ю: раньше священник  предлагал  имя,  отыскивая
его в святцах. А мое имя выбирали уже сами родители. Отец выбрал...  Он  мне
потом объяснил, что для него оно означало "рай".  Райское  яблочко...  Отец,
очень любивший всех своих детей, все-таки всю жизнь был  особо  привязан  ко
мне. К своему первенцу. И очень гордился мной. Последние месяцы своей жизни,
находясь в больнице, здесь, в Москве, говорил мне, что почему-то  все  время
вспоминает свою мать и меня, меня - маленькую. Я ведь знал, чувствовал,  что
именно ты будешь спасать мою жизнь, говорил мне  в  больнице.  К  сожалению,
надолго спасти его не удалось. У него была сложная  операция.  В  1986  году
отца не стало...
   Родители  матери,  Петр   Степанович   и   Анастасия   Васильевна,   тоже
потомственные крестьяне. Легко ли им жилось? Не  верь,  говорит  мне  сейчас
мама. Не верь, что процветали крестьяне  в  прошлом!  Тяжкий,  беспросветный
труд. Земля, скотина, скудная еда.  А  бедная  твоя  бабушка!  -  восклицает
всякий раз моя мама, Александра Петровна. Каторга у нее была,  а  не  жизнь!
Каторга! Пахала, сеяла, стирала, шестерых  детей  кормила.  И  -  всю  жизнь
молчала...
   Землю родителям дал Ленин - так всегда говорит моя  мама.  Раньше  у  них
своей земли не было. Сказали, вспоминает мама, бери, сколько хочешь, сколько
можешь обрабатывать. Но в начале 30-х годов  семья  деда  была  раскулачена,
лишилась земли и дома, стала жить  временными  заработками.  А  затем  деда,
говорит мама, обвинили в троцкизме, арестовали, и он бесследно исчез.
   - Да что Вы!..
   Наша российская, тяжко, как общая солдатская шинель, пропитанная  кровью,
непредсказуемая история: у человека, который сидит напротив, совсем  другого
по роду занятий, возрасту, наконец, "происхождению", как говорили в старину,
- дед тоже раскулачен. Дед мой раскулачен, отец - переселен из  одной  части
страны - читай: света - в другую. Где еще встретишь такое? У нас же, как это
ни горько, на каждом шагу.
   - Да-да, не удивляйтесь. Мама до сих пор не знает, кто такой  Троцкий,  а
дед и тем паче не знал. И вообще до сегодняшнего дня мать не может понять, в
чем провинился ее отец. Наша общая трагедия - все мы ее пережили. Почему я и
сегодня так боюсь призывов, раздающихся с разных сторон, "искать  виновных".
Ведь это - новый кровавый круг!
   Бабушка умерла от горя и голода как жена  "врага  народа".  И  оставшиеся
четверо детей были брошены на произвол судьбы...
   А вообще дед, Петр Степанович, учил своих сыновей. Старшего,  Александра,
умершего в 26 лет, выучил на экономиста. Учил и младшего, Ивана. Образованию
дочерей по российской традиции особого внимания не уделялось. В крестьянских
семьях женщины почти сплошь были неграмотны. Моя  мама  тоже  с  восьми  лет
пахала, ткала. Уже будучи замужем, окончила ликбез.  Помогла  своей  младшей
сестре  получить  фармацевтическое  образование.  Мама  у  меня  -   человек
природного,  острого,  одаренного  ума.  Отсутствие  образования  всю  жизнь
считает трагедией в своей судьбе. А главной целью своей жизни видела -  дать
настоящее образование собственным детям. И  действительно  всем  детям  дала
хорошее образование.
   Мама не работала на производстве, была домохозяйкой. Бесконечные переезды
семьи вслед за отцом-железнодорожником, хлопоты, связанные с этим,  случайно
доставшиеся квартиры - каких "гнезд" у нас  только  не  было:  и  бараки,  и
щитовые сборные домики... Хотя нет, был и прекрасный, большой деревянный дом
на Урале. Он достался нашей семье в годы войны -  я  уж  и  не  знаю,  какой
оказией. А какое-то время была и "квартира" в помещении  бывшего  монастыря.
Представляете? Война. Да и после войны семья  по-прежнему  жила,  как  живут
перелетные птицы. Только через 40 лет работы отец и мать получили, причем  с
большим трудом, постоянное жилье.
   Мама была домохозяйкой еще и потому, что к двадцати пяти годам уже  имела
троих детей. Но я не помню с детства и по сегодняшний день,  чтобы  мама  не
была чем-то занята. Чтобы сидела, как говорят, на лавочке.  Всю  жизнь,  всю
жизнь шила, перешивала, штопала, вязала, варила, вышивала, чистила. Все сама
ремонтировала, убирала, работала в огороде, держала, когда можно, корову или
козу, чтобы у детей было молоко. Так и сегодня, хотя уже в преклонных годах.
   По характеру мама у нас строгая  и  требовательная.  Помню  сцену,  когда
провожали на фронт отца. Этот переполненный вокзал - а  я  действительно  из
детства так ярко, так остро помню именно вокзалы с их неповторимой горестной
атмосферой - женщины, дети и слезы. Многие женщины даже теряли  сознание.  И
свою маму помню застывшую от горя. Ее слова: "Кто нас будет поднимать?  Надо
держаться!"
   Мы отца на фронт проводили, но он туда не попал, вернулся в военной форме
домой:  железнодорожный  транспорт  был  переведен  на  военное   положение.
Требовалось спешно строить новые железные дороги - для того  же  фронта.  Из
семьи у нас воевали брат матери и мамина сестра: она была военврачом.
   Что дали мне родители? Что дала семья? Спрашивая себя об этом, знаете,  о
чем невольно думаю? Что мои родители и вообще люди, кто перенес весь трагизм
этих лет нашей истории, кто удерживал на своих плечах  всю  ее  многотрудную
ношу, эти люди не имели  возможности  реализовать  себя  так,  как  им  того
хотелось. Вероятно, поэтому они избрали своей целью - хотя  бы  через  детей
дотянуться до тех ценностей, которые для них самих в подавляющем большинстве
так и оказались за семью печатями.  Вы  же  знаете,  у  нас,  русских,  есть
выражение: "поднять детей". По-моему, очень емкая метафора. Но  я  даже  так
скажу: родители дали нам  не  только  образование.  Всей  своей  жизнью  они
воспитывали у нас и чувство ответственности - за  свои  дела,  поступки.  И,
может быть, самое главное, что дали мне мои  родители,  -  сопричастность  к
человеческим нуждам и к человеческому горю...  чувство  чужой  боли,  чужого
горя. Нет, ни одно поколение не живет зря на этой грешной земле...
   Картинки моего детства лишены цельности. Они  как  бы  рваные.  Возможно,
одна из причин - бесконечная "перемена мест".
   В связи с частыми переездами семьи мне пришлось менять много  школ.  Это,
конечно, создавало определенные трудности. Каждый раз новые учителя,  разный
уровень преподавания, разные требования, другой школьный коллектив...  Школы
были, повторяю, разные и все же в главном -  одинаковые.  Грубо  сколоченные
парты, самодельные счетные палочки, самодельная азбука, а  в  годы  войны  и
самодельные тетрадки, в основном из  газетной  бумаги.  И  даже  самодельные
чернила... Учебник на четверых-пятерых. В  годы  войны  -  ежедневная  миска
жидкой похлебки на обед. Вспоминаю  всех  нас,  тогдашних  детей,  одетых  в
фуфаечки, телогреечки, в лучшем случае - в курточки и "пальто" из домотканой
или бумажной материи...
   И все-таки это была моя школа - тем, как и детство, она мне и дорога. Мои
любимые преподаватели. Мои подруги.  Репетировали  в  школьном  хоре.  Пели.
Ставили спектакли на школьных сценах. В  спектаклях  вместе  с  нами  играли
учителя и директор школы. Сейчас такое  уже  почти  невозможно.  Люди  и  их
отношения были естественнее, проще. Впрочем, может быть, мне так кажется...
   Что еще в памяти от школьных лет? Помогали семьям погибших. Торжественные
клятвы давали друг другу: быть верными, быть  всегда  вместе,  помогать,  не
скрывать ничего  друг  от  друга.  Скрепляли  клятвы  "честным  пионерским",
"честным комсомольским". И еще смешивали капли крови, надрезая себе  пальцы.
Я это тоже помню.
   Отец и мать в школу не ходили. "Отец и мать" - вообще я их так никогда не
называла... Папа и мама. И - на "Вы". Мы к родителям обращались - "Вы"...
   Десятый класс закончила в городе Стерлитамаке, в Башкирии. И, как сказано
в аттестате зрелости, "за отличные успехи и примерное  поведение  награждена
золотой медалью". Это  давало,  опять  цитирую  тогдашний  аттестат,  "право
поступления  в  высшие  учебные  заведения  Союза  ССР   без   вступительных
экзаменов". То был второй год, когда вручали золотые медали. Вузом для  себя
выбрала Московский государственный университет имени Ломоносова.
   - Какой же год это был?
   - Сорок девятый. А мне - семнадцать лет.
   Что книга - чудо из всех  чудес,  сотворенных  человечеством,  я,  как  и
многие, тоже поняла в детстве. Книга, художественная  литература  были  моей
постоянной привязанностью, любовью тех лет... Правда, книг было  не  так  уж
много. Выбор невелик. Но читали все, что попадалось, что доставали. И каждая
книга становилась открытием.
   Самые счастливые  и  светлые  страницы  детства,  всплывающие  в  памяти,
связаны с чтением книг в кругу семьи. Я любила читать вслух. Какие это  были
вечера!.. Трещат дрова в печи или в буржуйке.  Мама  готовит  ужин.  Брат  и
младшая сестренка сидят рядом, прижавшись ко мне.  А  я  читаю.  Отец  редко
бывал с нами, очень редко. В те годы знаете, как работали: без выходных, без
отпусков...
   Читали мы все: Панферова - "Бруски", Шолохова -  "Тихий  Дон",  "Поднятую
целину",  Льва  Толстого  -  "Анну  Каренину",  Гюго  -   "Собор   Парижской
Богоматери", Драйзера - "Американскую трагедию", Дюма -  "Трех  мушкетеров",
"Графа Монте-Кристо". Читали Гоголя -  "Вечера  на  хуторе  близ  Диканьки",
Полевого - "Повесть о настоящем  человеке",  Фадеева  -  "Молодую  гвардию",
стихи Симонова. А  когда  бывал  с  нами  отец,  обязательно  читали  Тараса
Шевченко. Прежде всего "Думы": "Думы мои, думы мои, горе, думы, с вами!  Что
вы встали на бумаге хмурыми рядами?.." "Тяжко, тяжко жить  на  свете  сироте
без роду: От тоски-печали горькой хоть с моста - да в  воду!  Утопился  б  -
надоело по людям скитаться;  Жить  нелюбо,  неприютно,  некуда  деваться..."
<...>
   Как только беру в  руки  любой  томик  Шевченко,  сразу  вспоминаю  папу.
Вспоминала его, и когда  была  последний  раз  на  Украине.  Там  состоялась
встреча с  писателями  республики.  Тоже  говорили  с  ними  о  Шевченко,  о
"Кобзаре"... Как любил его мой отец!
   Брат моложе меня на три года, а сестра - на шесть лет. У каждого из  нас,
естественно, своя дорога в жизни, своя биография, своя  судьба.  Сестра  для
меня всегда была ребенком, которого я, как старшая,  опекала.  Я  и  сегодня
называю ее - Людочка. Когда я уехала из дома учиться в Москву, сестре  тогда
исполнилось всего одиннадцать лет...
   Сестра окончила медицинский институт. Врач. Муж - инженер. Теперь  у  нее
уже взрослый сын и маленькая внучка.
   - А брат?
   - Судьба  брата  сложилась  по-другому.  Брат  -  одаренный,  талантливый
человек. Но его дарованиям не суждено  было  сбыться.  Его  талант  оказался
невостребованным и погубленным. Брат пьет и  по  многу  месяцев  проводит  в
больнице. Его судьба - это драма матери и отца.  Это  моя  постоянная  боль,
которую я ношу в сердце уже больше тридцати  лет.  Я  горько  переживаю  его
трагедию, тем более что в детстве мы были очень близки,  между  нами  всегда
была особая душевная связь и привязанность... Тяжело и больно.
   Собеседница замкнулась. А я вновь подумал  о  матушке-России:  не  только
историю едва ли не каждой семьи в стране, независимо от ее положения,  но  и
сегодняшние беды наших семей она чаще всего тоже лепит по  одной,  не  очень
искусной, сугубо отечественной колодке. Самое время  было  задать  наводящий
вопрос  из  какой-нибудь  другой  "оперы".  Но  вопрос,  как  на  грех,   не
отыскивался - у меня и у самого есть что  вспомнить  на  эту  нашу  нечаянно
затронутую тему...
   - Все воспоминания моего детства, отрочества, юности, да и зрелых  лет  у
меня неизменно сопровождаются какими-то яркими,  сильными  впечатлениями  от
природы. Убеждена, что это - из детства. Я выросла в природе. Природа и дети
- это вообще, по-моему, какое-то единое начало.
   Неподдельная красота природы не имеет себе соперниц в этом  мире.  Всегда
со мной запах черемухи, хвои. Радость весеннего, звучного уральского  ручья.
На Ставрополье весна пролетала очень быстро, ручья там не было,  он  был  на
Урале.  Именно  радость.  Радость  весеннего,  звучащего  ручья  и  снежного
сугроба, и морозного, солнечного дня...
   В годы войны на Урале очень активно строились железные дороги - мой  отец
и прокладывал их вместе с другими. И наша семья  переезжала  одновременно  с
новыми дорогами. И как только не переезжала! - в товарных вагонах-теплушках,
дрезинах по временному  рельсовому  пути,  на  санях  по  бездорожью  тайги.
Особенно  ярко  вспоминается  последнее.  Зимняя  тайга.  Трескучий   мороз.
Глухомань.  Мы,  дети,  в  санях,  укутанные  в  тулупы.  Лошади,  по  брюхо
проваливающиеся в снег, комья снега, падающие с лохматых  лап  сосен,  пихт,
кедров. И изредка сверху проникающий, ослепительный солнечный луч...
   На Урал эвакуировали оборудование из западных центров, фабрики и  заводы.
Отсюда  везли  на  фронт  технику  и  оружие.   Значительная   часть   моего
"уральского" детства прошла как раз в Свердловской области. Именно здесь,  в
старой церкви, переоборудованной под клуб,  я  бесчисленное  количество  раз
смотрела "Чапаева". Именно здесь, прыгая на одной ножке,  мы  дразнили  друг
друга: "рогозинская шпана, на двоих  одна  штана".  А  нам  отвечали  вполне
паритетно: "белоглинская шпана, на двоих одна штана". Именно здесь, в городе
Алапаевске, первый раз в жизни была в театре. Смотрела пьесу "Платон Кречет"
- это тоже запомнилось.
   - В общем-то, Вы и сейчас связаны с миром детства  -  имею  в  виду  Вашу
благотворительную деятельность.
   - Да, все мы родом из детства. Были когда-то детьми. К  сожалению,  часто
забываем об этом. Здоровье детей - физическое, нравственное, духовное -  что
может быть дороже? Вспоминаю Армению, трагические дни землетрясения. Никогда
не забуду горестные руины на месте человеческого жилья. Лица людей...  Крики
и стоны. И  этот  потрясенный  разум.  И  слезы.  Тысячи  в  одно  мгновение
погребенных мыслей, надежд и  мечтаний.  Десятки,  сотни  крохотных  гробов,
стоявших прямо на улицах. Была в больницах, где лечились пострадавшие  дети.
Знаете, какими словами встретил меня мальчик, у  которого  были  передавлены
ноги - школа рухнула прямо во время урока! "Тетя Рая,  тетя  Рая!  Я  больше
никогда не пойду в школу!" - закричал он с кровати, едва я перешагнула порог
палаты.
   Что могла я сказать ему? Как утешить? Что бы ни стряслось с нашими детьми
- даже если это удар слепой стихии, - мы, взрослые, в такие минуты смотрим в
детские глаза не просто с состраданием, но и с чувством вины тоже.
   - И все-таки - что же Вы сказали ему?
   - Попросила его крепиться. "Ты же мужчина, - говорю, -  а  рядом  -  твоя
мама". Сказала, что построим новые школы в его городе, красивые, прочные,  в
них  будет  не  страшно.  Держала  его   ладошки,   и   мальчик   постепенно
успокоился...
   Благотворительностью ныне никого не удивишь... Да я и не хотела бы делать
какой-то отчет о своих "добрых делах". Я только хочу сказать, что  забота  о
детях, благотворительность в этой сфере сегодня в нашем обществе не прихоть,
не мода, это самая что ни на есть жесткая необходимость.  Я  не  металась  в
выборе, куда приложить силы. Определилась  без  труда  -  в  сферу  детства.
Шефствую над Центральной детской республиканской  больницей  в  Москве,  где
лечатся дети практически из всех  наших  республик.  Михаил  Сергеевич  свои
гонорары, премии, включая Нобелевскую, передает  главным  образом  на  нужды
здравоохранения. И часто  эти  почетные  поручения  -  передать  деньги  или
медицинское оборудование - Михаил Сергеевич доверяет мне. В  этом  плане  им
многое  сделано  для  лечебных  заведений  в  разных  уголках  страны  -   в
Белоруссии, на Украине,  в  Узбекистане,  Казахстане,  в  том  числе  и  для
больницы Красногвардейского  района  Ставрополья,  откуда  Михаил  Сергеевич
родом.
   Больница,  над  которой  я  шефствую,  также  получила  от  него   немало
современного зарубежного оборудования, валютную помощь. У ее врачей,  а  это
преимущественно  совсем  молодые  люди,  "фанаты"  своего  дела,   появилась
возможность стажироваться в лучших клиниках США, ФРГ...
   Вместе с мужем я была в Чернобыле. Неоднократно встречалась с детьми, чья
судьба оказалась опалена этим горем.  Вошла  в  правление  созданной  у  нас
ассоциации "Гематологи мира - детям", цель которой - лечение детей,  больных
лейкозом, а также в правление фонда японского  бизнесмена  Сасакавы  "Помощь
детям  Чернобыля".  Совсем  недавно  побывала  в  радиологическом  отделении
больницы, где встречалась, беседовала и с сегодняшними больными, и  с  теми,
кто состоит под наблюдением больницы, и даже с их семьями.
   С чем я никогда не могу смириться - так это с обреченностью.  Я  Вам  уже
говорила про Республиканскую детскую больницу. Сюда  со  всей  России,  а  в
общем-то - со всего Союза стекаются самые  больные,  самые  "тяжелые"  дети.
Увы, есть среди них и неизлечимые... Недавно, приехав сюда, вместе с гурьбой
ребятишек вошла и в их общую игровую комнату. Здесь тоже было полно детворы.
Стоит такой приглушенный, как бы несмелый шум - Вы  же  знаете,  как  играют
тяжелобольные дети. И посреди этой детской пестроты - а в больнице дети едва
ли не всех наших национальностей - сидела  на  низеньком  стульчике  молодая
женщина, прижимая к себе трехлетнего  малыша,  и  неподвижно  глядела  перед
собой. Когда неожиданно увидела меня, сказала  глухим,  измученным  голосом,
без истерики, на том крайнем пределе человеческих сил, на который  способна,
наверное, только женская  материнская  душа:  "Раиса  Максимовна,  помогите.
Сделайте что-нибудь! Мы семь раз приезжаем в Москву, и только на седьмой раз
удалось получить место в этой больнице в гематологическом отделении. Но  нас
только обследовали и сказали: мол, возвращайтесь домой, мальчик  безнадежен.
Помогите!"
   У меня подогнулись колени. Взяла у матери ее малыша, стала гладить его по
головке, и мы с нею обменялись  взглядами,  после  которых  слова  не  имеют
значения...
   Потом, уже в кабинете  главврача,  доктора  пытались  убедить  меня,  что
разумнее все же выписать мальчика: ведь он  практически  обречен.  В  случае
операции, которую он вряд ли перенесет, лишь один шанс  из  ста,  что  будет
жить. "Но есть же этот один шанс, и вдруг он - его..." Просила  сделать  все
возможное, и даже больше того. "Умоляю вас", - сказала я.
   Мальчика звали Димой. Вчера я узнала: чуда не произошло. Димы не стало...
   В тот вечер я уезжал с кипой писем в портфеле. Потом дома долго сидел над
ними. Эти письма оказались так  или  иначе  связаны  с  детьми.  Мальчики  и
девочки Кемеровской музыкальной школы благодарят за  встречу  в  Москве,  во
время их гастролей в столице.  А  также  -  за  два  баяна  "Ясная  Поляна",
специально изготовленных по заказу программы "Новые имена" Советского  фонда
культуры на  Тульском  объединении  "Мелодия"  и  переданных  в  дар  школе.
Длинное, возвышенное и сбивчивое письмо актера и режиссера  Р.Быкова,  лично
для меня - по-прежнему непревзойденного  "Айболита-66":  о  нуждах  детского
киноцентра  в  Москве.  Голубенький,  фигурный,  по-моему,  даже  надушенный
конвертик выскользнул сам собой из объемистой кипы, как  будто  из  прошлого
века с его Смольнинским  институтом  и  с  благородной  архаичностью  манер.
Наталия Сац: "Надеюсь увидеть Вас в середине мая и рассказать Вам  про  свой
проэкт (именно  проэкт  -  даже  орфография  смольнинских  времен)  создания
ассоциации "Искусство - детям". Листок, на  котором  написано  письмо,  тоже
резной, голубой, шуршащий, как накрахмаленная материя.
   Несколько писем, написанных  твердым,  характерным  почерком  на  плотных
листах бумаги, в верхней  части  которых  типографским  способом  набрано  -
по-русски и по-английски: Бехтерева Наталья Петровна, академик Академии наук
СССР,  директор  НИИ   экспериментальной   медицины,   руководитель   отдела