конторы павшим, а для нашей семьи - обретенным. В  результате  весь
этаж стал огромной восьмиквартирной  коммуналкой  с  общей  кухней  в  конце
коридора и с общим туалетом.
   - То есть Вы пожили и в коммуналке?
   - Да. Здесь жили демобилизованный подполковник, механик швейной  фабрики,
сварщик газопровода, сантехник... Все это были  люди  с  семьями.  И  четыре
женщины-одиночки: две жили вместе, а  две  занимали  по  комнатке.  И  мы  с
Михаилом Сергеевичем - впервые в жизни в собственной квартире.
   Это было маленькое  государство  с  очень  разными  и  очень  суверенными
субъектами, если применять современную терминологию. Государство  со  своими
неписаными,  но  понятными  для  всех  законами.  Здесь  работали,   любили,
расходились,  выпивали  по-русски,  по-русски  ссорились  и   по-русски   же
мирились.  Вечерами  играли  в  домино.  Вместе   отмечали   дни   рождения.
Пренебрежение в отношениях и  высокомерие  исключались  полностью.  Это  был
какой-то непосредственный, естественный, человечный мир...
   Михаил Сергеевич подшучивал надо мною. Самое интересное, что он уже тогда
употреблял сегодняшний наш парламентский сленг. Писал в  одном  письме  -  а
письма мне он писал так часто еще и потому, что у нас не было телефона, да и
вообще времена  были  еще  "нетелефонные"  -  "Дипломатические  отношения  с
суверенными единицами должна  поддерживать  ты.  Надеюсь,  не  без  гордости
будешь проводить нашу внешнюю политику. Только не забывай при  этом  принцип
взаимной заинтересованности". <...>
   Вышли мы все из народа... Где-то в начале семидесятых услыхал неожиданное
продолжение цитаты: да как нам вернуться в него? Отношения между "вышедшими"
и средой, "народом", из которого они вышли, бывают  весьма  непростыми.  Как
часто доминантой в них становится едва ли  не  полное  взаимное  отчуждение.
Одни  не  хотят,  чтоб  им  напоминали,  откуда  есть,  пошли  они,  большие
начальники  или  жены  больших  начальников.  Другие  -  другие  безошибочно
чувствуют это нежелание.
   Почему-то не сами начальники, а  именно  жены  больших  начальников  чаще
всего и "не желают"...
   В этом случае все иначе. Я давно обратил внимание на эту способность  без
натуги, но и без заискивания понимать и принимать мир,  откуда  и  сама  она
родом. Естественность в отношениях с ним и чувство некоей  извечно  присущей
русской интеллигенции обязательности перед ним. Я не призываю вас  умиляться
этим,  просто  прошу  отметить  в  памяти  на  будущее  "однокоммунальщиков"
пятьдесят седьмого года. Как часто ведь по мере нашего продвижения "вперед и
выше" мы вышагиваем из старых друзей, как из старых одежд.
   - Работа означала для меня не только зарплату.  Она  была  и  делом,  без
которого я  бы  считала  свою  жизнь  несостоявшейся.  Студенческие  лекции,
семинары, научно-теоретические конференции, собрания, диспуты - сколько сил,
времени, душевного напряжения и даже бессонных ночей требовали они!  Но  они
многое и давали мне самой. Давали ни с чем не сравнимое  чувство  морального
удовлетворения.
   А споры, дискуссии во внеучебное  время:  в  студенческом  общежитии,  на
колхозном  поле,  куда  мы,  преподаватели  и  студенты,  ездили  на  уборку
кукурузы, винограда и картошки! И даже у меня на квартире, где  тоже  бывали
мои студенты. Обсуждали все: новые  театральные  постановки,  новые  фильмы,
события в жизни института, края, страны. До хрипоты спорили, разумеется, и о
смысле жизни - что же за студенческий диспут без этого "гвоздевого" вопроса.
Словом, дискутировали обо всем, начиная с извечных человеческих проблем.
   Цветы, которые дарили мне в жизни студенты, письма, которые они присылали
мне, давно уже став самостоятельными, семейными и даже немолодыми людьми,  -
это самые дорогие  для  меня  подарки.  Точно  так  дорожу  и  их  оценками,
строгими, но справедливыми - и меня самой, и моей работы...
   Хорошо помню свою первую в жизни прочитанную в большой аудитории  лекцию.
Это было еще в Москве, в  студенческие  годы...  Запомнилась  мне  и  первая
лекция в качестве преподавателя вуза. Это было в Ставрополе,  в  медицинском
институте. Лекция по истории философии. Случилось так, что  в  тот  день  "в
порядке обмена опытом работы преподавателей общественных наук  города",  как
формулировалось официально, а по правде сказать - с целью  проверки  кафедры
из-за каких-то возникших  в  коллективе  неурядиц  и  склок  сюда  нагрянула
представительная комиссия. В ней были заведующие кафедрами  города  и  самые
известные тогда в Ставрополе обществоведы.
   - И это совпало с Вашей первой лекцией?
   - Да. В принципе они пришли не ко мне, а в институт, на кафедру.  Кафедра
была довольно значительной. Но заведующая кафедрой почему-то сочла наилучшим
выходом отправить всю эту многочисленную комиссию  именно  на  мое  занятие.
Хотя я еще только начинала работать в институте. Волновалась я ужасно!
   Вообще память  у  меня  была  хорошая.  И  я  свои  лекции  "перед  лицом
аудитории" - такое выражение бытовало  среди  преподавателей  -  практически
никогда не "читала", то есть не зачитывала с  листа.  Лишь  иногда  по  ходу
изложения темы проверяла отдельные цитаты, изречения, цифры... Но тогда,  на
первой учебной лекции в студенческой аудитории, у меня, конечно,  совершенно
не было опыта.  Не  было  ощущения  временн?го  объема  материала,  то  есть
величины количества, необходимого материала для двух- или, как требовалось в
том конкретном случае со мной, трехчасовой учебной лекции. Не был  выработан
оптимальный темп речи. Это  ведь  тоже  важно  для  преподавателя.  Не  было
"запасных" тем для диалога с аудиторией на случай,  если  лекция  завершится
раньше: все это пришло только со временем, с опытом  педагогической  работы.
Да, забыла сказать: аудитория была весьма солидной - человек 200.  В  общем,
свою первую лекцию я закончила за тридцать минут до звонка. Эти  полчаса!  Я
не знала, куда их девать и куда деваться  самой  -  и  от  студентов,  и  от
комиссии!
   После лекции - ее обсуждение. А что  обсуждает  комиссия:  достигнута  ли
цель лекции, правильно ли выделены  узловые  проблемы,  удалось  ли  лектору
связать развитие философии с достижениями естествознания и т.д.
   И  вдруг  заведующий  кафедрой  сельскохозяйственного  института   задает
вопрос: "Простите, а как давно Вы читаете лекции?"  Отвечаю  -  ни  жива  ни
мертва: "Это моя первая лекция".
   Чтоб  Вы  полнее  увидели  всю  тогдашнюю  картину,  опишу  Вам,  что   я
представляла из себя  перед  маститыми  профессорами  и  грозной  комиссией.
Пятьдесят килограммов веса, зеленое платьице, вот здесь -  трогает  себя  за
ключицы - галстучек...
   "Говорите,  первая  лекция?"  -  заведующий  кафедрой   встал.   "Стыдно,
коллеги", - сказал и вышел.
   На следующий год он взял меня на работу к себе в институт.  Сам  ушел  на
полставки, предложил это  сделать  еще  одному  из  преподавателей  кафедры,
который тоже был уже  в  приличном  возрасте.  И  на  освободившуюся  ставку
зачислил меня. Помню, на кафедре он часто повторял  модное  тогда  выражение
Н.С.Хрущева: "Мы едем с ярмарки, дорогие друзья". И добавлял: "И  мы  должны
помочь молодому специалисту". И шутливо показывал на меня. Так  я  стала  на
кафедре  собирательной  фигурой  молодого  специалиста  -  и,   естественно,
старалась не подвести заведующего. Выкладывалась сполна. Но  вскоре  его  не
стало...
   - Имя, отчество его не вспомните?
   - Почему же? - удивилась она. - И  имя,  отчество  и  фамилию  -  Николай
Иванович Хворостухин. Умер от рака. Он, к большому сожалению, умер,  а  меня
вскоре отчислили с кафедры по сокращению штатов.
   - Ну и поворот!
   - Поворот, увы, типичный. Сколько  всего  доброго  держится  зачастую  на
одном-единственном добром человеке!
   За долгие годы моей профессиональной работы я, честно говоря,  так  и  не
привыкла к лекции - в том смысле, что она так и не стала для  меня  какой-то
заурядной, повседневной обязанностью. Каждая лекция - экзамен.
   В силу специфики предмета, который преподавала, - философии, и  характера
моей научно-исследовательской работы, связанной с социологией, тематика моих
лекций была очень разнообразной.
   Скажу без похвалы: иногда мои собеседницы, почему-то именно  собеседницы,
женщины, удивляются, откуда мне  известны  те  или  иные  научные  сведения,
подчас из сфер, очень далеких друг от друга. А это просто-напросто дала  мне
моя  профессия,  связанная  с  широким  кругом  знаний.  Та  же   диалектика
предполагает знакомство с естествознанием, физикой, химией, общими  законами
их развития. А исторический материализм? Чрезвычайно много дали мне  занятия
конкретной социологией. И потом - я ведь вела не только студенческие  курсы.
Читала лекции аспирантам, слушателям вечернего университета, куда  приходили
уже  люди  зрелые,  умудренные  опытом  жизни,  с  квалификацией,  -  азами,
азбучными истинами от них не отделаешься.
   Тематика  лекций,  повторяю,  была  очень   разнообразной:   от   истории
философии,  гегелевской  "Науки  логики",  кантовских  антиномий,  ленинской
теории отражения, методов и форм научного  познания,  проблемы  сознания  до
роли  личности  в  истории,  структуры  и   форм   общественного   сознания,
современных социологических  концепций,  философских  течений  в  зарубежных
странах и т.д. <...>
   В шестидесятые годы в  моей  библиотеке,  а  еще  точнее,  в  моей  жизни
появились  Библия,  Евангелие,  Коран...  Как   я   их   доставала!   Какими
причудливыми путями! Но они у меня уже тогда были, уже тогда я их читала.  И
тогда же впервые серьезно задумалась о вере, веротерпимости,  о  верующих  и
церкви.
   Чрезвычайно важную роль в моей профессиональной судьбе сыграло  увлечение
социологией. Как наука  социология  в  нашей  стране  практически  перестала
существовать где-то в тридцатые годы. Оказалась - я  здесь  тоже  хочу  быть
точной, ибо это важно - "ненужной", а может быть, даже "опасной" в  условиях
формирования командно-бюрократической системы. Социология воплощает то,  что
мы называем "обратной связью", - уже поэтому система команд  ей  органически
чужда. Так же, как и она этой системе.
   Возрождение социологии началось в самом конце пятидесятых, а по  существу
-  в  начале  шестидесятых  годов.   Началось   медленно,   трудно,   весьма
противоречиво. Наука  об  обществе,  различных  его  социальных  структурах,
общностях, их взаимодействии, социология столкнулась с трудностями жизненных
реалий  60-70-х  годов,  с  догматизмом   и   начетничеством   теоретической
общественной мысли. И все же  многими,  в  числе  их  оказалась  и  я,  была
воспринята  как  совершенно  необходимое  общественной  науке  явление,  как
средство преодоления разрыва между теорией и практикой.
   Занятие социологией открыло для меня мир  новых  общественных  концепций,
многие имена талантливых ученых -  философов,  экономистов,  социологов  как
нашей отечественной, так и зарубежной науки.  Познакомило  с  замечательными
людьми - первыми социологами страны, энтузиастами  своего  дела,  преданными
этому делу и  верящими  в  него.  Судьба  этих  людей  оказалась  непростой.
Потребовались силы и мужество, чтобы выдержать сопротивление новому  и  даже
его подавление в 70-х и начале 80-х годов -  в  то  время,  которое  позднее
назвали "застоем".
   - Слишком часто  социология  говорит  нам  не  очень  приятные  вещи,  не
укладывающиеся в официозную доктрину.
   - Да, - произносит она раздумчиво. - Считаю очень важным,  что  предметом
моего социологического изучения стало именно крестьянство.  Деревня  России,
откуда все наши корни, вся наша сила, а может быть - и наша слабость. Важным
для моего становления как молодого ученого,  как  личности.  Наконец  -  для
формирования  моих  жизненных  позиций.  Немаловажно  и  то,  что   изучение
крестьянства, его  реального  положения  шло  на  материалах  Ставрополья  -
традиционного района сельскохозяйственного производства страны.
   Для  изучения  жизненных  процессов  села   нами   тогда   использовались
всевозможные  методы  и  формы  исследования.  Статистика,  различного  рода
документы, архивы, анкетирование, интервью... Знаете, мною лично в  те  годы
было собрано около трех тысяч анкет! К тому же я и сама в известной  степени
находилась "внутри" процессов, событий, происходящих на селе. Не чувствовала
себя посторонней. Бывая в  колхозах,  посещала  дома  колхозников,  бригады,
фермы,  школы,  библиотеки,  магазины,   медицинские,   детские   дошкольные
учреждения, дома для престарелых.
   Непосредственным  предметом  моих  личных  исследований,  по   материалам
которых я потом защищала кандидатскую диссертацию, была крестьянская  семья.
Не все у нас, конечно, получалось как надо. Тем не менее наша работа,  скажу
без преувеличения, стимулировала в крае не только профессиональные  интересы
научных сотрудников,  но  и  поиски  специалистов,  руководителей  колхозов,
совхозов. Институт стал получать от различных хозяйств,  предприятий  заказы
на разработку на договорной основе  планов  социального  развития  того  или
иного трудового коллектива. Наша кафедра многое сделала в этом направлении и
продолжала (я это знаю) разрабатывать его и после моего отъезда в Москву.
   Практика конкретных социологических исследований, в которых я участвовала
в течение многих лет,  подарила  мне  и  встречи  с  людьми,  пронзительные,
исполненные  потрясающей  психологической  глубины  картины,  реалии  жизни,
которые я никогда не забуду. Сотни людей, опрошенных мною  по  самым  разным
вопросам, их воспоминания, рассказы, оценка происходящих событий -  все  это
осталось в  моей  памяти  и  судьбе.  Их  повседневный  быт,  заботы.  Сотни
километров сельских дорог - на попутной машине, мотоцикле, телеге,  а  то  и
пешком в резиновых сапогах...
   Проводя комплексное социальное исследование семьи, обнаружила, что каждый
четвертый-пятый  двор  в  селах   Ставрополья   -   двор   женщины-одиночки.
Представляете? Дом  обездоленной  женской  судьбы,  разрушенной  войной.  Я,
конечно, и до этого приводила в своих лекциях, статьях подобные  фактические
данные, но, как бы Вам сказать, не задумывалась над этим  так  глубоко,  что
ли. А вернее - не представляла это так наглядно, зримо  и  больно.  А  когда
опрашивала  села  и  каждый  четвертый  или  пятый  дом   оказывался   домом
женщины-одиночки, то теперь уже сама  воочию  видела  и  эти  дома,  и  этих
женщин. Женщин, не познавших радости  любви,  счастья  материнства.  Женщин,
одиноко доживающих свой  век  в  старых,  разваливающихся,  тоже  доживающих
домах. Вдумайтесь - ведь речь идет о тех, кому природою предназначено давать
жизнь и быть ее средоточием. И удивительно, что эти  женщины  в  большинстве
своем не озлобились, не возненавидели весь белый свет и не замкнулись в себе
- они сохраняли эту вечно живущую в русской женской душе самоотверженность и
сострадание к несчастью и горю другого. Это удивительно!
   - А Вы не думаете, что судьба, возможно,  Вас  и  выбрала  от  лица  этих
женщин?
   - Не знаю, - быстро взглянув на меня, ответила она. И по  взгляду,  и  по
ответу я понял: тему эту в разговоре она не поддержит...
   <...> Сегодня, в годы перестройки, демократизации и  гласности,  наблюдая
за развитием социологии, за деятельностью социологических служб, я думаю:  а
использует  ли  сегодня  социология  в  полной  мере  открывшиеся  для   нее
возможности?  Помогает   ли   она   научному   прогнозированию,   управлению
общественными процессами? Или, опять подчиняясь  чьей-то  субъективной  воле
(разницы  ведь  нет:  воле  правительства,  партии  или  интересам  какой-то
группы), все более  политизируясь,  уходит  от  объективности,  от  великого
предназначения всякого научного  знания:  помогать  людям,  освещать,  а  не
затемнять им дорогу?
   - То есть опять начинает  обслуживать  кого-то,  а  не  работать  на  все
общество?
   - Да, это  важно.  Здесь  тоже  нужна  правда.  Наблюдала  работу  съезда
социологов - он очень сложно шел... Но вернемся  к  нашим  делам  тогдашним,
житейским. У нас росла дочь. Ходила  в  городской  детский  сад.  Училась  в
городской общеобразовательной школе. В обычной, рядовой  школе  микрорайона,
где мы жили. Занималась музыкой, на каникулы ездила к бабушке с  дедушкой  в
село. Жили мы всегда сами, без старших. И наша дочь  делила  вместе  с  нами
радости и трудности тех лет. В меру своих сил помогала  убираться  по  дому,
готовить,  ходила  в  магазин,  овладевала  навыками  составления   домашней
библиотечной  картотеки  и   даже   -   классификации   и   обработки   моих
многочисленных социологических анкет и документов. Надо  сказать,  Иришенька
очень рано научилась составлять библиотечную картотеку, а у нас в семье  это
- работа, поскольку книг в доме всегда было очень много.
   Но ребенок есть ребенок. И я постоянно испытывала  и  испытываю  чувство,
что где-то в детстве обделила ее материнским вниманием... Не отдала столько,
сколько могла, или, еще точнее, - сколько она того требовала. Родилась она у
меня в то время, когда по закону декретный  отпуск  был  всего  два  месяца.
Материальные условия нашей жизни, трудности с работой не позволили мне  хотя
бы какое-то время жить на зарплату мужа. И я никогда не забуду, как  ранними
утрами недоспавшую, наспех одетую, едва не бегом несла ее  в  детские  ясли,
сад. А она приговаривает: "Как далеко мы живем! Как  далеко  мы  живем!"  Не
забуду ее глазенок, полных слез и отчаяния,  расплющенный  носик  на  стекле
входной двери садика, когда, задержавшись допоздна на  работе,  я  опять  же
бегом врывалась в детский сад. А она плакала  и  причитала:  "Ты  не  забыла
меня? Ты не оставишь меня?" Вот так...
   Она часто и много болела. Врачи, консультации... Разные диагнозы,  разные
рекомендации - порой  взаимоисключающие.  Все  это  тоже  не  проходит  мимо
материнского сердца. Стараешься лишний раз не брать больничный лист: ведь на
работе заменить тебя некому. Когда Иришка стала старше, она оставалась  дома
и одна. А малышкой, чего  греха  таить,  я  частенько  вела  ее  с  собой  в
институт. Она терпеливо сидела, играла  в  преподавательской,  ожидая  конца
рабочего дня. Взрослые, заметив  ее,  задавали  вопросы.  И  она  с  детской
непосредственностью, шокируя их, отвечала. "На кого ты похожа,  девочка?"  -
"На папу - у нас совершенно одинаковая ладонь". - "Как тебя зовут, девочка?"
- "Захареныш". - "Да?! А твою маму?" - "Захарка"...
   - Любопытно...
   - Еще в студенческие годы на одной из фотографий  я,  восемнадцатилетняя,
напомнила  Михаилу  Сергеевичу  Захарку  с  картины  Венецианова,   русского
художника XIX века, "Захарка". И он стал меня так шутливо  называть.  Так  и
вошло это в историю нашей семьи. А сейчас, межу  прочим,  повторилось  -  на
новом витке.  Недавно  Настенька,  младшая,  четырехлетняя  наша  внучка,  в
присутствии  весьма  солидных  приглашенных   гостей   на   вопрос   Михаила
Сергеевича: "Где же Раиса Максимовна?" -  вполне  серьезно  сообщила:  "Твой
Захарик  пошел  по  лестнице".  Приглашенные   удивленно   переглянулись   и
рассмеялись. Ничего  не  поделаешь,  пришлось  и  им  объяснять,  кто  такой
"Захарик" и почему "Захарик".
   Во втором классе Иришка писала сочинение "За  что  я  люблю  свою  маму".
Оказалось, за то, что у меня "много книг", за то, что  "все  студенты  любят
маму", потому что говорят маме "Здравствуйте!" и главное - за то, что  "мама
не боится волков". Я храню это сочинение...
   Школу Ириша окончила с золотой медалью. За десять  лет  учебы,  помню,  в
четверти у нее была только одна четверка: по черчению. Так же и  мединститут
окончила - вообще без четверок. И знаете, я этим горжусь.
   В годы отрочества, юности дочь много  читала.  Только  теперь  признается
мне, что очень часто - ночами, как она говорит, "втихаря". "Мне нравилось, -
говорит, - что никогда