работе и он собирался вернутья  в  авиацию  -  теперь  уже
гражданскую. Там  он был бы при настоящем деле,  так как летал
на всем чем угодно, даже на метле.
     Тогда же, летом 46-го он был хозяином полка, снимал хоро-
ший дом с садом и устроил в этом саду прощальный "завтрак" для
своего бывшего инженера. Собрались почти все те, кто остался в
живых из первого состава офицеров полка.  Личности колоритней-
шие - потому и выжили!  И настрой у всех был соответствующий -
по моему теперешнему разумению,  неисправимые мальчишки,  нес-
мотря на  иконостасы  орденов  и  уже совсем не мальчишестские
воинские звания. И какие мальчишки! Действительно цвет русской
боевой авиации. И я был горд, что они собрались ради меня. Эта
пара часов, проведенных у моего бывшего командира, осталась на
всю жизнь радостным воспоминанием.
     Но "завтрак" у командира - это было только легкое начало,
если угодно,  разминка перед настоящим "боем".  А дальше пошла
круговерть.  К ночи целой толпой поехали на станцию Крустпилс,
откуда уходили поезда в Москву.  Там продолжали пить и куроле-
сить.  На вокзале к нашей компании присоединился какой то  ар-
тиллерийский майор, который тоже куда то ехал. Его очень быст-
ро довели до нашей общей кондиции.
     Поезда тогда ходили плохо. А поезд, на котором я собирал-
ся уехать и вовсе не пришел.  Вместо него пришел какой то эше-
лон, в  составе которого было два-три классных вагона.  Но мои
друзья сумели нас на него устроить. Более того, для меня и ма-
йора раздобыли даже отдельное купе - авиация все может!  Я во-
шел сам, майора внесли.
     Проснулся я поздно.  Поезд где-то стоял.  Майор храпел на
соседнем диване. На столе чья то услужливая рука поставила бу-
тылку водки,  краюху черного хлеба,  два огурца и кусок сала -
очаровательный натюр-морт,  достойный кисти голандцев. И очень
уместный после вчерашних проводов.
     Поезд стоял, видимо, уже долго. На перроне ни души, в ва-
гоне тишина. Я растолкал майора и сказал первое, что мне приш-
ло на ум."Вставай майор,  водка стынет. Уже Великие Луки". Ма-
йор  поднялся,  посмотрел на меня,  явно не узнавая,  а потом:
"Какие Великие Луки,  мне нужно в Виндаву".  Он  схватил  свой
вещмешок и  выкатился на пустой перрон.  Меня всю жизнь мучает
неразрешимый вопрос - а доехал ли мой майор до  Виндавы  -  по
латышски Венспилс?
     В Москву  наш эшелон пришел только на следующий день ран-
ним, ранним утром.  И пришел он не на Рижский вокзал, как дол-
жен был бы придти нормальный поезд из Риги, а его подали поче-
му-то на Киевский вокзал,  да еще на боковой путь. Но для меня
это какого либо значения не имело: я вышел в Москву!

         Вокзал был сер. Тяжелой глыбой храма,
         В уже беззвездной тишине утра
         Молчал без встреч, без суеты и гама
         В провале темном мрачного двора.
             Последних верст, последние минуты
             И в запотелой проседи стекла
             Уже мелькают полные уюта
             Мест подмосковных спящие дома.
         Вот где то здесь, на Наре
                                  иль на Сходне,
         Судьба решалась. Кажется вчера
         С надеждой ждали мы такое вот сегодня,
         Когда в лазурной тишине утра
             Пойдем назад дорогою знакомой
             Для новых встреч, для новой суеты....

     Я помню  это утро возвращения - все до деталей.  Было хо-
лодно, несмотря на июль месяц.  Солнце только только вставало,
внизу на площади еще было темновато.  Но окна  верхних  этажей
уже горели в лучах встающего Солнца. Я был дома, по-настоящему
дома. Я повторял эти слова и не верил им.
     Метро было еще закрыто и трамваи не ходили.
     У меня был тяжелейший рюкзак и два чемодана - за год мир-
ной жизни барахла поприбавилось,  завелись даже книги. Я вышел
на площадь и присел на чемодан, ожидая, когда откроется метро.
Такси было тогда для меня столь же недоступным,  как и теперь.
Впрочем,  тогда это обстоятельство пережить было легче - такси
вообще не было.
     Ко мне подошел человек в гимнастерке со споротыми погона-
ми, "Что капитан,  отслужился?" "Нет еще". "А я все, - жду мет-
ро, спешу на работу" сказал он с некоторой гордостью.  Случай-
ный спутник  помог  мне  сесть  в  метро  и  даже  проводил до
электрички - я ехал на Сходню, где по-прежнему жила моя мачеха
и мой младший брат, который вернулся с войны инвалидом.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В МОСКВУ

     До назначенного мне  приема  в  управлении  кадров  Воен-
но-Воздушных сил,  оставалось  еще несколько дней и я бездумно
погрузился в Москву - я совсем обалдел от этого города, от то-
го ощущения, что это снова мой город. Я его узнавал как-бы за-
ново. Я писал стихи, понимая, что это вероятно последние стихи
в моей жизни, которая потечет по совершенно иному руслу. Жизнь
потребует отдачи всех моих душевных сил и всего времени и сти-
хи просто перестанут быть мне нужными - будет не до них, у ме-
ня начнется настоящее дело.
     А пока я ходил по знакомым,  где меня угощали пустым чаем,
как правило  морковным  -  трудно жила Москва!  Не каждый день
возвращался на Сходню,  ночевал у кого нибудь из друзей и  хо-
дил,  ходил,  ходил. Меня больше всего тянули старые арбатские
переулки - Афанасьевский,  Сивцев Вражек,  те места, где я ро-
дился,  куда мы приехали в 21 году из Тверской губернии. Потом
шел по Воздвиженке к Кремлю,  заходил в  Университет  на  свой
старый мехмат.  Но были каникулы и из знакомых я никого не на-
ходил.  Работала только приемная комиссия - какие-то  новые  и
незнакомые мне лица.
     Целые дни я проводил в городе и не мог от него оторваться:

         Москва, Москва - она все та-же
         Метро, трамваи и дела.
         И человек в ажиотаже,
         Спешит до вечера с утра.
             Покой арбатских переулков
             Их милый и уютный сон
             И площадей широких гулких
             И улиц бешенных кордон
             Вокруг старинного Кремля,
             Родная милая земля.
         И в глубине московских улиц,
         Затянутый в водоворот,
         Лишь вечером с трудом сутулясь
         Я приходил в квартирый ДОТ.
             Но и чрез спущенные шторы
             Я слышал городской прибой
             Волненье улиц-корридоров
             Вседа наполненных толпой...

     Я еще что-то написал под настроение, но в памяти остались
только последние строчки:

         И там - высоко над крышами
         Где звезды уже видны.
         Я слышу давно не слышанный
         Голос ночной Москвы.

     Я искал знакомых,  друзей.  Многих уже и не было.  Но, на
удивление много и осталось.  Демобилизованные уже во всю рабо-
тали. Встречались с радостью.  Радость была от того, что выжи-
ли, от того,  что снова в Москве. Много разговаривали. Но не о
политике и даже не о трудностях  послевоенной  жизни.  Главной
темой была работа, будущее страны, ее восстановление, проблема
обучения молодежи,  обстановка в ВУЗ,ах. Ну и, конечно, домаш-
ние дела.
     Но любой  разговор всегда начинался с одного и того-же, с
разговора о судьбах общих знакомых и друзей - кто  где воевал,
кто остался жив, кто еще холост, а кто женат. Бывшие приятель-
ницы - это все сверстницы,  меня особенно не интересовали: они
казались мне дамами уже довольно почтенного возраста. Дело тут
было, вероятно, даже не в годах. На фронте, при всех его тяго-
тах мы сохранили многое от тех мальчишек, которые в 41-ом ушли
в армию.  А на плечи наших сверстниц легли тяжелейшие  тыловые
заботы  -  как  прокормиться,  как одеться,  как помочь выжить
семье, что-то похожее на то,  что у нас сейчас в  92-ом  году.
Эти заботы старят и угнетают человека куда больше,  чем прямая
опасность, которая становится потом, как бы чужим воспоминани-
ем.

СНОВА В АКАДЕМИИ

     Но вот настал день, когда я явился перед (не очень) ясны-
ми очами самого  генерал-лейтенанта  Орехова  начальника  всех
кадров Военно Воздушных Сил, всего Советского Союза - человека
жестокого (в чем я позднее убедился),  перед которым трепетали
все те, кто вынужден был иметь с ним дело. Огромный темноватый
кабинет в  огромном здании на Пироговской улице.  Строгая,  но
очень дорогая мебель.
     Когда я вошел,  какой-то полковник стоял склонившись  над
столом - оказывается,  это и был "начальник отдела руководящих
кадров", к которому я был командирован.  Он как раз докладывал
мое "дело".  В отличие от принятого порядка,  оно мне не  было
вручено в опечатанном виде при моем отъезде из дивизии, а отп-
равлено в Москву фельдпочтой. Этим и объяснялась задержка мое-
го  приема у высокого начальства - оно должно было иметь время
в разобраться  в  моем "деле",  и те несколько свободных дней,
которые у меня оказались и, которые я посвятил Москве и друзь-
ям. Рядом с моим делом, лежала какая то бумага, в которую пол-
ковник тыкал пальцем.
     Должившись о прибытии,  я стал на вытяжку - я все же пока
еще строевой офицер, и ждал судьбу. Генерал перекладывал бума-
ги и  что-то бурчал под нос,  задавая малозначащие вопросы и в
конце разговора сказал: "Будете работать в отделе главного ре-
ферента главкома. У Вас хорошие аттестации. Знаете и любете ра-
кетную технику. Это сейчас нужно". И всее!
     Пока я стоял по стойке смирно, мои глаза ели не начальст-
во, а ту самую бумагу,  которая лежала около  дела,  была  ему
явно посторонней и,  в которую полковник тыкал пальцем.. Тогда
мое зрение было несколько лучше чем сейчас и  я  разглядел  на
ней титул:  Министерство Сельскохозяйственного машиностроения.
Так называлось тогда то министерство,  которое во время  войны
проектировало  и производило ракеты.  Последнее возбудило осо-
бенно мое любопытство и я постарался увидеть нечто большее чем
название. Разобрать то, что было написано в самом письме было,
конечно,  невозможно.  Но кое-что я все-таки увидел.  Первое -
письмо было  адресовано  главному  маршалу авиации Вершинину -
тогдашнему главкому. А второе - через всю страницу размашестым
почерком было  написано  красным  карандашем:  "Использовать в
центральном аппарате". И подпись - Вершинин.
     Итак, моей  судьбой  распорядился  сам главком.  Отсюда и
прием у самого Орехова,  который редко кого удостаивал  личной
беседой и необычность процедуры отправки "дела". Большего тог-
да я не понял и не узнал.
     Отдел, куда меня направили работать - большая комната и в
ней  несколько  полковников  или подполковников,  уже не помню
точно.  Даже майоров не было.  А я всего лишь капитан. Мой на-
чальник,  тоже полковник сказал, что мне очень повезло. Служба
здесь "не бей лежачего", а штатные звания высокие - это не ди-
визия!  "И как тебя взяли - видно рука сильная" добавил он без
всякой иронии и даже с некоторым почтением. И впоследствии, он
ко мне относился вполне доброжелательно, но все-таки с некото-
рой опаской,  ибо ему было,  по-настоящему, непонятно, как это
капитан, да еще из строевой части, мог здесь оказаться?
     А на самом деле,  все было совсем не так, как об этом ду-
мали мои новые сослуживцы.  Никакой руки у меня,  конечно,  не
было и  я представить себе не мог как и почему здесь оказался.
Сам я узнал о том, как и почему произошло мое назначение толь-
ко  через  несколько лет.  Все происшедшее было и в самом деле
весьма необычным. Вот как это случилось.
     Мое письмо  дошло  до  профессора Победоносцева - спасибо
Григорьеву, который передал его ему  лично.  Оказывается  Юрий
Александрович меня  даже  вспомнил.  Он  занимал тогда высокие
посты. Будучи одним из создателей НИИ-88 в Подлипках,  он  был
его главным инженером,  что по тем временам означало должность
научного и технического руководителя основной кузницы ракетно-
космической техники. Одновременно он был и членом коллегии ми-
нистерства. Как это не странно, но несколько страниц моих рас-
четов ему очень пригодились.  Оказалось,  что моя записка была
исторически первым критическим коментарием  немецких трофейных
исследований, перед которыми все стояли на задних лапках.  Бо-
лее того,  в моей работе предлагался некий альтернативный под-
ход к решению задач балистики реактивных снарядов класса "зем-
ля-земля".  Хорош или плох был предлагаемый подход,  это  было
уже другое дело. Более того, сейчас я могу сказать, что он был
плох и совершенно примитивен.  Но он был другой, нежели у нем-
цев и, несмотря на все его недостатки, все же лучше, чем метод
Кранца и более удобный,  поскольку позволял использовать  при-
вычные схемы балистических расчетов.
     На мое письмо водрузили гриф "сов. секретно" и Победонос-
цев доложил о нем министру. Тому понравилось - "сами с усами".
И он написал письмо главкому: такой вот есть в ВВС капитан Мо-
исеев, и который...  и т.д.  и т.  п.- куча дифирамбов.  Одним
словом, демобилизуйте Моисеева и отдайте его нам. А там где он
сейчас, с его работой справится любой инженер полка. Но по-ви-
димому он уж очень хорошо меня расписал,  потому что Вершинину
стало жалко кому то отдавать этого самого Моисеева,  как нечто
ему, главкому, принадлежащее. И на этом министерском письме он
и начертал - не отпустить, а использовать!
     Все это мне рассказал милейший Юрий Александрович, причем
дважды. Первый  раз после моей кандидатской защиты,  а второй,
когда после моей демобилизации пригласил работать на свей  ка-
федре в МВТУ.
     А пока, не ведая, что как и зачем, я оказался в штабе ВВС
в отделе,  где работа оказалась, действительно "не бей лежаче-
го". Главной моей обязанностью,  как младшего по званию,  было
доставать  билеты  на футбол.  Кроме того,  приходилось иногда
просматривать трофейные материалы по ракетной технике и писать
какие-то справки,  которые, как я вскоре понял, никто не читал
и они оставались в сейфе у моего начальника. Одно было трудным
- режим работы.  Он и вправду был очень странным. Приходили мы
на службу под вечер. Зато сидели на работе - если не было фут-
бола, едва ли не до утра, до тех пор пока был в своем кабинете
сам главком.  А Вершинин ждал пока уйдет спать сам Сталин. Вот
так и ждали друг друга - а вдруг спросят!
     Я загрустил - Москва себя не оправдывала,  хоть обратно в
часть собирайся.  В дивизии,  а особенно в полку, я чувствовал
себя куда комфортней:  было дело. Даже в периоды безделия надо
было смотреть, чтобы пулеметы не ржавели и люди не пьянствова-
ли! А тут...высиживать часы и звания, к которым особого почте-
ния  я никогда не питал.  И я стал серьезно размышлять куда бы
податься. Искал всякие способы демобилизации - уйти в граждан-
ку, как тогда говорили. Но у меня был академическмй диплом и я
считался кадровым.  А таких в гражданку в те годы не очень от-
пускали.
     В то  время,  в  моей Академии,  на моем факультете N 2 -
авиционного вооружения, начали создавать новую кафедру - реак-
тивного вооружения   самолетов.   Ее   начальником   назначили
Е.Я.Григорьева, моего бывшего преподавателя,  с которым у меня
сложились самые  добрые  отношения.  Мы с ним часто виделись в
нерабочей, а дружеской обстановке и я попросился к нему на ка-
федру. Научных званий у меня тогда не было, зато был опыт экс-
плуатации в боевых условиях тогдашних РС-ов на  штурмовиках  и
бомбардировщиках. Тогда  это было важно.  Начальник факультета
генерал Соловьев  - в простречьи "Соловей",  - мою кандидатуру
одобрил.
     Соответствующие письма,  необходимые звонки и через  пару
недель  выходит  приказ,  за подписью того же Вершинина о моем
назначении младшим преподавателем - сиречь ассистентом, кафед-
ры номер такой-то в ВВИА им профессора Жуковского.  На кафедре
кроме Григорьева  и  меня  был  еще только один человек сташий
лейтенант П.А.Агаджанов, будущий генерал-лейтенант и член кор-
респондент  Академии Наук СССР.  Тогда он исполнял обязанности
инженера кафедры, т.е. лаборанта.
     Мои сослуживцы по отделу ахали и соболезновали - этот ка-
питан, который  так  успешно доставал билеты на все интересные
матчи переведен на новое место службы с понижением, по меньшей
мере, на две ступени. Значит никакой руки у него на самом деле
и не было. А мы то думали!
     Но это как раз и был тот поворот моей жизненной тропинки,
который я так ждал. Теперь я это понимаю. И благославляю судь-
бу. А  также  Соловья,  которому  предстоит  еще один раз меня
по-настоящему выручить.



Глава Y. ВОСХОЖДЕНИЕ НА ОЛИМП ИЛИ СЕМЬ ОЧЕНЬ СТРАННЫХ ЛЕТ МОЕЙ ЖИЗНИ


ЕЩЕ ОДНА МЕТАМОРФОЗА

     Годы с 47-го по 55-ый были,  действительно, самыми удиви-
тельными годами моей жизни.  За эти семь лет,  я из армейского
капитана, полкового вооруженца, превратился сначала в кандида-
та  технических наук,  а затем в доктора физико-математических
наук,  в почтенного профессора и декана престижного факультета
самого престижного  ВУЗ,а страны.  То,  на что у научных мужей
уходят десятилетия,  а порой и вся жизнь, произошло за считан-
ные  годы.  Если  к этому добавить,  что в эти же годы,  после
ареста моей мачехи,  меня прогнали с работы и я  был  вынужден
уехать из Москвы и начать все заново, то получается такая кон-
центрация событий,  что я до сих пор удивляюсь - как  это  все
могло случиться.  Не понимаю я до сих пор и того, как мне уда-
лось все это пережить. Конечно, была молодость, было здоровье,
может быть, и везение. Была, конечно, и невероятная жажда жить
и работать.  Но главное было в каком-то удивительном сочетании
неожиданных  удач,  человеческой  благожелательности и ударов,
способных размозжить голову.  Ну и были в  ту  пору,  конечно,
друзья.
     А, может  быть,  и страна была другой и время было таким,
что все невероятное казалось обыденным.
     А может быть, прав был Остап Бендер, когда сказал - жизнь
это трогательная комбинация!

СТАРОКОНЮШЕННАЯ АКАДЕМИЯ
  И ПРОФЕССОР Д.А.ВЕНТЦЕЛЬ

     Восхождение на Олимп было нетривиальным и для меня совер-
шенно неожиданным.  Даже в самых смелых планах, даже в мечтах,
я не мог его предвидеть.  Буквально за два-три года я оказался
в обойме специалистов,  получивших имя в соответствующих инже-
нерных и научных кругах.  Как бы дальше не складывалась жизнь,
какие  бы горести меня не преследовали,  но ко мне уже относи-
лись серьезно,  как специалисту и я мог расчитывать  на  место
под Солнцем.
     Этот "Подъем на Олимп" оказался связанным с  одной  зада-
чей,  которая однажды обсуждалась на заседании Академии Артил-
лерийских Наук. Такая академия была организована после войны и
просуществовала всего лишь несколько лет. Ее возглавлял акаде-
мик Благонравов,  а  мой  академический   учитель,   профессор
Дмитрий Александрович Вентцель был,  как мне помнится вицепре-
зидентом. Размещалась Академия в  Староконюшенном  переулке  -
все ее тогда так и звали "Староконюшенная Академия".  Мне уда-
лось предложить новый подход к анализу обсуждавшейся там зада-
чи оценки рассеивания авиационных реактивных снарядов и, к мо-
ему собственному удивлению, дать ее решение, которое в те годы
вполне удовлетворило инженеров. Этот эпизод и послужил старто-
вой площадкой,  которая мне обеспечила получение, минуя всякие
аспирантуры,  первой ученой степени и определенное положение в
научном мире. А, может быть, и будущее.
     Снова случайность и снова везение. Случайность - она про-
должала  мне порой благоприятствовать  и подбрасывать ситуации,
предвидеть которые было выше моих сил.  Однажды я прочел, зна-
менитое утверждение Эйнштейна о том, что "Бог не играет в кос-
ти". Я тогда возмутился и подумал:"У каждого,  наверное,  есть
свой собственный Бог. Мой - не только играет в кости, но порой
и выигрывает!"
     О Боге  я еще поговорю серьезно.  А пока - пока вернусь в
Академию имени Жуковского,  куда я был назначен младшим препо-
давателем кафедры  реактивного вооружения самолетов,  в Акаде-
мию, которая в 42-м году мне дала второй,  теперь уже инженер-
ный диплом, и которой я бесконечно обязан. И не только за дип-
лом, но и за жизненную позицию.
     В качестве преподавателя Академии я проработал  недолго -
года полто