ата.  Лариса  разлеглась
загорать. Мы трое пошли в воду - ноги  можно  сломать,  пока  доберешься  до
глубины, чтоб поплыть. Сделал несколько махов, перевернулся на спину. Мужик,
который шел за нами, звонил  по  телефону.  Лариса  потом  сказала,  что  он
произнес: "Черняев здесь. Сижу"... (Телефон в будке  -  потому  что  в  этом
месте купалась охрана - для срочного вызова.)
   Справа пограничная вышка. Два  солдата  направили  на  нас  все  трубы  и
бинокли. Перед нами катер и глиссер... Завели моторы. Метрах  в  ста  маячит
фрегат.
   Зачем  тогда  мужик-охранник?..  Догонять,  если  в  Турцию  поплыву?  Не
догонит: я слишком хорошо (для него - толстяка) плаваю. Ясно: чтоб  знали  -
вы собой не распоряжаетесь, за вами везде следят, вы полузеки... Психическое
давление.
   Через 1/2 часа вылезли. Охранник отвернулся. Пошли вверх. Слышим,  он  по
телефону: "Черняев поднимается!"
   Женщины  уговорили  меня  и  на  другой  день  пойти  купаться.   Говорю:
"Противно, неохота". - "Тоже ни за что бы не пошла, да позлить этих сволочей
хочется", - реагирует Таня.
   "Процедура" та же, что в первый раз: за нами стал спускаться (уже другой)
охранник. Еще не успели раздеться, он громко  по  телефону:  "Объект  здесь.
Остаюсь..." Но на этот раз наверху,  у  начала  тропинки,  объявился  еще  и
пограничник с собакой.
   Поплыли. Видно, как на даче с балкона Толя и Иришка наблюдают за нами.  А
внизу,  ближе  к  "президентскому"  пляжу,  Генералов  и   еще   человек   5
выстроились, смотрят в бинокль. Потом он "счел нужным довести"  до  Ольги  -
что видел, что мы купались.
   М.С. после этого мне сказал: "Не ходи далеко от дома, во всяком случае  -
без моего ведома". Что он имел в виду? Может, просто "заботу проявил"...
   В 15.00 21-го ТV-новости. Ельцин заявил в парламенте России:  Горбачев  в
изоляции  в  Крыму.  Решено:  направить  сюда  Руцкого,  Силаева  и   других
депутатов. Выступил там Бакатин. Диктор взволнованно и подробно изложил  его
речь:  это  государственный  переворот,  Горбачев,   по   крайней   мере   в
воскресенье,  был  совершенно  здоров,  не  считая  радикулита  (видно,   от
Примакова  узнал).  Творится  беззаконие.  Нужно  пригласить  в   российский
парламент депутатов ВС СССР, которых сейчас усиленно обрабатывают.
   Парламент почтил минутой молчания павших в эту ночь "на его подступах".
   Вот,  Михаил  Сергеевич,  где  проверяются  люди:  Бакатин,  которого  вы
отпихнули, боясь всяких Лукьяновых, Янаевых и пр.!
   Мое общение с Михаилом Сергеевичем в эти дни. 19-го утром, как только  по
"Маяку" услышал о ГКЧП, стал думать, как вести  себя  с  М.С.  Ждать,  когда
позовет, то есть - по прежней  субординации?  Нет,  так  нельзя:  он  должен
убедиться в моей верности. И он нуждается в поддержке. Пошел к  нему.  Долго
бродил по дому, пока внучка меня не обнаружила, привела к  деду  наверх.  Он
лежал на постели после процедуры: ему еще "донатирали" радикулит.
   "Ты знаешь, Анатолий, - начал с ходу, - когда я разговаривал с этими,  ни
один мускул у меня не дрогнул. Был совершенно спокоен. И сейчас  спокоен.  Я
убежден в своей правоте. Убежден, что это - авантюра,  и  не  дай  бог  -  с
кровью. - Помолчал. - Не удастся им ни навести порядок, ни  собрать  урожай,
ни запустить экономику... Не  удастся!  Преступная  авантюра!..  Думай,  что
будем делать. Приходи после обеда".
   Я пришел, как договорились. Пошли со всей семьей на пляж,  потому  что  в
доме  говорить  было  уже  невозможно:  кругом  "жучки",  о  чем   панически
предупреждала нас все время Раиса Максимовна.
   Запомнилось: когда спускались к пляжу, ко мне прильнула  меньшая  внучка,
взяла за руку: "А у меня - карты (держит в ручонках колоду). Это вот король,
а это дама... нет - валет, а это - ох! забыла (это была десятка)".
   Я ей: "Ну ладно, а какой она масти?" (Не рассчитывал, что она  знает  это
слово.)
   "Она - червивая!" Эта детская  ошибка  резанула,  напомнила  ситуацию,  в
которую попала и эта малышка.
   Р.М. завела нас с М.С. в маленький павильон, а всех остальных отправила к
воде. Лихорадочно вырвала из блокнота несколько чистых листков, подала  мне,
долго копалась в сумочке и, найдя карандаш, подала мне: "Я оставляю вас".  -
"Да, да, - нетерпеливо (необычно для него в обращении с ней!) бросил М.С., -
мне надо работать". Она жалко улыбнулась и "сделала мне ручкой".
   - Толя! Надо что-то делать. Я буду давить на этого  негодяя  (он  имел  в
виду генерала  Генералова).  Буду  каждый  день  предъявлять  требования.  И
наращивать.
   -  Да,  М.С.,  согласен.  Сомневаюсь,  чтобы  банда  в  Москве   на   это
отреагировала. Но нельзя, чтоб подумали, что вы смирились...
   -  Пиши:  "Первое.  Требую  немедленно   восстановить   правительственную
связь... Второе. Требую немедленно прислать президентский самолет,  чтобы  я
мог вернуться на работу. Если не ответят, завтра  потребую,  чтобы  прислали
журналистов - советских и иностранных".
   Я записал. Он:
   - Смотри, как бы по дороге у тебя это не отобрали!
   - Не отберут! - сказал я уверенно.
   20-го я к М.С. пошел сразу после описанного  выше  купанья.  Опять  долго
ходил по этажам, пока  кухарка  не  показала:  там,  в  кабинете.  Он  вышел
навстречу, тут же - из другой комнаты - Раиса Максимовна. И  сразу  потащила
нас на балкон, показывая руками на лампы,  потолок,  на  мебель  -  "жучки".
Постояли, облокотившись на перила. Я говорю: "Р.М., вот  видите  эту  скалу,
над которой пограничная вышка. За ней, за поворотом, -  Тесели  (это  филиал
санатория "Форос", там дача, где в начале 30-х годов жил Максим Горький). До
того, как построена была "Заря", здесь, на ее  месте,  был  дикий  пустынный
пляж. На самом деле  никакой  не  пляж  -  по  валунам  в  воду  зайти  было
трудновато. Так вот... Я несколько раз проводил отпуск  в  Тесели  и  плавал
сюда из-за той скалы. Лежал здесь и потом плыл обратно".
   Р.М. слушала рассеянно. И вся  встрепенулась,  когда  я  продолжил:  "Вы,
наверное, знаете, что я очень  хорошо  плаваю?  Мне  и  5  и,  наверное,  10
километров проплыть ничего не стоит. Может, рискнуть?"
   Я улыбался, говоря это. А она вся насторожилась. Прямо и долго смотрит на
меня, всерьез подумала, что такой "вариант" возможен. До  этого  она  бурным
шепотом мне рассказала, как они в  3  ночи  во  внутренней  комнате  Толиной
камерой засняли заявление М.С. "Мы его вырежем из кассеты... - говорила  она
(но скрыла, что снято было в двух вариантах плюс еще - заявление врача Игоря
Анатольевича). - Так вот... Я упакую пленку в маленький "комочек" и  вечером
вам отдам. Но вы, ради бога, не держите у себя. Вас  могут  обыскать.  И  не
прячьте у себя в кабинете". Тут  вмешался  М.С.  и  посоветовал  упрятать  в
плавки. Я их сушу на балкончике при комнате Оли и Томы, где  расположены  их
пишущие машинки и прочая "канцелярия".
   М.С. отнесся скептически - чтоб я поплыл в  Тесели,  в  Форос  и  даже  в
"Южный": "Даже если не выловят в воде, выйдет голый - и что дальше? Отправят
в ближайшую комендатуру - и пропала пленка"... Но обсуждали всерьез...  хотя
вариант был явно абсурдный.  И  я  его  "предложил"  в  шутку,  чтоб  как-то
разрядить их нервное напряжение.
   Пленку Р.М. мне дала позже. А пока М.С. попросил ее заняться детьми. Мы с
ним перешли на  другой  балкон,  встали  у  перил  и  тут  же  увидели,  как
повернулись к нам трубы с вышки, и погранпатруль на ближайшей скале взял нас
"в бинокль"... Одновременно - услышали из будки внизу под домом по телефону:
"Объект вышел на балкон,  второй  справа!.."  Мы  с  М.С.  переглянулись,  я
засмеялся и обозвал "их" матом... Он посмотрел на меня: раньше я при нем  не
позволял себе. (Я посожалел: подумает, что теперь, мол, можно!)
   Сели за стол.  Он  положил  перед  собой  блокнот.  Предложил  мне  место
напротив, спиной к солнцу и на солнце. Я говорю: "А можно  рядом?  Не  люблю
солнца - в отличие от вас с Бушем... Помните, как он в Ново-Огареве  пересел
на мое место, когда солнце вышло из-за стены, и я ушел - сел рядом с вами  в
тени?.."
   М.С. улыбнулся, видно,  вспомнив  о  встрече  с  Бушем,  как  эпизоде  из
античной истории, хотя произошла она всего три недели назад.
   Стал  диктовать  "Обращение  к  народу  и   международному   сообществу".
Поговорили. Обсудили, отформулировали каждый пункт.  Я  пошел  к  себе.  Оля
напечатала на шершавке*. Вечером я попросил его  поставить  подпись,  число,
место.  Вверху  он  подписал,  что  просит  огласить  это  заявление  любыми
средствами каждого, кому оно попадет в руки. Когда уходил, Р.М. опять  стала
меня строго инструктировать, чтоб хорошо спрятал и сумел донести - как бы  в
дороге не обыскали. Мне эти страхи кажутся плодом нервного перенапряжения. У
меня вообще еще с войны несколько атрофировано чувство физической опасности.
   Накануне она дала мне свою книжку "Я надеюсь...", которую прислали ей еще
17-го. Сигнальный экземпляр. Просила прочитать  за  вечер...  Я  прочитал  и
очень хвалил. Это доставило большую радость Михаилу Сергеевичу - у него даже
глаза увлажнились. Я  уверял  их,  что  книга  разойдется  по  всему  свету,
расхватают и у нас тоже. "Замолчать не удастся,  что  бы  ни  случилось",  -
уверенно заявил я. Вообще всем своим видом,  поведением  старался  показать,
что "все обойдется". Они встречали меня с какой-то обостренной надеждой - не
принес ли я какую-нибудь "хорошую весть". Расспрашивают,  что  я  слышал  по
"Маяку" (по оказавшемуся в комнате Ольги - Тамары допотопному ВЭФу).  Как  я
оцениваю то, что услышал, что я  вообще  думаю  о  том,  что  будет  завтра,
послезавтра,  через  неделю.  Я  "в   свойственной   мне   манере"   отвечаю
самоуверенно, бодро. Р.М. все  время  в  крайнем  напряжении,  хоть  бы  раз
улыбнулась. Зато Ира - вся полна решимости, бесстрашная, резкая, беспощадная
в  словах  и  "эпитетах"  по  поводу   того,   "что   с   ними   сделали"...
Перебрасываемся с ней и на "отвлеченные", литературные темы. Вроде бы  не  к
месту. И муж у нее Толя - хирург из 1-й Градской - умен,  уверен,  настоящий
мужик, опора.
   Так вот, "вестей"  я  им  никаких  не  приносил.  И  наши  все  дискуссии
вращались вокруг последствий приезда Болдина и К°. Говорили мы и о том,  как
среагирует мировая общественность?  Гадали,  что  думает  сейчас  Коль,  что
думает Буш? Горбачев считал однозначно: хунте поддержки  никакой  не  будет.
Все кредиты прервутся, все  "краники"  закроются  мгновенно.  И  наши  банки
обанкротятся немедленно.  Наша  легкая  промышленность  без  этих  кредитов,
которые давались фактически под "него", сразу остановится. Он  говорил,  что
заговорщики - эти мышиные умы - не могли просчитать элементарных вещей.
   Говорили о  возможной  реакции  республик.  Горбачев  считал,  что  акция
путчистов приведет к быстрой  дезинтеграции  Союза.  Потому  что  республики
могут занять такую позицию: вы там, в Москве, русские деретесь, а наше  дело
сторона, отгородимся и будем делать свое*.
   Настроение у Горбачевых менялось в зависимости от сообщений радио. Когда,
например, ребята из охраны с помощью "проводочков" оживили  телевизор  и  мы
увидели пресс-конференцию Янаева и  К°,  услышали  заявление,  что  Горбачев
тяжело болен, это произвело тяжелое впечатление.  Все  очень  насторожились.
Мнение было общее: если "эти" открыто позволяют себе на весь мир так  лгать,
значит, они отрезают себе все пути назад, значит, пойдут до конца. Сожгли за
собой мосты. Я сказал М.С., что  Янаев  ищет  алиби,  если  с  вами  "что-то
случится". Горбачев добавил: "Теперь они  будут  подгонять  действительность
под то, о чем публично сказали, под ложь".
   А когда Би-би-си сообщило о событиях  вокруг  российского  парламента,  о
том, что народ выступает  в  защиту  Горбачева,  что  Ельцин  взял  на  себя
организацию сопротивления, настроение, конечно,  резко  поднялось.  Впрочем,
19-го, когда мы еще ничего не знали, М.С. говорил мне, что Ельцин не сдастся
и его ничто не сломит. И Россия, и Москва  не  позволят  путчистам  одержать
победу. Запомнил его слова: "Убежден, что Борис Николаевич проявит весь свой
характер".
   Далее  я  позволю  себе  процитировать  о  настроениях  и  предположениях
Горбачева в те дни моего интервью  Саше  Безыменской,  первого  после  моего
возвращения  в  Москву,  по  самым  свежим  следам.  Там  отразились  и  моя
собственная наивность в отношении того, что будет с Горбачевым, с нами.
   Саша меня спросила:
   - Как Горбачев относился к тому, что на его защиту встал Ельцин?
   - Так вопрос просто не мог стоять, - ответил я. - Ведь речь шла о  судьбе
государства, о судьбе страны. Тут уж никаких личных счетов  не  могло  быть.
Если человек готов на все  в  сражении  за  демократию,  за  законность,  за
перестройку, за спасение всего того, что делал Горбачев на протяжении  шести
лет, никакие "привходящие" мотивы уже ничего не значили. Вы задаете  вопрос,
который, я думаю, у Горбачева и в голове не мог возникнуть.
   - Горбачев был уверен, что Ельцин... - настаивала корреспондентка.
   - Абсолютно уверен, что Ельцин не отступит.
   - Действительно ли было у него с самого начала чувство, что народ за  эти
пять лет стал другим и что народ хунту не проглотит и не примет? Была  такая
уверенность?
   - Первый раз я с ним вечером разговаривал, когда только уехали  Болдин  и
К°. И в этот раз, наутро, он совершенно спокойно рассуждал.  Говорил:  самое
страшное, что может произойти, - это если переворот будет набирать обороты и
получит кое у кого поддержку. Тогда  -  гражданская  война  с  колоссальными
потерями, то,  чего  Горбачев  все  эти  годы  пытался  избежать.  Когда  же
заговорщики отменили гласность, когда заткнули рот газетам, он понял, что  у
хунты в международном  плане  дело  проиграно.  Кстати,  в  позиции  мировой
общественности он ни разу не усомнился: тут все было ясно с самого начала.
   Продолжаю из дневника: информацию урывками брали  с  маленького  "Сони"*,
оказавшегося у Толи. Собирались "в кружок": мы с М.С. на диване, Толя  -  на
корточках, Иришка - прямо на полу, Раиса Максимовна - напротив на  стуле.  И
сомкнув головы, пытались расслышать "голоса".  Транзистор  очень  плохой,  с
севшими батареями. Толя его ворочал туда-сюда, чтобы что-то уловить. Вот там
я слышал Би-би-си. Там я впервые узнал, что  Тамару  Алексеевну  увезли,  но
куда, неизвестно.
   Р.М. все время носила с собой маленькую  шелковую  сумочку.  Там,  видно,
самое потайное, что отбирать стали бы в последнюю очередь. Она очень  боится
унизительного обыска. Боится за М.С., которого это потрясло бы окончательно.
Она была постоянно в нервическом состоянии. В этом состоянии она  и  вручила
мне "комочек" пленки, завернутый в бумагу и заклеенный скотчем.
   - Мы уже передали другие варианты. Я лучше не скажу - кому. А это -  вам.
Нет, не вам...
   - Почему же не мне? Я ведь продолжаю качать права как  народный  депутат,
что должен быть на заседании Верховного  Совета  26-го,  о  котором  объявил
Лукьянов.
   М.С.: "Чего захотел!"
   Я: "Оно конечно. Заполучить на трибуну такого свидетеля вашей смертельной
болезни и недееспособности - даже эти кретины догадаются, что нельзя..."
   Р.М.: "Анатолий Сергеевич! Надо - через  Олю.  У  нее  ребенок,  родители
больные, вы говорили... А она согласится? Ведь это очень опасно..."
   Я: "Согласится. Это отчаянная женщина и ненавидит их люто, еще и  за  то,
что они отрезали ее от ее любимого Васи..."
   Р.М.: "Но вы ее  строго  предупредите.  Пусть  спрячет...  куда-нибудь  в
интимное место - в бюстгальтер или в трусики, что ли.  А  вы  сейчас,  когда
пойдете к себе, где будете держать эту пленку? В карман не кладите,  в  руке
донесите  и  спрячьте.  Только  не  в  сейф.  Где-нибудь  в  коридоре,   под
половиком..."
   Я положил в карман. Ольге сказал только  вечером.  Она  сидела  в  кресле
притихшая. Симфоническая музыка по "Маяку" - с  ума  сойти!  Но  тишина  еще
хуже, я включаю только информационные выпуски. Но они в основном - о  спорте
и о "культурной жизни". Одна,  например,  вчера  была...  о  визите  супруги
президента Боливии в Перу, где та занималась не то благотворительной, не  то
фестивальной деятельностью. Верх идиотизма! Тут я подумал, остро,  физически
ощутил, что банда  возвращает  нас  в  информационную  среду  худших  времен
застоя.
   16.30.  Опять  экстренные   сообщения.   Очередной   "Маяк"   начался   с
взволнованного голоса  диктора:  мы,  работники  ТВ  и  радио,  отказываемся
выполнять приказы и подчиняться так называемому Комитету по ЧП.  Нас  лишили
возможности давать объективную и полную  информацию,  мы  требуем  снятия  с
постов полностью дискредитировавших себя руководителей ТВ и радио. Мы,  если
удастся еще прорваться в эфир, будем честно выполнять свой  профессиональный
долг.
   Бакатин и Примаков (молодец Женька, прорвался в Москву!), как член Совета
Безопасности,   заявляют,   что    ГКЧП    -    незаконен,    противоправен,
антиконституционен... и все его постановления  -  тоже.  Горбачев  здоров  и
насильственно изолирован. Необходимо немедленно добиться, чтобы он  вернулся
в Москву или чтобы получил возможность встретиться с прессой.
   Нишанов и  Лаптев  -  председатели  палат  Верховного  Совета  -  провели
экстренное заседание комитетов.  Лукьянов  вылетел  в  Крым  для  встречи  с
Горбачевым. И самое-самое: Минобороны, проанализировав ситуацию, сложившуюся
в результате введения чрезвычайного положения в ряде мест,  приняло  решение
немедленно вывести войска из этих  мест  (т.е.  не  просто  бронетехнику,  а
войска целиком, т.е. и десантников).
   С кем остаются Янаев и Пуго + их генерал Калинин, комендант Москвы, перед
лицом народа?!
   С 6 часов по "Орбите" (объявлено) будет полностью транслироваться  сессия
ВС РСФСР!
   Было уже часов 11  вечера  20  августа.  Я  включил  на  полную  мощность
телевизор. Подсел на корточках к Ольге:
   - Оля! Есть серьезное  дело.  Вы  готовы  меня  выслушать?  Только  очень
серьезно. Можете сразу же, еще не выслушав, отказаться.
   - Ну что вы, Анатолий Сергеевич! Будто вы меня не знаете. Говорите.
   Я рассказал о пленке и заявлении Горбачева, которое она сама печатала,  о
плане переправки их "на волю".
   - Хорошо. Допустим, я попадаю в Москву. Дальше  что?  За  мной  наверняка
будут следить.
   - Да, конечно. Мы обсуждали это с М.С.  и  Р.М.  и  договорились.  Вполне
естественным будет, если вы зайдете к  моей  жене.  Я  напишу  письмо  ей...
такое, как из тюрьмы, вероятно, шлют: мол, все  в  порядке,  не  беспокойся,
скоро вернусь, обстоятельства... и т.п. - на случай, если будут обыскивать в
самолете ли, в аэропорту. А  "комочек"  с  пленкой  придется  вам  запрятать
действительно в "укромное" местечко. Дальше так: если удастся его довезти до
Москвы, вы приходите на ул. Веснина ко мне домой. Передаете  жене  письмо  и
эту штучку. Скажите, чтоб она позвонила Лене - жене Бовина, они знакомы.  Та
придет. Именно она, а не сам Бовин:  слишком  заметная  фигура,  да  еще  на
подозрении, особенно после его вопросика на пресс-конференции Янаева  и  К°.
Ей жена передаст эту вещь, она - Сашке, а тот  догадается  сразу,  что  надо
делать.
   Ольга засунула пленку все-таки в джинсы. Там "комочек" постоянно выпирал.
Я посмеивался, указывая пальцем на это местечко...*
   Теперь передо мной  была  задача  добиться  от  Генералова,  чтоб  он  ее
отпустил в Москву. Я и до этого, еще 19 августа, начал на него  давить:  как
не стыдно, он - офицер, допускает такое издевательство над молодой  матерью.
У нее - больной сынишка. Родители ничего о ней не знают. Не вечно  мы  будем
тут сидеть.  Пытался  шантажировать:  ему  придется  ответить  за  такое  по
отношению к женщине, которая вся изошлась, не имея возможности ничего узнать
о том, что с ее сыном. И далее - в этом роде.
   Однако он продолжал твердить: у него только  односторонняя  связь  -  ему
могут звонить из Москвы, и начальство звонит, а