сь фрагмент моей картины мира тем более не-
обходим,  что мне хочется еще раз вернуться к теме Высшего Ра-
зума, но уже с несколько иных позиций.
     В основе моих представлений лежат  эмпирические  обобщше-
ния. Такой  термин  придумал  В.И.Вернадский - это очень емкий
термин. Он означает утверждения, которые не противоречат наше-
му эмпирическому знанию - что есть,  то есть! Во всяком случае
с точки зрения физикалиста.  Эмпирические обобщения  позволяют
отсекать неизвестное и дают основу для тех или иных логических
построений. Иногда они кажутся совершенно  тривиальными, некой
обыденностью,  но при более внимательном рассмотрении мы обна-
руживаем с их помощью  существование  нового  ракурса  видения
предмета и новые его интерпретации.
     Таким первым  утверждением  моей  картины мира я принимаю
представление о том,  что весь Мир,  в котором мы  живем,  вся
Вселенная или,  как  говорил Тейяр де Шарден,  весь Универсум,
есть некоторая система.  Оно кажется  совершенно  тривиальным,
даже банальным,  ибо все со всем связано - хотя бы силами гра-
витации,  например. Это эмпирическое обобщение никак не проти-
воречит  нашему опыту.  Да и не может ему противоречить,  пос-
кольку, если  бы  оно было неверным,  то мы этого не смогли бы
даже обнаружить!
     Нетривиальность моего   утверждения  обнаруживается  лишь
тогда,  когда мы замечаем, что разговор может идти лишь о свя-
зях доступных нашему эмпирическому знанию. И, значит, этим эм-
пирическим обобщением я очерчиваю  определенный  круг  и  моей
картины мира и всего того,  что может стать объектом моего на-
учного искания.  И в границах такого круга  естественно  попы-
таться проследить те следствия и те интерпретации, которые мо-
гут следовать из формулируемого положения.
     Так например, если Универсум - единое целое, то он и раз-
вивается, эволюционирует как единое целое и все то,  что  дос-
тупно нашему наблюдению и,  в том числе, мы сами, лишь состав-
ная часть Универсума. Но это означает, в частности, что на оп-
ределенной  стадии  развития Универсума у него появляются сос-
тавные  элементы,  способные  познавать   сам   Универсум,   в
пределах,  зависящих  от степени совершенства того инструмента
самопознания Универсума,  которые СЕГОДНЯ определила эволюция.
Таким инструментом  самопознания,  может быть даже совсем и не
уникальным, а одним из многих,  является человек.  И  невольно
возникает  вопрос - как далеко границы его способностей позна-
ния,  способностей,  которые родились в процессе эволюции Уни-
версума как  его свойства и,  которые продолжают эволюциониро-
вать.  Размышления над этими вопросами приводят к  глубочайшим
проблемам философии.  И не только философии,  но и практики. В
самом деле,  если человек оказывается способным познавать осо-
бенности  мирового  эволюционного  процесса,  то он способен и
влиять на него, а, значит и расширять пределы познания.
     И все же такое познание может быть ограничено,  какими то
вполне определенными  особенностями  эволюции  присущими  тому
конкретному "инструменту познания", которого мы называем чело-
веком. И вот некая аналогия, делающий мою мысль более ясной.
     У некоторых  видов  осминогов мозг по своей сложности со-
поставим с мозгом человека. Значит этот вид живых существ тоже
"инструмент самопознания Универсума", рожденный иным процессом
самооргангизации вещества.  Но этот иной процесс эволюции  дал
им свойство канибализма и,  поэтому,  осминоги сразу погибают,
как только оставляют потомство.  Иначе такой живой вид не  мог
бы и возникнуть.  Благодаря подобной биологической особенности
головоногие не способны создать механизм коллективной памяти -
каждому поколению все приходится начинать сначала.  Может быть
и у человечества существует некоторый порог, перешагнуть через
который  ему  природой не дано?  Может быть - это та агрессив-
ность,  которая унаследована от наших предков,  живших  еще  в
предледниковые эпохи, когда без агрессивности и выжить то было
нельзя.
     Но процесс биологического совершенствования человека  за-
кончился именно тогда в эпоху саблезубых тигров, пещерных мед-
ведей и невероятной борьбы за существование.  И в этом,  может
быть,  и состоит истинная трагедия человека - процесс морфоло-
гической эволюции остановился слишком рано!
     Представление об Универсуме, как о единой системе застав-
ляет нас по-иному смотреть и на многие другие вещи. Мы привык-
ли говорить о том или ином объекте исследования.  Но для этого
нам еще надо уметь его выделить из нашей системы, каким то об-
разом оборвать те связи, которыми он соединен со остальным ми-
ром. Все многочисленные, воздействия, которые оказывает на наш
объект остальная система, мы должны отнести к внешним воздейс-
твиям на наш объект. Но ведь при этом мы неизбежно игнорируем,
не  учитываем обратного влияния изучаемого объекта на всю сис-
тему, на остальные ее элементы а, значит, пренебрегаем измене-
нием  "внешних воздействий" на исследуемый объект,  вследствие
его действий на систему. Всегда ли возможно оборвать такие ре-
курсии?
     Можно ли так поступать и когда так можно делать,  а когда
принципиально нельзя?  То  есть  когда  объект лишь некое абс-
трактное, условное понятие. Все это ведь тоже сложные вопросы.
Но до поры до времени люди их просто не замечали - в  практике
такие проблемы не возникали, а в сознании людей властвовал ра-
ционализм в его самой примитивной трактовке.  Человек, в наших
представлениях,  был всего лишь наблюдателем, способным наблю-
дать и фиксировать некоторые особенности  запущенного  однажды
грандиозного механизма мироздания.  Вопрос о выделении объекта
исследования вообще не возникал. Ученые даже не догадывались о
его важности.  Ведь энтомолог берет свою бабочку, кладет ее на
увеличительное стекло и изучает все,  что ему  интересно.  Вот
также  и во всем остальном.  И исследолватель полагал,  что по
иному и быть не может,  тем более,  что повлиять  на  характер
функционирования грандиозного механизма мироздания человеку не
под силу. Это считалось аксиомой.
     Но оказалось,  что все это не совсем так.  И практика  XX
века показала  невозможность  обойтись  без  анализа  подобных
проблем. И виной тому оказалась квантовая механика.
     Я прослушал  в  университете  неплохой курс теоретической
физики. Особенно запомнились те  части  курса,  которые  читал
И.Е.Тамм. Это был курс "по выбору" - он  не  был  обязательным
для математиков.  Из  нашего  математического потока - человек
тридцати,  записались на него,  кажется, только я и Олег Соро-
кин.  Впрочем  и физиков было тоже не много.  И занятия носили
какой то домашний, скорее семинарский характер, нежели обычный
лекционный курс.  И мы часто отвлекались на отдельные вопросы,
возникали полезные, запомянающиеся  дискуссии.
     Однажды Олег принес статью  Гейзенберга, в  которой  была
фраза о том, что нельзя отделить исследователя от объекта исс-
ледований. Она повергла всех нас в шоковое состояние. Студенты
отчайно заспорили,  ничего не понимая в предмете спора, конеч-
но. А преподователь,  который нам только что излагал формализм
уравнения Шредингера, или, что-то еще в таком же духе, как те-
перь  я понимаю,  тоже был поставлен в тупик этим утверждением
одного из отцов квантовой механики.  Он высказал лишь  то  ут-
верждение,  которое тогда было стандартным:  электрон,  всегда
электрон,  его свойства не зависят от наблюдателя  и  то,  что
сказал  Гейзенберг  есть  сплошной идеализм и об этом не стоит
размышлять.  Мы с Олегом пытались протестовать, но безуспешно.
Однако вопрос остался и,  что самое обидное, я не мог его даже
четко формулировать.
     Прошло много  лет,  отшумела  война и мне самому пришлось
читать некоторые разделы теоретической физики.  И пришлось  по
необходимости, вернуться к тому вопросу, который был связан со
злополучной фразой Гейзенберга.  Вот тогда то я и понял то,  о
чем говорилось на предыдущих страницах.  Выделение любого эле-
мента всегда условно. Он всегда лишь часть целого - часть дру-
гой более  сложной  системы,  из  которой  его выделить иногда
просто нельзя,  ни при каких обстоятельствах. Вот почему гово-
рить о нем можно тоже только в сослагательном наклонеии. Само-
го по себе электрона, электрона просто как такового, вне неко-
торой системы, не существует (впрочем, как и человека, что по-
нял еще великий Сеченов:  человек существует только в единстве
плоти, души и окружающей природы, как он говорил).
     Произнося слово "электрон" мы имеем в иду лишь вполне оп-
ределенную  интерпретацию  некого явления,  это есть лишь сло-
вестное выражение наблюдаемого явления и раскрытие смысла тер-
мина  "электрон" и есть задача науки!  И она будет зависеть от
наблюдателя. Электрон, плюс  наблюдатель, вооруженный  камерой
Вильсона,  где мы видим след "электрона", как как и всякой ма-
териальной частицы - это одна система,  а электрон и дифракци-
онная решетка,  где  он  ведет себя как волновой пакет,  некая
другая система. И разделить, то есть выделить электрон как та-
ковой, невозможно.  А  человек  наблюдая,- всего лишь наблюдая
происходящее, уже одним этим вмешивается в протекающие процес-
сы,  меняет их ход, пусть в ничтожной степени, но меняет! И не
поняв этого,  человек не может проникнуть к тем силам природы,
которые скрыты в недрах атома.
     Все то,  о чем говорилось, показывает, что основные пара-
дигмы рационализма и,  прежде всего, принцип стороннего наблю-
дателя должны быть подвергнуты ревизии. Физика это подтвердила
экспериментом.  Без квантовой механики не было бы атомной бом-
бы. Значит все мы должны изучать "изнутри", с позиции участни-
ка событий, с учетом нашего на них воздействия и нашей ограни-
ченности, рожденной "законами" саморазвития Универсума. И этот
отказ  от рационализма XYIII века (вернее переход к новому ра-
ционализму),  вовсе не означает потерю научности.  Надо просто
по другому понимать смысл науки. Один из величайших мыслителей
XX века Нильс Бор говорил о том,  что никакое,  по настоящему,
сложное явление нельзя описать с помощью одного языка. Необхо-
дима множественность ракурсов рассмотрения одного  и  того  же
явления.  Мне эту мысль хочется выразить несколько по другому.
Для того, чтобы человек имел нужное понимание (понимание, а не
знание,  что совсем не одно и тоже) ему необходим некий голог-
рафический портрет явления.  А его могут дать только различные
интерпретации. И вот, в построении таких интерпретаций, на ос-
нове эмпирических данных,  а значит и согласных с ними, и сос-
тоит основная задача современной науки.  И не только квантовой
физики. А не приближение к мифической "абсолютной истине", ко-
торую придумал Гегель и откуда она перекачевала в нашу интерп-
ретацию диалектического материализма.
     Но то,  на  что  нам указала физика XX века имеет место и
гуманитарных науках.  Новые знания,  усвоенная догма - все это
меняет сознание,  а следовательно, действия людей. Что в, свою
очередь, означает,  и изменение хода  исторического  процесса.
Человек, изучающий историю, делающий какие-то выводы, неизбеж-
но вмешивается в саму историю.  Этот факт нельзя игнорировать.
Фраза  Гейзенберга превращается в принцип - принцип нераздели-
мости исследователя и объекта исследования. И надо учится жить
в  этом странном относительном мире и извлекать из него ту ин-
формацию, которая помогает людям в нем существовать.  Без  ко-
торой они просто не смогут выжить. Вот в таком ключе я и начал
однажды относиться к науке.
     Вот так,  казалось бы безобидное эмпирическое обобщение о
целостности Вселенной, о ее системном характере, влечет за со-
бой пересмотр многих основных положений, которые раньше носили
для меня  характер азбучных истин и воспринимались как,  раз и
на всегда, данные. Даже само понятие ИСТИНЫ должно быть перес-
мотрено:  истины для кого,  ведь абсолютной истины просто нет!
Мы видим себя погруженным в хаос мироздания,  мы способны  ре-
гистрировать  нечто  происходящее "около" себя,  анализировать
наблюдаемые зависимости, но не абсолютизировать их и наше зна-
ние. И в тоже время, эта ничтожная частица мироздания, именуе-
мая человеком, способна извлекать из этого хаоса самоорганиза-
ции,  невероятное количество информации и ставить  эти  знания
себе на службу, меняя и условия своей жизни, и свою историю, и
самого себя...А,  может быть и заметно влиять на весь ход про-
цесса развития Универсума. Кто знает?
     Это новая позиция антропоцентризма.  И она не менее вели-
чественна чем  представления наших предков.  Мы так же,  как и
"древнеримские греки",  видим Олимп,  где, хотим надеется, что
для человека уготовано место. Хотя только в принципе... Но вот
путь к нему остается неизвестным,  как и неизвестным  остается
способность человека его занять.  И так, наверное, будет всег-
да, пока существует человек.
     Второе эмпирическое обобщение, лежащее в основе моей кар-
тины мира,  о котором я хочу здесь поразмышлять звучит так:  в
основе всего мироздания, всех процессов Универсума, лежит сто-
хастика и неопределенность.
     Это действительно эмпирический факт.  Мы не знаем  ничего
абсолютно детерминированного. А в квантовой механике, мы вооб-
ще можем оперировать только с  вероятностными представлениями.
И стохастичность, и неопределенность составляющие суть процес-
сов микроуровня прорываются на макроуровень и  проявляются  не
менее властно. Мутагенез и его интенсивность, в частности, оп-
ределяют особенности появляющихся индивидов.  Им обязаны попу-
ляции живых существ своим генетическим разнообразием, благода-
ря которому эти популяции только и могут сохранить  самих себя
при изменяющихся внешних условиях и развиваться,  усложняясь и
приспосабливаясь к изменяющимся условиям. Люди обладают разли-
чающимися духовными мирами,  весьма отличающимся менталитетом,
они весьма по разному воспринимают одну и туже ситуацию и при-
нимают в одних и тех же условиях совсем разные решения. И бла-
годаря  этому разнообразию человеческих индивидуальностей, наш
биологический вид сумел превратить в свою  экологическую  нишу
весь земной шар, пережить сложнейшие катаклизмы своей истории.
     Можно очень по-разному относится к этому факту. Можно пы-
таться его объяснять. И даже не принимать, как это делал вели-
кий Альберт Эйнштейн, который говорил о том, что Бог не играет
в кости! Но факт остается фактом. И с этим ничего нельзя поде-
лать. Бог все-таки играет в кости!  Без этой игры не могло  бы
произойти то, что произошло!
     И, в  тоже время,  детерминизм лежит в основе того нового
мышления,  которое стало стремительно  развиваться  со  времен
эпохи Возрождения.  Именно детерминизму  наука  обязана  всеми
своими основными успехами, а цивилизация своим могуществом. Да
и сегодня его принципам следуют многие выдающиеся  мыслители и
ученые.  Вся  теория динамических систем,  бурно развивающаяся
теория катастроф, в частности, имеют в своей основе идею клас-
сического детерминизма. Выдающийся французский математик и фи-
лософ Рене Том даже прямо ставит знак  равенства  между  науч-
ностью и детерминизмом, понимая его в духе XIX века.
     Но жизнь сложнее любых схем и она показывает,  что  обой-
тись без использования вероятностных конструкций, для объясне-
ния того, что происходит вокруг нас, в чем мы являемся прямыми
участниками, без придания законам природы  стохастической  ин-
терпретации,  мы сегодня не можем.  Я думаю,  что и никогда не
сможем.  Стохастичность лежит в природе вещей -  именно  такое
утверждение  я и сформулировал как одно из основных эмпиричес-
ких обобщений той картины мира,  которой я пользовался в своих
изысканиях.
     Можно очень по-разному воспринимать этот факт.
     Можно, например,  его интерпретировать  как  меру  нашего
незнания истины.  Или нашей неспособностью к тонкому  анализу.
Но удовлетвориться  таким объяснением современная наука не мо-
жет. Десяток лет тому назад американский  математик Фейгенбаум
занимался,  с помощью компьютера, анализом вполне детерминиро-
ванных схем решения простенького уравнения,  основанных на ме-
тоде последовательных приближений.  И он обнаружил, что после-
довательные итерации ведут себя, подобно некоторому случайному
процессу - они неотличимы от него.  Но нечто подобное мы знали
и  раньше:  по  заданной  детерминированной программе мы могли
воспроизводить последовательности чисел, которые обладают все-
ми свойствами множества случайных величин.  Все это наводит на
ряд размышлений, о которых я кое что скажу позднее.
     Можно еще и по иному попытаться интерпретировать  появле-
ние случайностей и что-то объяснять.  Но для меня, получившего
в университетские годы,  изрядную порцию вероятностного мышле-
ния  на  математическом факультете и ощутившем,  еще в юности,
чувство восторга от соприкосновения с самой великой  из  наук,
созданных человеком - квантовой механикой,  казалось более ес-
тественным принять факт  изначальной  стохастичности  природы.
Случайность, я принимаю как констацацию того  факта,  что  так
имеет место "на самом деле".
     Эту позицию я принял как догму, особенно о ней не рассуж-
дая,  еще  в  те времена,  когда занимался теорией рассеивания
снарядов в Академии имени Жуковского.  Она упрочилась, когда я
стал преподовать в Ростовском университете и,  особенно тогда,
когда мне было поручено вести семинар по методологии физики  и
критиковать Копенгагенскую школу. "Партийное поручение" крити-
ковать буржуазное извращение физики,  обернулось для меня тем,
что я стал ревностным сторонником идей Копенгагенской школы, а
Нильса Бора зачислил в число своих основных учителей. Убежден-
ность в правоте позиции этой школы и вера в то,  что эту пози-
цию можно обосновать хорошими филосфскими и физическими  аргу-
ментами, чуть было не стоило мне тогда партийного билета.

ТАЙНА ВОПРОСА "ЗАЧЕМ"?

     Мне всегда казалось,  что самым удивительным и загадочным
в нашем мире,  является существование того,  что существует. Я
об этом уже говорил в настоящем очерке и назвал это удивитель-
ное - тайной вопроса "ЗАЧЕМ".  Но приняв эту тайну, как нераз-
решимую загадку,  мы уже способны смириться и с тем,  что  су-
ществует  и  случайность.  В  самом деле,  ведь мы этим просто
подтверждаем факт ее существования и то,  что  законы  природы
могут носить и статистический характер. И требуют соотвествую-
щего языка для своего описания.  Однако речь идет  все-таки  о
законах природы, а не о случайном хаосе хаосов.
     Но ведь наука,  она и родилась для того, чтобы помочь че-
ловеку предвидеть результаты своих действий.  и,  кажется, что
она детерминистична - это по существу:  если из A следует B, а
из B  следует  С,  то из A следует С.  Если же все хаос,  неп-
редсказуемость, то не может быть и науки. И мне стоило большо-
го труда понять,  что между стохастичностью и детерминизмом уж
и нет такой большой разницы. Пример Фейгенбаума мне дал допол-
нительные  аргументы,  показывающие,  что  так  по-видимому  и
обстоит дело. И в тоже время, если мы откажемся от существова-
ния  принципиально  непредсказуемого,  то это будет означать и
отказ от всего качественно нового, что может происходить в ми-
ре и так сузит наш горизонт, что и думать о науке уже не захо-
чется.  Вот почему,  уже чисто эмоционально,  я никогда не мог
принять  классического детерминизма.  Жить без неожиданностей,
вероятно очень скучно и неинтересно!
     Тем более, что и сама наука имеет смысл лишь тогда, когда
мы принимаем изучаемое,  то есть  существующее,  существующим.
Так  я  снова прихожу к тому эмпирическому обобщению,  которое
признает  фундаментальным  факт  существования  стохастической
природы существующего.  И, следовательно, подлежащий изучению.
     На меня огромное впечатление произвело открытие антропно-
го принципа. Суть его в следующем. Если бы мировые константы -
скорость света,  гравитационная постоянная и другие,  были от-
лич