прирожденным  чле-
ном команды и без всяких нравоучений готов был помогать, прос-
то потому что мог это делать!  Он прекрасно овладевал языками,
причем любыми,  специально их не изучая. По английски он гово-
рил на том техасском сленге,  который так любят американцы. Он
всегда был открыт для общения и вокруг него обычно очень быст-
ро возникал кружек друзей. В конечном итоге, может быть именно
это и явилось причиной его гибели. Но об этом немного позже.
     Успех на конгрессе нашего доклада в  значительной степени
был обязан  Володе  - его языку,  темпераменту.  Я бы сказал -
обаянию докладчика.  Впоследствие ему пришлось выступать  и  в
Сенате США и даже перед Папой Римским и всюду ему сопутствовал
успех.
     После окончания  конгресса  в  Вашингтоне  наша небольшая
группа оказалась в довольно сложном положении. Только что про-
изошла трагедия с корейским боингом, который сбили наши истри-
бители и вся мировая общественность оскалила зубы на Советский
Союз и его граждан.  И ни одна авиационная компания никуда нам
не хотела продавать билеты.  А каждый день приходил  к  нам  в
гостинницу человек из Госдепа и с ехидной усмешкой констатиро-
вал сколько дней еще действует наша виза. Наконец остался один
день.  И тут нам продали билет в ... Мексику! Виза была оформ-
лена мгновенно и на следующий день  мы  вылетели  в  в  страну
древних ацтеков.
     Была посадка в Новом Орлеане,  где из за плохой погоды мы
провели несколько  часов  в  городе абсолютно закрытом для со-
ветских граждан, а вечером уже пользовались гостепримством со-
ветского посла и других его сотрудников в Мексико-сити. Газеты
много писали о нашем успехе на коференции в Вашингтоне,  о на-
ших билетных мытарствах и о каждом из нас в отдельности. После
такого паблисити было грех не дать  нам  возможность  провести
несколько дней в Мексике, в ожидании советского самолета.
     На следующий день мы поехали на плато в старый город ацт-
теков, где  расположены знаменитые пирамиды.  И я увидел,  что
значит город в стране,  не имевшей понятия о колесе! Не только
пирамиды,  но весь город состоял из сплошных ступенек.  Именно
это меня больше всего поразило.
     А еще  через  день была годовщина Октябрьской революции и
нас всех пригласили на роскошный прием в советское посольство.
Ни приеме были артисты,  и речи, и жратва потрясающего качест-
ва, но запомнился мне один очень непростой разговор  с  амери-
канским военным аташе.  Он был, кажется, в генеральских чинах.
О всем том, что происходило в Вашингтоне, аташе был достаточ-
но наслышан и относился к нашей деятельности крайне  неодобри-
тельно. Все то, что мы делаем - вредно! Не только для Америки,
но и для Советского Союза. "Вы еще увидите - вас там за это не
погладят" - таков был лейтмотив его высказваний.  Конечно, все
сказанное им надо было воспринимать с учетом доброго количест-
ва прекрасной водки под черную икру.  Тем не менее  в  искрен-
ность его я поверил: мы наносим военным, их бюджету, их мироп-
редставлению настоящий удар. Придет время и это скажется.
     Надо сказать,  что и дома нас тоже довольно многие встре-
тили без особого восторга.  В перерыве одного из  заседаний  в
ВПК, где  мне довелось присутствовать,  тогдашний председатель
Смирнов, в перерыве мне бросил: "Ну чего Вы вылезаете, занима-
лись бы себе дома спокойно своей наукой,  а  то  на  весь  мир
растрезвонили. Без  Вас астроному и не поверили бы".  Эта была
правда - наши расчеты, сделанные независимо были важнейшим ар-
гументом противников ядерной войны. И в генштабе я слышал неч-
то подобное. И не только там. И даже на мои предложения о том,
что надо начинать думать по иному и искать альтернативы старым
принципам,  сообразные современным знаниям, встречались с кри-
выми усмешками - а что можно ожидать от этих ничего не понима-
ющих штатских.
     Я всегда сторонился и не любил диссидентов.  Но неожидан-
ный удар я получил и со стороны их противников на круглом сто-
ле в журнале Наш Современник.  Там я был обвинен в антипатрио-
тизме. Как много всего скрывается за одним и тем же словом!
     Наше прекрасное пребывание в Мексике  завершил совершенно
анекдотический эпизод.
     Мы жили в очаровательной двухэтажной гостиннице  с  внут-
ренним испанским  двориком.  Каждое утро в это дворик выносили
компанию симпатичных попугаев - ночи там холодные и на ночь их
уносили в дом.  Они целый день трепались на своем ,  вероятнее
всего, попугаечьем варианте испанского языка, хотя иногда про-
износили  и нечто англосаксонское.  Одному из этой компании я,
вероятно, приглянулся и он решил со мной завести дружбу. Когда
я  выходил  во дворик,  то он начинал махать крыльями и произ-
носить нечто похожее на русские ругательства. Меня такие ассо-
циации вполне  устраивали и я всегда подходил к клетке,  давал
ему что то вкусненькое и произносил одну и ту же фразу:"  Ско-
тинка,  хорошая зеленая скотинка". Попугай успокаивался и вни-
мательно меня слушал, заглядывая в рот.
     Через некоторое время после моего отъеда в Москву,  в  ту
же гостинницу поселили какого то высокопоставленного советско-
го чиновника или даже министра. Но облик гостя, вероятно, чем-
то напоминал мой.  Во всяком случае, так показалось моему зна-
комому  попугаю  и  он  стал  приветстввовать нашего чиновного
гостя по своему,  по попугаиному - стал махать крыльями и  от-
четливо произносить по русски:"Скотинка,  хорошая зеленая ско-
тинка".  Увы,  наша высокопоставленная персона не поняла  пре-
лести истинной симпатии,  которую проявил мой знакомый попугай
и даже пожаловался послу.  Как мне сказали -  пришлось  менять
гостинницу, переучивать попугая не всем дано!

ГИБЕЛЬ АЛЕКСАНДРОВА И КОНЕЦ СКАЗКИ

     "Нет повести печальнее на свете,  чем повесть о  Ромео  и
Джульете".
     Так и финал нашей многообещающей работы был омрачен целым
рядом печальных и трагических обстоятельств.
     Уже отказ  Свирежева участвовать в работе существенно су-
жал наши возможности.  Его заменил А.М.Тарко.  При  всем  моем
уважении и симпатии к Александру Михаиловичу и мою к нему бла-
годарность, полной замены не произошло.
     Но основной удар был нанесен извне. В 85-ом гоу погиб Во-
лодя Александров. Это трагичная и малопонятная история. Будучи
на конференции в Испании, Володя вечером накануне своего отле-
та из Мадрида вышел из гостинницы прогуляться и ...пропал. Ве-
щи деньги, которых у него оказалось немало, все осталось в но-
мере гостинницы.  В его поисках участвовало много разных орга-
низаций.  Судя по всему весьма активно действовала и испанская
служба.  Через  год  испанцами было официальнео заявлено,  что
границы Испании Александров не пересекал.  И  все  -  на  этом
расследование  закончилось!  Занимались  делом  Александрова и
журналисты Бельгии, США...Определенные усилия приложили и наши
американские  коллеги,  но  тайна исчезновения Володи остается
тайной и поныне.  У меня на этот счет есть и своя версия.  Вот
она.
     Я думаю, почти уверен, что во всей этой трагедии основная
роль принадлежит спецслужбам.  Но кто здесь  сыграл  финальную
роль, КГБ или ЦРУ - на этот вопрос ответа у меня нет.
     Я сам и люди,  с которыми мне приходилось работать  много
ездили за  границу и оказывались,  порой в обществе персон и в
местах, представлявших  определенный  интерес для наших спецс-
лужб. И их представители не редко обращались к нам с  теми или
иными,  как правило,  пустяковыми просьбами.  Тем не менее,  я
вседа избегал их выполнять,  ибо за А следует, чаще всего Б. А
после  моей "дружбы" с полковым "особняком" я старался быть от
этих служб по-дальше,  хотя и понимал,  что любому государству
они необходимы.  И не раз я предупреждал кое кого из моих кол-
лег, чтобы они не брали на себя каких либо обязательств, выхо-
дящих за рамки официальных требований. Что касается Володи, то
с ним на эту тему у меня был разговор  особый.  Он  был  нашим
представителем  в работах с американцами.  А работали мы тогда
вместе с Ливерморской лабораторией  -  организации  достаточно
закрытой.  Семинары я старался проводить в Москве, но приходи-
лось иногда ездить и туда,  в Ливермор,  в святая святых:  там
работал сам Теллер.
     А Володя,  благодаря своей раскованности, своему характе-
ру, своему техасскому сленгу был со всеми  нашими заокеанскими
коллегами "в друзьях". Так, например, он никогда не останавли-
вался в гостиннице,  а жил,  порой по несколько недель, у кого
-нибудь из своих приятелей.  Поэтому ему было доступнее многое
из того,  что было заведомо недоступно остальным визитерам.  И
зная наши порядки,  я был абсолютно убежден, что он не остался
вне поля  зрения наших органов разведки.  Потому я и говорил с
ним и предупреждал его.  Но зная легкомысленность Володи и его
уверенность в себе,  я думаю,  что он не отказал им в каких то
просьбах.
     Один американский профессор, очень доброжелательно ко мне
расположенный, както сказал мне о том,  что в Соединенных Шта-
тах  есть люди,  которым очень не нравятся наши контакты с Ли-
вермором.  Нет,  не сам факт сотрудничества, а характер личных
взаимоотношений. Это было не задолго до трагедии и я рассказал
Володе об этом разговоре,  называя все своими именами. Но, ви-
димо,  было уже поздно. Вскоре после исчезновения Александрова
Е.П.Велихов спросил меня о том, как продолжаются наши контакты
с  Ливермором.  Я  сказал  -  все кончено.  "надо продолжать и
восстанавливать утерянные  связи  -  не  сошелся  же  свет  на
Александрове". А  он как раз и сошелся.  Контакты всегда очень
персонафицированны. И ипосле  трагедии  с  Александровым,  они
оказались  раз  и на всегда разрушенными.  И тем не менее я не
хочу обвинять ЦРУ,  поскольку нетрудно придумать  ситуации,  в
которых Александров мог стать лишней фигурой, мешавшей и нашей
разведке. Одним словом убрали Володю совершенно профессиональ-
но,  причем в центре города.  Кто кроме спецслужб мог это сде-
лать? И кому он еще мог быть нужным?
     После происшедшей трагедии лаборатория Александрова стала
распадаться.  Правда мы еще сумели сделать  несколько  хороших
дел. Была международная конференция в Хельсинки, где мы с А.М.
Тарко довольно удачно выступили, были и некоторые расчеты, ко-
торые получилим международный резонанс.  Особенно удачным ока-
зался расчет,  проделанный с помощию модифицированной системы,
проведенный В. П.Пархоменко и А.А.Мочаловым. В начале 50-х го-
дов американские генералы всерьез продумывали уелесообразность
превентивного  ядерного удара по городам Союза. Предполагалось
сбросить на 500 или 700 городов -  было  несколько  сценариев,
ядерные  бомбы  того типа,  которые были сброшены на Хиросиму.
Судьба наших городов была,  более или мене очевидна.  Но  было
интересно понять общепланетарные последствия.  Эффекта настоя-
щей ядерной зимы в таких ситуациях не возникло, хотя, конечно,
определенные климатические сдвиги произошли бы. Самое интерес-
ное заключалось в другом.  Когда было посчитано  распределение
выпавших  радиоактивных  осадков (йода и стронция),  то оказа-
лось,  что на территорию США,  т.е. страны-агрессора выпало бы
не менее 20 чернобыльских доз этих радиоактивных материалов.
     Несмотря на эти отдельные успехи работа  в  области  гло-
бальных проблем стала замирать, да и финансирование стало сов-
сем иным.  Тут еще сильно осложнились мои отношения с Дородни-
цыным и я понял, что мне необходимо расстаться с институтом, в
котором я проработал больше 30 лет.  Вышедшее постановление об
статусе советников,  позволявшее членам Академии,  при уходе в
отставку,  сохранять свою заработную плату,  решало тогда  все
проблемы финансового плана:  я мог, сидя дома и не думая о за-
работке заниматься теми научными вопросами, которые меня инте-
ресовали.
     Я понимал, что вступаю в новый период свой жизни, органи-
зация  которой будет совершенно непохожа ни на что предыдущее.
И, честно говоря, я его побаивался, побаивался изменения свое-
го  служебного и общественного статуса - во всяком случае,  не
без волнения я передал Президенту  Академии  Г.И.Марчуку,  мое
заявление об отставке.  Я очень благодарен моей жене,  которая
меня поддрержала в моем трудном решении.  Теперь я понимю, что
это был единственный выход из того тупика, в котором я очутил-
ся в 85-ом году.
     Мне шел  шестьдесят  восьмой  год,  но  я себя чувствовал
вполне работоспособным. Более того, у меня была целая програм-
ма, основные  контуры  которой я наметил еще в начале 70-х го-
дов. Но в нее приходилось  вносить  принципиальные  изменения,
поскольку она была расчитана на целый коллектив, на проведение
множества компьютерных экспериментов,  а теперь  я  лишался  и
коллектива и  самой  возможности использовать большую вычисли-
тельную машину. Расчитывать я мог только на себя.

В ОТСТАВКЕ

     Переход на  положение  "надомника"  оказался  значительно
более безболезненным,  чем я это ожидал.  По существу я был  к
нему почти  подготовлен.  Последние годы я жил все время некой
двойной жизнью. С одной стороны был большой коллектив, которым
я занимался,  получая от этого немалое удовлетворение. Тем бо-
лее,  что его научные дела шли совсем  не  плохо.  Но  была  и
собственная интимно-научная жизнь.  Именно интимная, о которой
мало кто знал.  Она  имела  свою  собственную  логику  и  свои
собственные ценности.
     Развивалась эта  внутренняя жизнь по каким то своим зако-
нам, имела,  действительно,  собственную логику, которую я мог
контролировать в очень малой степени.  На  ее  развитие  могли
оказывать  влияние  самые неожиданные обстоятельства.  Но лишь
те,  которые оказывались в каком-то определенном канале, и его
я не умел предсказать заранее. Возникал какой то особый духов-
ный мир,  своя ментальность,  порой мало мне самому  понятная.
Вот несколько,  казалось бы не очень связанных фрагментов, ко-
торые привели к тому,  что жизнь осталась заполненной делом  и
напряженной после моего ухода в отставку. Не менее, чем тогда,
когда я активно работал в Вычислительном Центре.
     Не знаю  почему,  но  еще в юности у меня сложились очень
добрые отношения с  моим  бывшим  университетским  профессором
А.Г.Курошем.  Один  летний  отпуск  58-го года мы даже провели
вместе в туристском лагере на Карпатах.  Александр  Генадиевич
был родом из Смоленска, знал корни моей семьи, и всегда прояв-
лял ко мне внимание,  хотя мои интересы были очень  далеки  от
его алгебры.  Уже будучи профессором,  я познакомился у него в
кабинете с одним из его докторантов, будущим академиком - В.М.
Глушковым,  который после успешной защиты докторской диссерта-
ции переехал в Киев и возглавил институт кибернетики.
     Мы с  Глушковым  сошлись  во взглядах по многим вопросам,
гуляли вместе, сначала по Нескучному, а затем по Голосиевскому
саду.  Много говорили,  обсуждали разные планы.  Он познакомил
меня со своими молодыми сотрудниками  Михалевичем,  Пшеничным,
Ермольевым  и  многими другими.  Почти у всех из этой киевской
компании я потом,  с легкой руки Виктора Михаиловича оппониро-
вал их докторские диссертации.  Глушков был очень умным и я бы
сказал даже блестящим человеком.  Мне с ним было интересно. И,
что касается математики, то наши взгляды были достаточно близ-
ки.  Но в одном пункте мы с Глушковым расходились, причем рас-
хождения носили глубоко принципиальный характер.
     У Виктора Михаиловича было ярко выраженное технократичес-
кое мышление.  В одной из своих статей он даже написал о  том,
что, как только в стране будет тысяча или десять тысяч  элект-
ронных машин - число в этом утверждении роли не играет, то все
вопросы управления и порядка в стране могут быть решены. Далее
он полагал важнейшей проблемой оптимизацию принимаемых решений
в экономике и управлении производством.  У  него  в  институте
возникла, под руководством Михалевича, довольно сильная группа
специалистов по методам оптимизации.  С этими  людьми  у  меня
сложились самые добрые отношения.
     Я в  те годы также много занимался методами отыскания оп-
тимальных решений в задачах,  которые возникали в технике.  Мы
проводили совместные семинары и летние школы.  И это сотрудни-
чество было  взимополезным.  Но мне казалось,  совершенно неу-
местным отождествлять технику и экономику,  в которой  главной
персоной  был человек,  где электронная машина,  как бы она не
была важна и совершенна,  играла все-таки только вспомогатель-
ную роль.
     Я в то время об этом много думал, размышлял и об управле-
нии  экономикой и тоже порой был склонен к утверждениям в тех-
нократическом ключе - я сейчас иногда чувствую  неловкость  за
некоторые мной опубликованные утверждения. Особенно за ту при-
митивную трактовку  программного  метода  управления,  которая
принадлежала в равной степени и Глушкову и Поспелову и мне.  В
наше оправдание я могу заметить,  что такая "машинная эйфория"
была  свойственна  не только нам советским специалистам:  наши
зарубежные коллеги думали в том же ключе. Однако, уже тогда, в
средине 60-х годов я начал понимать, что мир и общество устро-
ены куда сложнее, чем это казалась нам, специалистам, занимав-
шимся проблемами использования вычислительной техники.
     Порой бывает очень непросто понять,  почему то или  иное,
иногда очень незначительное событие,  может оказаться толчком
к полной перестройке мышления.
     Как-то в  одном  из клязминских пансионатов собралось до-
вольно узкое совещание.  Если мне память не изменяет,  то  оно
имело место году в 67-ом или 68-ом. Был на нем организатор со-
вещания В.М.Глушков,  был Г.С.П