языками,
завидую по-настоящему. И до сих пор. Английский учила  уже  позже.  Пыталась
наверстать упущенное...
   - Мы остановились на атмосфере в МГУ тех лет.
   - Да, при всех элементах закомплексованности  налицо  был  и  радикализм,
творческий характер учебы. Они присутствовали в МГУ, именно они и  создавали
неповторимую университетскую атмосферу. Знаете, я бы  даже  сказала  точнее.
При  всем  общем  недостатке  нашей  системы  обучения   все-таки   учебная,
общественная жизнь МГУ несла на  себе  в  отличие  от  других  вузов  больше
радикализма, азарта и творчества, компенсируя  в  чем-то  издержки  учебного
процесса. <...>
   Молодые приходят в жизнь с  извечной  уверенностью  внести  что-то  свое,
что-то сделать, преобразовать.  Поэтому  я  и  люблю  ее,  эту  вечно  юную,
одухотворенно-самонадеянную студенческую поросль.
   В университете я встретилась с Михаилом Сергеевичем.  Здесь  образовалась
наша семья...
   Меня часто спрашивают, как мы встретились, как Михаил Сергеевич  ухаживал
за мной. Наверное, это важно в воспоминании каждой семьи. Но для  меня  куда
важнее, ценнее другое. Наши отношения и наши чувства с  самого  начала  были
восприняты нами... Знаете, - откладывает она листки, - я долго  думала,  как
же поточнее сказать. Так вот, для меня все-таки более ценно следующее.  Наши
отношения,  наши  чувства  с  самого  начала  были   восприняты   нами   как
естественная, неотъемлемая часть нашей судьбы. Мы поняли, что друг без друга
она немыслима, наша жизнь. Наше чувство было самой нашей жизнью...
   Первая встреча - на вечере танцев в студенческом клубе Стромынки.  Михаил
Сергеевич пришел со своими друзьями: Володей Либерманом и Юрой Топилиным...
   Мы долго дружили, прежде чем поженились...
   Мне никогда не забыть  наши  длинные  прогулки  пешком  по  Москве  -  от
университета с Моховой до Сокольников, Стромынки. Представьте,  сколько  это
надо прошагать! Прогулки  по  улицам  Горького,  Петровке,  Неглинной...  От
Библиотеки  имени  Ленина  -   к   Арбату,   Кропоткинской,   Волхонке.   От
Преображенской площади (это уже наш излюбленный маршрут  в  Сокольниках)  до
старого здания Театра  Моссовета.  Все  это  -  наша  лирическая  московская
география.
   Не  забыть  совместные  походы  на  выставки,  в  кино,  театр.  Концерты
Лемешева, Козловского, Александровича,  Звездиной,  Огнивцева.  Спектакли  с
участием Мордвинова, Марецкой. Выступления Набатова...
   Не забыть мне и встречу нового, 1954 года в Колонном зале. Елка,  музыка.
Кругом молодые лица и мы. Помню, что окружающие почему-то  обращали  на  нас
внимание. Не знаю почему.
   - Пара, наверное, хорошая была.
   - Как бы тянулись к нам. И рождалось ответное теплое, дружеское  чувство.
Храню его до сих пор. Может быть, то был общий праздник - молодости, счастья
молодости? Новогодняя елка в Колонном зале 1954  года.  А  может,  это  было
связано еще и с тем, что наступал именно  пятьдесят  четвертый  год?  Старое
оставалось где-то там, за чертой, в пятьдесят третьем...
   Поженились мы накануне, осенью  пятьдесят  третьего.  Регистрировались  в
Сокольническом загсе, на другом берегу Яузы...
   Свадьба отшумела на Стромынке, студенческая, веселая, с песнями, тостами,
танцами. Деньги на свадьбу, на новый костюм для себя и  на  мое  "свадебное"
платье (условно свадебное, возьмем это слово в  кавычки:  тогда  специальные
платья не шили. Да и колец обручальных не было. Но  платье  было  новое.)  -
деньги на все это Михаил Сергеевич заработал  сам.  Родители,  если  честно,
даже не знали о наших намерениях. Мы поставили их в известность в  последний
момент. Так молодежь считается с мнением родителей - и тогда, и сейчас. Мол,
так и так, у нас свадьба, денег не надо, у нас они есть. Вот и все известие.
Да и денег-то у наших родителей особо не было. Вообще мы жили  с  постоянным
чувством ответственности перед ними.  Я,  скажем,  всю  жизнь  старалась  не
отяготить чем-либо своих мать и отца, не просить лишнее, не  брать.  Я  ведь
старшая, а у них было еще двое детей, и жилось нелегко.
   Деньги заработал Михаил  Сергеевич  сам,  летом,  комбайнером  на  уборке
хлеба. Правда, мне на туфли у нас не хватило. И туфли я одолжила у подруги в
группе. Но платье было -  это  первая  наша  совместно  приобретенная  вещь.
Платье, сшитое в настоящем московском ателье, я  помню  хорошо  это  ателье:
около метро "Кировская".
   Летом 53-го, перед свадьбой, мы расстались с Михаилом Сергеевичем на  три
месяца. К  каникулам  присоединилась  его  учебная  следственно-прокурорская
практика. Проходил он ее у себя  в  Красногвардейском  районе.  Тогда  район
назывался Молотовским. Жили мы эти месяцы ожиданием писем друг от друга...
   Сегодня,  перечитывая  письма  Михаила   Сергеевича,   эти   строчки   на
пожелтевших  листочках  бумаги  -  столько  лет  прошло!  -  написанные   то
чернилами, то карандашом, то в степи на комбайне, то в районной  прокуратуре
в обеденный перерыв или поздно ночью, после работы, вновь и вновь  думаю  не
только о чувстве, которое соединило нас в юности. Думаю и  о  том,  что  наш
жизненный выбор, наш жизненный путь,  истоки  которого  в  нашем  детстве  и
юности, что он - не случаен.
   Хочу привести отрывки из двух-трех писем Михаила Сергеевича. Полностью не
надо, нельзя, здесь есть страницы, предназначенные только мне, - со мною они
и уйдут... Да, есть вещи, которые предназначаются только для  меня,  сколько
бы лет ни прошло. Но кое-что я вам зачитаю. Посмотрите, на листке сохранился
штампик - "прокуратура Молотовского района"... И даже число:  20  июня  1953
года.  Был  на  работе  в  прокуратуре  и  стал  писать  письмо  на   первом
подвернувшемся листке.
   "...как угнетает меня здешняя обстановка. И это особенно  остро  чувствую
всякий раз, когда получаю письмо от тебя.  Оно  приносит  столько  хорошего,
дорогого,   близкого,   понятного.   И   тем   более   сильнее    чувствуешь
отвратительность  окружающего...  Особенно   -   быта   районной   верхушки.
Условности,  субординация,  предопределенность  всякого  исхода,  чиновничья
откроенная  наглость,  чванливость...  Смотришь  на  какого-нибудь  здешнего
начальника  -  ничего  выдающегося,   кроме   живота.   А   какой,   апломб,
самоуверенность,  снисходительно-покровительственный  тон,  пренебрежение  к
науке. Отсюда - издевательское отношение  к  молодым  специалистам.  Недавно
прочитал в газете заметку зоотехника - Мовсисяна, окончившего Ставропольский
сельскохозяйственный институт. Просто обидно. Видишь в этом зоотехнике  свою
судьбу. Человек приехал с большими планами, с душой взялся за работу  и  уже
скоро  почувствовал,  что  все  это  и  всем  абсолютно   безразлично.   Все
издевательски посмеиваются.
   Такая косность и консерватизм..."
   - А Ваши письма к нему сохранились?
   - Да разве вы, мужчины, храните письма так, как женщины? Я сберегла все -
до одного... Зачитаю фрагмент еще одного  письма.  Та  же  тетрадь,  тот  же
карандаш. Видимо, дня  через  два  писал:  "Ты  спрашивала  о  строительстве
дома... Я, правда, не могу назвать это домом. Это обыкновенная хата.  Сейчас
она уже покрыта черепицей, вставлены окна. В общем, пригодна для жилья.  Вся
беда в том, что до сих пор никак не достанем леса для полов..."
   "Да, Раечка, я тебе не писал.  У  нас  агрегат  почти  на  сто  процентов
состоит  из  Горбачевых.  Комбайнер  -  папа,  Горбачев,  штурвальный  -  я,
тракторист - Горбачев Семен Григорьевич. На соломокопнителе одна  девушка  -
Горбачева Анна Михайловна. Отвозит зерно  от  комбайна  на  машине  Горбачев
Василий Алексеевич. Так уже и говорят: "Горбачевы поехали".  Папа,  Семен  и
Василий - по отцам двоюродные братья... Я должен закончить письмо... Посылаю
горячий привет из сферы производства в сферу интеллекта".
   - Это он писал Вам домой? Вы были на каникулах?
   - Нет, я была в университете. Он  уехал  на  практику,  а  я  что-то  еще
доздавала,  какие-то  экзамены.  Последние  годы  учебы  я   много   болела.
Перенесенная на ногах ангина  осложнилась  ревматизмом.  Врачи  настоятельно
советовали сменить климат. После окончания университета я была рекомендована
в аспирантуру. Выдержала конкурс и поступила. Михаилу Сергеевичу  предложили
на выбор: работу в Москве или аспирантуру. Но мы решили оставить все и ехать
работать к нему на родину, на Ставрополье...
   Задумавшись, Раиса Максимовна замолчала...
   - Конечно, есть какая-то тайна. Тайна чувств и законов, соединяющих  двух
людей. Именно тех людей, которые становятся друг  другу  необходимы.  И  это
неподвластно ни людскому суду, ни суду науки. И хорошо, что есть  что-то  на
свете тайное...
   Мысленно возвращаясь в те годы, я вновь думаю:  каким  тогда,  в  юности,
вошел в мою жизнь Михаил  Сергеевич?  Каким?  Умным,  надежным  другом?  Да.
Человеком, имеющим собственное мнение и способным мужественно его  защищать?
Да. В свое время тогда же, в юности, я столкнулась - и  это  было  одним  из
моих очень болезненных разочарований  -  с  тем,  что  иные  люди  не  умеют
отстаивать собственное мнение, да и не имеют его. А он  -  человек,  имеющий
собственное мнение и способный его сохранять, отстаивать с достоинством.  Но
и это не все.
   Сегодня, Георгий Владимирович, думаю  вот  о  чем.  В  нынешнем  яростном
борении добра и зла, верности  и  предательства,  надежды  и  разочарований,
бескорыстия и продажности я думаю о его врожденном человеколюбии. Уважении к
людям.  Именно  о  врожденном.  Это  ведь  не  воспитывается  -  таково  мое
убеждение. Не приобретается с дипломом - ни с каким. Уважении к людям, к  их
человеческому достоинству... Думаю о его неспособности (боже, сколько я  над
этим думаю!) самоутверждаться, уничтожая других,  их  достоинство  и  права.
Нет, не способен он утверждать себя уничтожением другого. Того, кто рядом.
   Вижу его лицо и глаза. Тридцать семь лет мы вместе. Все в жизни меняется.
Но в моем сердце живет постоянная надежда:  пусть  он,  мой  муж,  останется
таким, каким вошел тогда в мою юность. Мужественным  и  твердым,  сильным  и
добрым. Чтобы мог, наконец, снова петь свои любимые песни, а  он,  повторяю,
любит петь. Чтобы мог читать  свои  любимые  стихи  и  смеяться  -  открыто,
искренне, как это было всегда...
   Беседа закончена. Я потихоньку  раскладываю  по  конвертам  магнитофонные
кассеты и проставляю на конвертах номера: 1-й, 2-й, 3-й...  Моя  собеседница
еще какое-то время молча сидит, отложив в сторону многочисленные,  вкривь  и
вкось исписанные, испещренные листки и листы. Смотрит задумчиво перед собой,
поднимает руку к виску. Лицо заметно побледневшее. Ее последние  слова  были
поразительно похожи на молитву...
   "Тайна, неподвластная суду молвы..." Как и у всяких двоих. Просто у  этих
двоих аудитория - волею судеб - больше. А значит, и молва круче.
   Когда  американские  журналисты  однажды  спросили  у  Горбачева,   какие
серьезные вопросы он обсуждает с женой, тот подумал и ответил:
   - Все.
   Не каждый бы на его месте  позволил  себе  такую  мужскую  прямоту,  хотя
скажите откровенно: а есть ли серьезные вопросы, которые мы не обсуждаем  со
своими  женами?  Нет,  конечно.  Просто  одни  признаются  в  этом,   другие
предпочитают не признаваться, считая, что тем самым прибавляют себе в  чужих
глазах мужественности и самостоятельности.
   Горбачев подчеркнуто рыцарственно относится к жене. Я далек  от  глупости
считать, что это продиктовано идеями перестройки. Я не ищу  здесь  связи.  Я
просто вижу здесь символ. Знак. Хотя в России отношение к женщине,  особенно
к собственной жене, тоже может быть фактом перестройки и даже  требовать  от
человека известной смелости. По крайней мере, в той России,  которую  сам  я
лучше знаю, потому что родился и вырос в ней, -  нравы  Запорожской  Сечи  в
моей России пока ох как живы.
   Она позволяет  себе  индивидуальность,  что  выражается  прежде  всего  в
чувстве  собственного  достоинства.  Он  же  к  этому  чувству  относится  с
неизменным, без нажима, уважением. Такое уважение, похоже,  входит  в  некий
кодекс чести, которому он следует  с  завидным  самообладанием  даже  в  тех
ситуациях, когда другой давно бы сорвался в истерику. Будь я посмелее, я  бы
сказал, что в отношениях двух этих  людей,  вышедших,  что  называется,  "из
народа",  есть  некий  аристократизм,  который  мне,  впрочем,  неоднократно
доводилось наблюдать и в хороших, основательных крестьянских семьях. Назовем
это интеллигентностью - применительно к нашему конституционному строю.
   "Спасибо! - прочитал в одном из  писем,  адресованных  Р.М.Горбачевой.  -
Благодаря Вам - и Вам в том числе  -  меняется  образ  советской  женщины  в
стране и в мире. К ней возвращается достоинство..."
   Горбачев платит своему народу чужие многолетние долги, в чем, возможно, и
состоит его главная драма. В том числе платит  и  по  векселю  "человеческое
достоинство".
   Экзамен жизнью
   -   Ставрополь...   Сюда...   после   окончания   университета   молодыми
специалистами, полными планов и надежд, и приехали  Михаил  Сергеевич  и  я.
Здесь - начало нашего трудового пути, вхождения, если хотите, в  новые  слои
жизненной атмосферы. <...>
   - Вы приехали в Ставрополь со столичным университетским образованием.  По
тем временам это была редкость. Как смотрели на Вас товарищи по работе?  Как
складывались отношения на службе?
   - А никак.
   - Не понял, Раиса Максимовна.
   -  А  что   понимать:   устройство   на   работу   оказалось   для   меня
проблематичным... В первые месяцы в  Ставрополе  я  просто  не  могла  найти
работу! Потом полтора года работала не  по  специальности.  И  два  года  по
специальности, но - на птичьих правах. С почасовой оплатой или на полставки,
с периодическим увольнением  по  сокращению  штата.  Вот  так.  "Человек  со
столичным университетским образованием". "Нетипичное  по  тем  временам  для
Ставрополья явление..." Да. В сущности,  четыре  года  не  имела  постоянной
работы.
   - Почему?
   - Думаю, по двум причинам. Насколько мне известно, в  те  годы  в  стране
вообще сложно было с трудоустройством  специалистов  с  высшим  гуманитарным
образованием.  Я  знала,  например,  что   в   том   же   Ставрополе   тогда
приблизительно 70 процентов учителей работали  на  неполной  ставке.  Но  не
менее важна, на мой взгляд, и вторая причина.
   Да, специалистов с университетским  образованием,  тем  более  окончивших
МГУ, в городе в  то  время  практически  не  было...  Ну,  может  быть,  2-3
человека.   На   кафедрах   вузов,   где   могла   быть   использована   моя
профессиональная  подготовка,   соответствующие   дисциплины   преподавались
людьми, имеющими педагогическое - очное или зачастую заочное -  образование.
Как правило, это были выпускники своего же, Ставропольского пединститута.  Я
не ставлю под сомнение профессионализм  всех  их.  Работая  позднее  в  этой
среде, я встречала людей, кто вел большие научные исследования, был способен
к ним, читал прекрасные лекции, пользовался заслуженной  любовью  студентов,
отдавал педагогике всего себя. Но как много было и тех, кто просто  не  мог,
да и не хотел заниматься ни научно-исследовательской, ни педагогической,  ни
методической работой!.. Но для института это  были  "свои"  люди:  знакомые,
прижившиеся, удобные. Даже - выгодные. А оплата труда у нас ведь  стабильная
- за должность, за  звание,  но  не  за  количество  и  тем  более  качество
выполняемой работы. <...>
   Вообще  я  рада,  что  мы  сегодня  серьезно   задумались   над   бедами,
накопившимися у  нас  в  сфере  образования,  во  всей  системе  обучения  -
общеобразовательной, профессионально-технической, среднеспециальной, высшей.
Ищем  пути  к  ее  демократизации,  к  совершенствованию  всех  ее  звеньев,
улучшению качества обучения и подъему престижа высшего образования в стране.
В самом деле - столько  формализма!  Готовили  специалистов  неизвестно  для
чего. Сколько дипломов наплодили! Много раз я  сама  говорила  в  институте:
зачем мы даем диплом человеку, не подготовленному ни профессионально,  ни  в
общекультурном плане? Приходя на работу с дипломом, он требует тех же  прав,
что и человек, действительно образованный, действительно специалист, позарез
нужный делу. Ведь получается порочный круг - воспроизводство ненужности.
   В этой сфере необходимы крупные изменения. Хорошо, что они уже  начались.
Возьмите последние решения  Президента  о  предоставлении  автономии  высшим
учебным заведениям. Все это - шаги поиска, совершенствования  доселе  косной
системы. Был, конечно, и опыт, традиции, завоевания, но и косности  порядком
поднакопилось.
   - Раиса Максимовна, вернемся все-таки к Ставрополю.
   -  Извините,  не  удержалась,  увлеклась.  Тема  высшего  образования   -
профессиональная боль... Ставрополь...  Михаил  Сергеевич  приехал  сюда  из
Москвы в год  окончания  университета,  несколько  раньше  меня.  Приехал  с
дипломом юриста в распоряжение краевой прокуратуры.  Однако  проработал  там
всего  десять  дней.  Писал  мне:  "Нет,  все-таки  не  по  мне   служба   в
прокуратуре... Встретил товарищей по прежней работе в комсомоле".  В  другом
письме:  "...с  учетом  моего  комсомольского  опыта  работы  в  школе  и  в
университете меня приглашают на работу в крайкомол. Ты знаешь мое  отношение
к комсомольской работе". И  дальше:  "Был  длинный,  неприятный  разговор  с
прокурором края". В новом письме: "Со мной еще раз побеседовали  и,  обругав
кто как хотел, согласились на  мой  уход  в  крайком  комсомола".  Следующая
фраза: "Меня утвердили в должности заместителя заведующего отделом  агитации
и пропаганды".
   ...Зарплата  Михаила  Сергеевича  составляла  тысячу  рублей  в  месяц  -
"старыми", как принято называть, деньгами.
   - Формально - сто рублей "новыми".
   - За  вычетом  налогов,  членских  взносов  во  всевозможные  организации
оставалось 840 рублей. До сих пор помню -  ведь  эти  деньги,  учитывая  мою
длительную  "безработность",  долго  были  единственным  источником   нашего
существования. Не считая продуктовых посылок, которые иногда передавали  нам
из села родители Михаила Сергеевича. Б?льшим помочь они не могли -  не  было
возможности...
   Жизнь в те годы была  не  такой  уж  дешевой.  Если  иметь  в  виду  наши
восемьсот рублей. Двести рублей каждый месяц  мы  платили  за  квартиру,  за
маленькую частную комнатку, которую снимали... В ней с трудом умещалось даже
наше тогдашнее "состояние". Кровать, стол, два стула и два громадных  ящика,
забитых книгами. В центре комнаты - огромная печь. Уголь и  дрова  покупали.
Еду готовили на керосинке в маленьком коридорчике.
   Были у нашей "квартиры" и преимущества. Комнатка светлая, целых три  окна
- и все выходили в сад. А сад большой,  красивый.  И  были  хорошие,  добрые
хозяева  -   я   это   тоже   отношу   к   достоинствам   квартиры.   Старые
учителя-пенсионеры.  Дедуля,  в  отличие  от  жены   и   дочери,   суров   и
малоразговорчив. И только выпив, в "нетрезвом виде"  учил  меня,  что  "надо
трезво смотреть на жизнь".
   Здесь, в этой комнатке, в ночь под православное Рождество 6  января  1957
года родилась наша дочь Иринка. В роддоме в медицинском  паспорте  записали:
"Вес при рождении 3 килограмма 300 граммов. Рост  50  сантиметров.  Вес  при
выписке из роддома 3 килограмма 100 граммов.  Здоровая".  Запись  эту  помню
наизусть, а в те счастливые дни она для меня вообще звучала, как музыка.
   В том же году благодаря усилиям коллег  Михаила  Сергеевича  мы  получили
"государственную квартиру". Она была в доме, два верхних этажа которого  при
строительстве спланировали как жилье. А  нижний,  первый,  -  под  служебные
помещения. Но из-за трудностей с жильем и они постепенно также  превратились
в жилые. Наша "двухкомнатная"  квартира  -  в  недавнем  прошлом  кабинет  с
приемной -  была  последним  павшим  бастионом.  Точнее,  для  кого-то,  для
какой-то