ра.  Но это время сыграло в моей жизни,  в моем ста-
новлении как личности очень важную роль. Я встретил там людей,
чья деятельность  производила  на меня большое впечатления,  у
которых мне хотелось учиться.  И, кое чему я там на самом деле
научился.
     Теперь я могу сказать с полной ответственностью - факуль-
тет авиацинного вооружения Академии,  в те далекие времена был
действительно уникальным явлением. Прежде всего, там был высо-
кого профессионализма преподавательский коллектив.  Его  бесс-
порным лидером был начальник кафедры балистики профессор,  ге-
нерал-майор Дмитрий Александрович Вентцель.  Его  авторитет  и
популярность были огромны. Он и в правду, превосходил на целую
голову  всех остальных преподавателей факультета и своей общей
эрудицией, живостью и остротой ума и благожелательностью к мо-
лодежи  и  многими другими человеческими качествами.  Вентцель
поражал своих слушателей и  молодых  преподавателей  независи-
мостью и остротой суждений,  а больше всего смелостью высказы-
ваний столь несвойственной кадровому  военному.  Когда,  после
ареста моей мачехи,  я был вынужден уехать из Москвы,  генерал
Вентцель был единственным из моих бывших академических  препо-
давателей, кто продолжал поддеоживать со мной отношения.
     Я вспоминаю последнюю встречу  с  Дмитрием  Александрови-
ченм. Она произошла,  вероятнее всего, году в 54-ом, уже после
смерти Сталина. Он рассказывал мне о том, сколь дорого ему об-
ходилась эта смелость - он всю жизнь,  больше всего  на  свете
боялся ареста  и  считал ,  что это было чудо - воистину чудо,
что его так ни разу и не посадили. Я тоже полагал, что это бы-
ло настоящее чудо и его слова перекликались с моими мыслями.
     Я тогда  уже понимал,  что наша жизнь устроена так,  что,
каждый непосаженный должен был мысленно  благодарить  Сталина,
оказавшим тем самым ему милость,  разрешившим жить просто так,
а не в лагере. Именно так я тогда понимал распространенный ло-
зунг:"Спасибо товарищу Сталину за счастливую жизнь".  Это была
молитва непосаженных,  кому еще разрешалось ходить не под  под
конвоем. Эта милость относилась ко всем нам, тем более к Вент-
целю.  Однажды я сказал своей покойной жене - спасибо Великому
Сталину за то,  что,  после ареста мачехи, он мне разрешил уе-
хать из Москвы и не послал работать на урановые  рудники.  Чем
привел  ее в ужас.  Но ведь так и было на самом деле.  Ведь на
самом деле,  каждого раскованного человека  мы  подозревали  в
стукачестве  и  только этим и объясняли то,  почему его до сих
пор не посадили!  И вообще - если человека не арестовывали, то
это казалось странным и требовало объяснения. Сказанное не пе-
рехлест, а точная характеристика психологического настроя зна-
чительной части интеллигенции.
     Дмитрий Александрович происходил из семьи,  которая  вела
свое начало  от некого эстляндского дворянина,  который еще во
времена императрицы Елизаветы перешел на русскую службу. Вент-
цель получил прекрасное инженерное и военное образование. Сво-
им учителем он считал  Алексея  Николаевича  Крылова.  Дмитрий
Алексанжрович исповедовал его принципы и научные взгляды. Он и
нам их старался проповедовать.
     Благодаря общению с Дмитрием Александровичем  я понемногу
начал  понимать прелесть прикладной науки и задач, возникающих
в инженерной практике,  которые требуют остроумия и  изобрета-
тельности  не меньшие чем любые высокие материи.  И постепенно
осознал,  что наука едина, если она, действительно, НАУКА. Нет
наук  первого  и  второго сорта.  Они делятся по совсем другим
принципам:  есть настоящая глубокая наука и есть спекуляции на
науке.
     Такое видение научной деятельности,  при всей своей  оче-
видности, было для меня новым. Оно плохо совмещалось с тем ма-
тематическим снобизмом, который процветал (я думаю, что и сей-
час процветает) на математическом отделении мехмата Московско-
го Университета.  Лишь чистая наука,  лишь идеальные конструк-
ции,  не зависящие ни от чего земного - вот истинное призвание
истинного ученого!  Это  и было законом Лузитании - московской
математической школы Н.Н.Лузина,  именно этому нас учили, хотя
сам  академик  Лузин немало занимался прикладными задачами.  Я
помню забавный эпизод на  одном  из  семинаров,  который  имел
место  еще  в  мои студенческие годы.  Одного из самых любимых
профессоров факультета,  Александра Генадиевича Куроша спроси-
ли:  для  чего нужна теория идеалов полей алгебр?  Курош заду-
мался,  а потом вполне серьезно ответил - для  теории  идеалов
полей алгебр!  В Академии же я стал понимать,  что,  как бы не
притягательны были "чистые науки",  они вовсе  не  исчерпывают
научного мира, не менее прекрасного и в своих других областях.
Это было для меня открытием,  так как я был убежден, что прик-
ладные науки, это лишь способ зарабатывания денег!
     Ирония Дмитрия  Александровича начисто выбила из меня ос-
татки математического снобизма,  что и уберегло от участи мно-
гих неудачников,  получивших отличное математическое образова-
ние и,  не нашедших себя в жизни.  Многие из них полагали, что
единственное стоящее занятие - доказательство теорем, не пони-
мая,  при этом,  что оно требует особого таланта, как и игра в
шахматы.  И он далеко не каждому дан природой.  А математика -
прекраснейшая из наук и искусств, тем еще и прекрасна, что по-
могает  относительно просто понять то,  что без математики по-
нять очень сложно.
     Я, вероятно,  кое что утрировал в своих воспоминаниях. Но
сказанное как-то отражало мое постмехматовское восприятие нау-
ки и  то,  что  я от него отрешился и увидел привлекательность
конкретной деятельности было для меня очень важным.  Я бы ска-
зал - судьбоносным.  Вот почему я отношу Д.А. Вентцеля к числу
своих основных учителей. По существу двух людей, давших мне то
видение науки,  с которым я прожил жизнь - Вентцеля  и  Тамма,
хотя я не был формальным учеником ни того ни другого.
     Но основной ценностью факультета вооружения первых после-
военных лет, была молодежь, направленная в Академию по мобили-
зации в июне 41-го года. Тогда наше правительство в тяжелейших
условиях  нашло  мужество  сохранить университетскую молодежь,
направив значительное число выпускников  и  студентов  старших
курсов в военные инженерные академии.  Не, располагая цифрами,
я тем не менее думаю,  что быстрое  создание  ракетно-ядерного
потенциала и развитие военной промышленности во многом обязано
этой акции, сохранившей для страны молодых инженеров и ученых.
В  послевоенные  годы  во многих НИИ и КБ я все время встречал
выпускников различных военных и  нженерных  академий,  которые
были туда направлены для обучения в первый месяц войны.
     Что же касается нашего факультета  авиационного  вооруже-
ния, то  там из числа его окончивших бывших универсантов, было
оставлено в качестве адъюнктов, младших преподавателей и инже-
неров  несколько  десятков  по-настоящему  талантливых старших
лейтенантов.  Возник совершенно уникальный молодежный  коллек-
тив,  который в сочетании с Вентцелем, Пугачевым, Покровским и
многими  другими  талантливыми  учеными   старшего   поколения
представлял огромную национальную ценность.  К сожалению,  на-
чальство ВВС не сумело должным образом оценить этот  коллектив
и его хорошо использовать для решения проблем развития авиаци-
онного вооружения.  Вместо этого,  оно начало  его  постепенно
разгонять. Под разными предлогами.
     Я могу понять некоторые соображения  высокого начальства,
связанные с ведомственным принципом.  Академии созданы для то-
го, чтобы учить людей,  а не  заниматься  новыми  техническими
разработками и  большой  наукой.  Да  и сам коллектив не очень
нравился начальству - все какие-то "индивидуи",  каждый сам по
себе и собственное мнение иметь хочет. И строевая подготовка у
них - хуже некуда!  А тут появился повод - целый  ряд  средних
учебных заведений стали преобразовывать в высшие.  Вот они нас
и стали рассылать по всей стране.  Осенью 47-го года меня отп-
равили  в  Харьков с большим повышением - начальником учебного
отдела Харьковского Высшего Технического Училища.  Такую долж-
ность  обычно занимает полковник,  в крайнем случае подполков-
ник. А я же продолжал оставаться капитаном.
     Вскоре за мной следом и мой начальник Е.Я.Григорьев уехал
в Пермь заместителем начальника училища. Туда же в Харьков уе-
хал майор Дезорцев.  И потянулись в разные  концы  необъятного
Советского  Союза те,  которых следовало бы держать в кулаке и
не терять критической массы их интеллекта и способностей.  Хо-
рошие мозги,  как и ядерное горючее тоже дают  эффект  взрыва,
лишь в том случае, когда есть критическая масса!
     Когда в средине 50-х годов мне снова была оказана милость
оказаться допущенным  до  "закрытой науки",  то опять пришлось
иногда бывать на своем факультете. Но я его уже не узнал. Хотя
целый  ряд талантливых "бывших молодых" и сохранился,  превра-
тившись в степенных старших офицеров,  атмосфера была  уже  не
та.  В  первые  послевоенные годы все было устремлено к поиску
нового.  Мы все время учились и математике, и техническим нов-
шествам,  решали всякие задачи,  соревновались друг с другом и
благодаря этому быстро двигались вперед.  Теперь же мои бывшие
товарищи  солидно и профессионально выполняли свои профессорс-
кие и доцентские обязанности.
     Факультет продолжал существовать,  как  отличная  кузница
отличных кадров  - чего и хотело начальство.  Но он уже был не
тем - послевоенным и страна от этого потеряла многое!  Факуль-
тет потерял душу, да и Вентцель скончался.

СЕРГЕЙ МОИСЕЕВ

     Несмотря на то,  что кафедра реактивного вооружения толь-
ко, только организовывалась, работы у нас оказалось очень мно-
го. В 46-ом году началась систематическая переподготовка инже-
нерного состава  строевых  частей  военно-воздушных сил  и их
обучение новой  технике.  И  мое стремление попробовать себя в
науке или хотя бы вспомнить то,  что я когда-то знал, пришлось
временно отложить.  тем не менее я начал готовить к сдаче кан-
дидатские экзамены,  которых в то время было много - шесть или
восемь. И за зиму я их почти все сдал.
     Но тут резко ухудшилось здоровье брата и мне уже стало не
до "возвращения в науку".
     Сергей был призван в армию в 39-ом году сразу после окон-
чания десятилетки. Это было время реформ Тимошенко и всех юно-
шей годных к военной службе и  достигших  18-летнего  возраста
призывали в армию,  а поступление в высшую школу откладывалось
на неопределенный срок.
     На фронте  Сергей оказался в звании старшего сержанта. Он
был командиром расчета 45 миллиметровой  противотанковой пушки
- знаменитой сорокопятки, которая выкатывалась на открытую по-
зицию и один на один сражалась с танками.  И,  тем  не  менее,
Сергей прошел  без  особых потерь все солдатские испытания и в
43-м году, получив целую серию солдатских медалей уехал вместе
со своей частью на Дальний Восток.
     Тогда из под Сандомира я получил от него письмо - фронто-
вой треугольничек.  "Я уже благополучно вышел из войны - писал
Сергей. Постарайся выжить и ты.  Тогда заживем после  Победы!"
Вот так  складывается  жизнь - кто знал,  что произойдет через
два года!
     Когда началась война с Японией, Сергей был в составе дес-
санта,  высадившегося на  остров  Итуруп.  Это  был,  кажется,
единственный  остров  Курильской гряды где были бои.  И там он
был ранен. Ранение само по себе не было тяжелым. Но он потерял
много  крови и несколько часов пролежал в болоте без сознания.
И ему в кровь попала какая-то гадость,  какой-то стрептокок. И
в критическом состоянии оказалось сердце.  Одним словом, домой
он вернулся инвалидом первой группы.
     Тем не менее,  он мечтал о поступлении в университет. Го-
товился всю зиму и в 46-ом году поступил на отделение геофизи-
ки физического факультета.  Зимой 46-47-го годов учился с удо-
вольствием и начал, кажется, себя лучше чувствовать. У нас да-
же появилась надежда на его выздоровление. Но летом 47-го года
его здоровье неожиданно резко ухудшилось. Я его устроил в кли-
нику,  которую  тогда возглавлял светило кардеологии профессор
Бурмин.  Однажды он мне сказал,  что Сергей безнадежен: у него
септический  эндокардит,  по тем временам болезнь неизлечимая.
Единственная надежда на только что открытый пеницилин - доста-
вайте!
     Тогда у нас в стране пенецилин еще не производился.  Дос-
тавали его в разных местах и за  большие  деньги.  В  один  из
прохладных осенних дней профессор мне сказал: остались считан-
ные дни - неделя,  от силы две.  Я приезжал домой из клиники и
обычно долго не мог заснуть. Я все время думал о том, что сей-
час переживает мой маленький братишка,  которого я ходил защи-
щать от пацанов из Джунковки, которые приходили на Сходню бить
буржуев. Почему-то  я  все  время  вспоминал те страницы,  где
Толстой описывает последнюю ночь князя Андрея.
     И именно  в это время я неожиданно получил приказ - новое
назначение в Харьков и выезд немедленно! Я попросился на прием
к начальнику  управления  кадров  генералу Орехову - только он
мог дать отсрочку. Я о нем уже рассказывал в предыдущем очерке
и упомянул о его жестокости. Теперь я ее испытал полной мерой.
     Он меня принял.  И прежде чем я успел доложить, начал го-
ворить сам: "Капитан, Вы  уже  один раз не захотели работать в
аппарате главкома,  куда я Вас направил.  Теперь Вы не  хотите
ехать в  Харьков и пришли ко мне со всякими отговорками.  Если
через три дня не окажетесь на месте службы  буду  считать  Вас
дезертиром". Я пытался объяснить,  что вовсе не собираюсь про-
сить об изменении назначения и рассказал о  том,  что  умирает
мой младший брат,  в результате ранения полученного на фронте.
Умирает здесь рядом в клинике на Пироговке.  Можно проверить -
это происходит  в  трех минутах от кабинета Орехова.  Остались
считанные дни. Я его похороню и сразу же уеду в Харьков.
     Я замолчал.  Генерал смотрел на меня презрительно, как на
червяка: "Можете быть свободным. Вы получили приказание. Выпол-
няйте!"
     Я был в отчаянии. Уехать я не мог. Нарушить присягу тоже.
Что делать?  Мои знакомые в штабе Военно-Воздушных Сил достали
мне телеграфный адрес начальника Харьковского училища генерал-
лейтенанта Хадеева.  Я  ему  послал длинную телеграмму - самую
длинную, которую я когда либо посылал в жизни.  И в ней я объ-
яснил все.  Все,  вплоть до угрозы отдать меня под суд.  Через
два дня получил лаконичный ответ:" Жду штабе,  комната  N  ..,
такого-то числа 16.00. Пропуск заказан. Хадеев".
     Невысокий пожилой генерал.  Лицо неулыбчатое,  суховатое,
как и манера разговора.  Кратко рапортую и протягиваю ему кон-
верт с сургучными печатями - мое личное дело.  С ним рядом ка-
кой то  уже  немолодой сумрачный подполковник.  Как оказалось,
начальник кадров училища.  Я об этом догадался сразу: все кад-
ровики всегда  сумрачные и всегда немолодые!  Генерал разорвал
конверт, вынул дело,  бегло пролистал его и передал кадровику.
Молчание. Ничего обнадеживающего. Я волнуюсь.
     Потом вопрос:"Где брат?" "Здесь в клинике  Бурмина.  Надо
только перейти через улицу". Генерал повернулся к подполковни-
ку: "Ждите меня здесь,  я  скоро  вернусь."  Поворот  ко  мне:
"Идемте". Мы молча пересекли Пироговку, прошли, вероятно, мет-
ров около 300 между клиниками и вошли в палату.  Хадеев  сразу
же  узнал Сергея.  И что то в генерале вдруг переменилось.  Он
сел к нему на кровать."Держись солдат".  "Стараюсь,  да не  за
что ухватиться". Сергей виновато улыбнулся.
     Я вышел на улицу, чтобы не разрыдаться.
     Хадеев пробыл  в  клинике около часу.  Он подошел ко мне,
положил руку на плечо: "Итак капитан считай, - с  сегодняшнего
дня ты у меня на службе и на все виды довольствия поставлен. Я
разговаривал с профессором.  Конец  может  быть  даже  сегодня
ночью. Перед выездом дай телеграмму".
     Через несколько дней Сергей скончался. Перед моими глаза-
ми мое  последнее посещение клиники.  В палате лежало еще нес-
колько молодых людей,  тоже бывших фронтовиков.  Во время  его
болезни я  принес в палату старые журналы "Всемирный Следопыт"
и "Вокруг Света", которые издавались еще в двадцатые годы. Они
лежали около его кровати.  Я сел рядом,  мы молчали.  Вдруг он
сказал:  "Ты их не забирай - он показал глазами на  журналы  -
они с удовольствием их читают". У меня комок подкатился к гор-
лу.
     Зал крематория был забит людьми в  шинелях  со  споротыми
погонами. Это были студенты 46-го года.  Я видел их лица. Муж-
чины плакали.  Плакали молча и  никто  не  произносил  никаких
слов. Война  снова  вошла в нашу жизнь.  Из жизни ушел солдат,
погибший тогда,  когда уже все казалось позади. Стояла тишина,
которая объясняла все лучше всяких слов.
     Из жизни ушел последний мне родной человек.
     На следующий день я выехал в Харьков.

ХАРЬКОВ И КАНДИДАТСКАЯ ДИССЕРТАЦИЯ

     Оказавшись в   Харькове,  я  окунулся  в  напряженную  и,
по-своему, интересную жизнь.  Харьковское ХАТУ  преобразовыва-
лось в  ХВАТУ.  В  его  абревиатуре появилась буква В - высшее.
Среднее учебное заведение еще  продолжало  готовить  механиков
разных  специальностей.  Но доживало последние месяцы.  По-су-
ществу, я был одним из первых должностных лиц будущего высшего
учебного заведения,  которое должно готовить военных инженеров
для строевых частей. И на меня, как начальника учебного отдела
легла нелегкая  обязанность разработки концепции обучения тех-
ническим дисциплинам в новом высшем учебном заведении, которую
начальнику Училища генерал Хадеев должен будет уже весной док-
ладывать на каком-то высоком совете.
     Предстояло понять  и  разобраться  в том, чему учить, как
учить, какова должна быть структура учебных  планов  и  решить
множество других вопросов.
     Все время приходилось ездить в Москву - по  меньшей  мере
два раза в месяц. Сидел там на всяких заседаниях, изучал чужие
планы, опыт подготовки инженеров в других  учебных  заведениях
ВВС. Это была работа по моей военной специальности. Она требо-
вала квалификации,  изобретательства - одним словом,  это была
настоящая работа,  которая,  что греха таить, мне нравилась. К
тому-же она была и довольно результативной -  мои предложения,
как правило, принимались и, несмотря на мое смехотворно низкое
воинское звание,  в управлении учебных заведений ВВС  со  мной
считались.
     В Харькове у меня завелся "штат" - немолодая делопроизво-
дитель, жена одного из старших офицеров Училища и заместитель,
который был старше меня по званию.  И порой мне казалось,  что
жизнь - жизнь кадрового офицера вроде бы и устраивается. Такое
мироощущение я начал обретать особенно тогда,  когда я получил
комнату - первую собственную жилплощадь. В то время многие се-
мейные старшие офицеры ютились еще в снятых  частных каморках.
Хадеев, тем самым, признал мою полезность для Училища. Мне это
было приятно. Работа и жизнь как-то складывались.
     Мой начальник очень любил спорт - недаром  ХВАТУ называли
в шутку украинским инфизкультом. Узнав, что у меня первый раз-
ряд по лыжам и что я выступал за вторую команду ЦДСА,  он отп-
равил меня на первенство Украины по лыжам, благо оно проходило
в районе Харькова.  Я удачно прошел свой коронный марафон и...
был включен в состав сборной Украины.  И даже съездил в Сверд-
ловск  на первенство СССР.  Я участвовал в двух индивидуальных
гонках и оказался в начале ...второй половины участников -  не
так уж плохо,  если подумать! А в эстафетной гонке команда Ук-
раины  заняла  твердое  последнее  место.  Но  уже  без  моего
участия.
     Иногда по  субботам  играл у Хадеева в преферанс.  Обычно
выигрывал,  поскольку никаких игр, ни шахмат ни карт не любил.
И  во время игры не заводился!  Вот так и покатилась моя новая
харьковская жизнь.
     Каждый приезд  в Москву я использовал для встреч и разго-
воров с моими знакомыми по Академии.  Старался  не  пропускать
интересных семинаров,  особенно у