ройти в кабинет
Липкина.
     Я сражу же вошел. Липкин что-то рассматривал в толстой черной  папке,
Васильев стоял справа у стола своего начальника и переминался  с  ноги  на
ногу, скрестив руки за спиной.
     - Разрешите? - напористо, но не громко произнес я.
     Липкин поднял взгляд от стола и осмотрел меня с ног до головы. Я тоже
оглядел начальника.
     "Боже мой!.." - воскликнул я про себя от неожиданности.
     Липкин  улыбнулся  мне,  неприятно  оскалившись  при   этом,   словно
передразнил меня.
     "Вот это да!.." - рассердился я.
     А Липкин почесал о рукав свой ноздристый нос, и  на  рукаве  осталась
влажная полоска. Мне стало противно, и я перевел свой взгляд на Васильева.
     - Я требую официального объяснения, -  заговорил  я  с  убедительными
акцентами, - на каком основании меня незаконно преследует  ваше  отделение
милиции?
     После этих  слов  я  подошел  к  столу  Липкина  с  левой  стороны  и
остановился  как  раз  напротив  "своего"   следователя,   а   следователь
по-прежнему продолжал угрюмо помалкивать и беспокойно переминаться с  ноги
на ногу.
     - Сергей Александрович, - начал Липкин.
     - Да! - сказал озлобленно я.
     -  Видите  ли...  мы   не   все   можем   говорить...   существуют...
профессиональные, в некотором роде рабочие тайны... Ну... - снова противно
оскалился Липкин. - Вы же образованный человек, - сказал он.  -  И  должны
понимать это!..
     "Да  уж!..  -  раздумывал  я.  -  Я-то  все  понимаю,  дорогой  Остап
Моисеевич! Начальник отделения милиции!  Вот  и  в  штыки  мы  с  тобой!..
Интересно, ты делаешь вид или действительно не узнаешь меня?!
     Может, взять и сказать тебе  прямо  сейчас,  напрямик,  что  мне  все
известно, что ты, Остап Моисеевич, связан с Зоей Карловной, библиотекарем,
общаешься с нечистой силой, Купсиком, а меня преследуешь, мешаешь  мне,  -
запугиваешь, закрываешь мне дорогу к лучшему!..
     Хотя... Нет!.. Ты, Остап Моисеевич, от меня  именно  этого  заявления
только и ждешь!.. Ловко задумано!.. Но меня  теперь  не  проведешь  просто
так, ловкачи!..
     Представляю себе: как только я тебе все это выложу, так ты  сразу  же
меня и отправишь в  психиатрическую...  Нет  уж!..  То,  что  я  подслушал
телефонный разговор Зои Карловны и твой с Купсиком, - я не докажу, а этого
тебе и надо!.. Так вот почему дверь в  кабинет  у  меня  была  приоткрыта,
когда Зоя  Карловна  разговаривала,  чтобы  мне  слышно  было!  И  ты  вел
переговоры с Купсиком, опять же, чтобы  я  слышал!..  С  ума  меня  хотите
свести, списать, мешаю вам!.. Как же!  Еще  бы!..  Тьма  всегда  устрашает
свет!.. В темной комнате даже зажженная спичка  -  опасность,  ее  тут  же
обступают страшные чудища теней!.. Нет уж!.. Я не  настолько  глуп,  чтобы
поддаться на твою дьявольскую авантюру, Остап Моисеевич!.. Но  насторожить
я тебя все-таки сейчас насторожу!.. Ты правильно заметил, Остап Моисеевич,
- я образованный человек!.."
     - Да, ваше отделение милиции, - заговорил  я,  -  несет  свою  службу
исправно!
     - Стараемся! - отметил Остап Моисеевич.
     - Конечно стараетесь, - подтвердил я. - Еще бы!.. Если  и  вы  лично,
начальник отделения милиции, бдительно, в свое свободное время продолжаете
работать, извините, сыщиком, даже у Долланского...
     - Позвольте! - будто припоминая, воскликнул  Липкин,  и  от  волнения
облизал свои припухшие губы, как и там, в спортзале у  Долланского.  -  Вы
тоже ходите заниматься?! - спросил он.
     "Ну... Отродье!.. И притворяться же умеет!.." - подумал я.
     - Да, - торжествующе подтвердил я слова Остапа Моисеевича.
     - Так... - сказал он, обращаясь ко  мне,  -  вы  принесли  положенные
документы? - Видимо, он  продолжал  вынуждать  меня  прийти  в  ярость,  в
раздражение. Он думал, что я сорвусь,  и  он  все  же,  разведя  руками  в
непонимании, наберет телефонным диском задуманные 03.
     - Вот они, - ответил я, полез в карман и вытащил бумаги.
     - Хорошо! - недовольно подытожил Липкин. - Идите сейчас,  пожалуйста,
с Васильевым, - и  он  бросил  короткий,  ножевой  взгляд  на  молчаливого
следователя и снова обратился ко мне и добавил, - и сдайте  эти  документы
ему.
     Васильев  усиленно  посмотрел   мне   в   глаза,   будто   завуч   на
провинившегося ученика в присутствии директора школы.
     - И все же, - настойчиво сказал я, - я недоволен вашими действиями  и
считаю мх противозаконными!..
     - Скоро, очень скоро все, что  вы  задумали,  -  сбудется!  -  сказал
Липкин.
     - Не понял... - озадаченно возмутился я, - что сбудется?
     - Читайте последние постановления партии и  правительства,  -  то  ли
съязвил, то ли неумело пошутил Остап Моисеевич.
     "Ну, это уже слишком, - подумал я. - Какая тупая наглость!.. При  чем
тут партия, постановления и правительство?! Абсурд или очередная уловка? В
дураках меня хочет выставить!"
     - А вы сегодня будете у Долланского? -  неожиданно  даже  для  самого
себя спросил я.
     Остап Моисеевич  помолчал...  Васильев  тем  временем  уже  вышел  из
кабинета. Я оказался один на один с Липкиным.
     - Советую вам не уходить отсюда в таком настроении, - будто о  чем-то
предупредил меня Липкин и состроил дружелюбную физиономию.
     - А что может случиться? - поинтересовался я.
     - Всякое может произойти, - ответил  Остап  Моисеевич  и  добавил:  -
Птицы - великолепное зрелище, не правда ли?
     - Да... - вслушиваясь и анализируя, произнес я.
     - Всегда хорошо, что в меру хорошо! - сказал Остап Моисеевич.
     - Не понял? - насторожился я.
     - Дело в том, что если птицы очень большие, то они могут и  заклевать
насмерть! - заключил Липкин.
     - Это предупреждение? - спросил я.
     - Это размышления вслух, - ответил  Остап  Моисеевич  и  снова  гадко
улыбнулся.
     Я вышел из кабинета. Поднялся к  Васильеву,  отдал  ему  документы  и
молчаливо покинул мрачное здание законности.
     На улице, сразу же напротив отделения  милиции,  находилась  бочка  с
пивом на  колесах.  Возле  нее  стоял  Остап  Моисеевич.  Он  залпом  сдул
одуванчик пены со своей кружки и начал пить прозрачно-коричневый настой из
нее, искоса провожая меня брезгливым взглядом.
     Я свернул за угол...
     Прямо в автобусе я решил проехать свою остановку, выйти на конечной и
направиться в церковь!
     Так я и сделал.
     В метрах ста  от  храма  за  мной  увязался  какой-то  цыганенок  лет
девяти-двенадцати на вид. Я шел очень быстро, а он  перебирал  ножками  по
ледяному асфальту, поскальзывался, но семенил рядом со мною и приставал:
     - Дядь! Дядя!
     - Отстань, - говорил я.
     - Дядь! Дай двадцать копеек! - не унимался мальчуган.
     Наконец я остановился, оценил своего просителя: растерзанные  ботинки
вместо шнурков завязаны веревкой, а там, где должны быть шнурки  -  торчат
клочки снега; пальто нараспашку, в бахроме, а глаза - озорные и липучие!
     Я сунул ему в замурзанную ладонь двадцать копеек.
     - Держи, - сказал я и пошел дальше.
     Но мой преследователь вовсе и не подумал от меня отставать. Он  снова
побежал рядом.
     - Дядя! Дядя! - опять повторял он.
     Я продолжал идти быстро и молчал.
     - Дядь! Дядя! Рвусь-Русь! Россия - Рос и я - Россия!  Сэр  -  Эсер  -
СССР!..
     Я остановился. Меня удивил этот необычный способ зарабатывать деньги.
     - А как же будет "Мистика"? - спросил  я  и  покосился  в  улыбке  на
цыганенка.
     - Мистка? - опешенно переспросил он.
     - Нет же, - заулыбался я и повторил по слогам, - мис-ти-ка.
     Мальчуган задумался.
     - Да... - сказал я, - не знаешь!.. И я, признаться, тоже не знаю. - И
я зашагал было прочь, как цыганенок окликнул меня:
     - Дядь! Дядя!
     Я  замедлил  шаги  и,  продолжая  медленно  уходить  от   мальчугана,
обернулся в его сторону.
     - Миссия - Мис и  Я  -  Мистика!  -  проорал  мальчуган  обрадованно,
помахал мне рукой и увязался за другим прохожим.
     "Да... Ты прав, парень... - подумал я, -  Наташа  и  я,  Мис  и  я...
Мистика!.. Это близко..."
     Я ступил  на  паперть  городского  храма.  Десятки  больших  и  малых
колоколов ловко  и  медно  зазвонили.  Священник  во  всем  черном  угрюмо
подергивал веревочки вразнобой. Вся прохожая зала  церкви  была  пронизана
музыкой перезвона. Мягко и трепетно отозвалась душа...
     Я плавал в  золотистом  аромате  храма  среди  свечечных  огоньков  и
беззвучно молил Господа услышать меня: "Господи,  -  говорил  я,  даже  не
шевеля губами, - опереди меня в негодных решениях моих и прегради  путь  к
ним! Да созреет сердце мое, и пусть  оно  даст  росток  радости!  Господи!
Останови неуемную волю мою и обступи меня верой Божественной!.."
     Я не заметил, как уже плыл по улицам среди  расступавшихся  прохожих,
говорливых и  оборачивающихся  мне  вслед:  я  чувствовал  это...  И  так,
беззвучно, я проплавал весь день...
     Дома я оказался один.
     Мне  стало  тоскливо.  Негодование,  вначале  бесформенное,  а  потом
осознанное и направленное, просыпалось, росло и  крепло.  "Бога  нет!..  -
вспоминались слова, - но есть что-то вроде него!.."
     Негодование перерастало в ненависть и, наконец, я уже яростно метался
по комнате от окна к дивану.
     Я озлобленно отрицал все! Я ненавидел все! Зажимая свое тело в кулак,
я был готов ударить себя о стену, сбросить с пятого этажа,  размозжить  об
пол! Я орал про себя на себя и на все на свете!
     Потом я достал бутылку вина и отпил его...
     Вскоре моя сокрушительная жажда притупилась. Я бросил  свое  тело  на
диван, и оно обмякло, теперь уже в сладком блаженстве.
     Еще с утра между лопаток на позвоночнике я ощущал необычное  -  будто
кто-то незримый придавил свинцовым пальцем один из позвонков моих или этот
позвонок налился свинцовой тяжестью. А иногда  этот  позвонок  обозначался
роем шипучих мурашек или его словно кто-то щекотал...
     Я еще не заснул, но уже как бы контурно осознавал себя  в  преддверии
сна.
     Тем не менее я  все  осознавал.  Я  чувствовал,  что  позвонок  начал
наливаться свинцом все сильнее и  сильнее.  Затем,  неожиданно,  свинцовый
сгусток начал передвигаться вверх по позвоночному столбу. Вдруг  свинцовый
сгусток остановился на затылке... Он тяжелел и тяжелел, мне казалось,  что
он провалится в  череп!  И  тут,  интуитивно,  я  помог  ему:  мысленно  я
передвинул  его  дальше,  выше,  по  черепу  к  макушке.  Здесь  он  опять
остановился... Я не знал, что будет сейчас, но  вдруг  ясно  почувствовал,
как еще один сгусток мурашек зашевелился у меня в копчике! Я  ожидал,  что
же будет дальше. Сгусток мурашек начал расти, будто напористый  фонтанчик,
и  подниматься  по  позвоночнику  к  макушке.  Наконец,  его  напор   стал
невыносимо сильным. Мощный фонтан мурашек напирал  на  свинцовый  сгусток,
засевший на макушке. И вот этот свинцовый  сгусток,  будто  пробка  из-под
шампанского,  выстрелил  из  макушки  и  улетел   куда-то   вперед   меня,
растворился, а освободившийся фонтан мурашек вырвался на свободу и хлестал
над моей головой: я ощущал  его  струи  и  брызги!  Но  самое  неожиданное
случилось дальше: вдруг все мое тело начало  выдвигаться  куда-то  вперед!
Оно выдвигалось из моего же тела, лежащего на диване. Я чувствовал себя  в
теле, но мое земное тело,  будто  мумия,  оставалось  позади  меня!  Потом
какая-то бездна, полная невесомость, ощущение полета  в  абсолютно  черной
бездонности. Теперь все отчетливо прояснилось: я осознавал и  ощущал,  что
выдвинулся из своего земного тела, где-то  приблизительно  по  пояс,  и  я
висел далеко за диваном,  пространство  комнаты  я  тоже  понимал  и  мог,
мысленно, ориентироваться в нем. Правда, пошевелиться никак не мог.  Очень
хотелось сглотнуть слюну, это мне мешало, я пытался  это  сделать,  но  не
получалось, а горло мое клокотало, и я его  чувствовал  на  уровне  живота
своего другого тела, и я уже начинал понимать, что это телоастральное! Все
же  мне  удалось  с  невероятными  усилиями  проглотить  слюну,  промочить
окаменевшее горло земного тела, и тут же  я  снова  ощутил  себя  в  своем
прежнем человеческом состоянии. Астральное тело исчезло, точно  его  и  не
было!



                           ДВА ЗВОНКА И ВСТРЕЧА

     Больше ни на одном  из  занятий  у  Долланского  Остап  Моисеевич  не
присутствовал, больше меня  никто  не  тревожил  повестками  из  отделения
милиции,  даже  все  люди  вокруг  меня  стали  какими-то   обыденными   и
невзрачными...
     Я продолжал встречаться с Викой. Она все приближалась  ко  мне,  а  я
испытывал неловкость, холодность, но  вида  не  подавал!  И  там,  где  не
хватало мелодики моих, где-то оборвавшихся, чувств, я  доигрывал  сам,  по
памяти...
     Моя мама  весьма  глубоко  и  основательно  ушла  в  свою  докторскую
диссертацию. Страшно полюбила тематические командировки по  стране.  Часто
ее не бывало дома по неделям.
     Теперь я все больше и больше ощущал одиночество. Мой первый  выход  в
Астрал вспоминался мне, будто сон, и бывало, что  я  и  не  верил  в  этот
выход! Я считал его нереальным, но и возражал  на  это  каждый  раз:  ведь
память, память астрального тела жила во мне, как откровение.
     Учителю я еще не рассказывал  об  этом  выходе.  Я  не  то  чтобы  не
решался, а, скорее, берег  впечатления  астрального  тела,  осознавал  его
молчаливое существование.
     Мне  казалось,  а  это  потом  и  подтвердилось,  что  новое   хорошо
осваивается в два, в три приема.  Напористость  без  передышки  -  путь  в
открытую, голую гору, а этапность - ступени в  этой  горе.  С  голой  горы
легко скатиться, а на любой из  ступеней  можно  свободно  и  основательно
передохнуть. Так я постигал тайну преодоления препятствий и продвижения.
     Новое всегда лучше как бы забывать, а потом опять вернуться к нему, и
происходит удивительное: новое становится хорошо освоенным старым!  А  все
потому, что оно успело прийти в равновесие с прошлым опытом, можно сказать
- улеглось...
     И мое астральное тело тоже улеглось теперь во мне,  и  я  был  твердо
уверен, что не так уж и далеко то время, когда  память  астрального  тела,
мой скромный астральный опыт, понадобится мне для совершенства.
     Однако  требовались  консультации.  Я  боялся  натворить  чего-нибудь
неисправимого, и потому, сегодня, решил, что обязательно позвоню Ивану.
     Эта тишина, которая сформировалась вокруг  меня  в  последнее  время,
честно  сказать  -  нравилась  мне.   Нравилась   своим   спокойствием   и
беззаботностью человеческих отношений.
     Но вскоре мне предстояло разочароваться в своем блаженстве, ибо,  как
я потом буду понимать, тишина, или затишье в жизни,  это  первый  признак,
что ты на неправильном пути! Это значит, что  ты  не  мешаешь,  что  ты  -
серенький, неопасный, тепленький! Что ты не зажигаешь спичек, не включаешь
ночник души своей и не обнажаешь тем  самым  шевелящийся  мрак  чудовищных
теней!
     Постольку поскольку я занимался литературой, у меня и  среда  общения
вычерчивалась своеобразная.
     Однако в последние полгода я абсолютно перестал ходить на  какие-либо
литературные скопища нашего города. Только иногда меня навещал мой  старый
приятель, прозаик и поэт, - Павел Мечетов. Ему нравились  эти  занудливые,
графоманские объединения и он приносил оттуда вести суетливой простоты.
     Сегодня как раз был день одной из таких наших литературных аудиенций.
Обычно мы встречались у меня дома: перетасовывали книги  на  моих  книжных
полках в поисках ответов на причудливые вопросы, возникающие у нас.
     В этот раз мы встретились у меня  в  кинотеатре:  сидели,  пили  чай,
слушали тихую музыку, спорили  по  обыкновению,  размышляли,  обменивались
чтением своих литературных опытов...
     - Ты прав, конечно, Сергей, - рассуждал Паша. - Любовь,  как  говорил
Бэкон, лучше  отстранять,  отличать  от  главных  дел,  основных  в  жизни
занятий. - Паша всегда начинал с того, что соглашался со мной, а  потом...
- Да, - продолжал он, - любовь  должна  дополнять,  а  не  доминировать!..
Но!.. Может ли любовь быть наполовину?.. Можно ли на  какое-то  расстояние
отодвинуть свои чувства в сторону, а  потом,  по  желанию,  возвратить  их
обратно?.. Не кажется ли тебе, что чувства  либо  есть,  либо  их  нет,  а
поскольку и любовь тоже - чувство, то, значит, она тоже: либо  существует,
либо нет!
     По-моему, невозможно любовь где-то оставлять,  забывать  на  какое-то
время или отбрасывать ее; как  бы  не  пришлось  потом  потратить  времени
больше на ее поиски или возвращение, нежели выиграть  свободы  от  нее  на
сотворение больших дел? А? Как ты думаешь?
     - Я полагаю, что ты прав,  Паша,  но  прав  -  однобоко,  искривленно
как-то, - сказал я.
     - Почему же? - возразил Паша.
     - А вот почему: любовь - это состояние, ты согласен? - спросил я, ибо
памятовал о том, что в  разговоре  с  Мечетовым  всегда  необходимо  иметь
представление о его платформе, иначе можно было уйти в такие дебри, что  и
не отыщешь друг друга.
     - Да, - согласился Мечетов, - любовь - это состояние,  но  состояние,
сформированное из чувств, из комплекса чувств!
     - Хорошо, - сказал я, - идем дальше... Зачем же  смотреть  на  любовь
так спектрально, я сказал бы - не по-литературному, Паша! Ведь, смотри:  к
чему же свою любовь привязывать, определять навек среду ее обитания?!  Она
ведь  и  так  выродиться  может,  или   привести   к   сумасшествию,   или
ограничить!.. Такая любовь - горе и невзгоды! Пожалуй, при такой любви  из
постели-то не выберешься, и от ее губ не  оторвешься,  молчать  будешь,  и
дальше ее груди -  ничего  не  увидишь!  Мне  кажется,  Бэкон  прав:  надо
научиться отодвигать любовь, а я уточнил бы по-своему! Любовь  надо  уметь
переносить с объекта на объект.
     - Ну, это оправдание для разврата, - возмутился Мечетов.
     - Послушай, Паша: мы сейчас не будем с тобою, если ты не  возражаешь,
углубляться в подобные, я считаю,  мелкие  переносы  любви.  Это,  я  тебе
скажу, кому как вздумается - заниматься развратом или еще чем...  Давай-ка
остановимся поближе к Бэкону! Согласен?
     - Ну, давай! - согласился Мечетов.
     - Бэкон имел в виду, - продолжал я, - отстранение  любви  от  главных
дел, а главное дело для человека, по большому счету, это все-таки  путь  к
истине, не правда ли?
     - Согласен, - сказал Мечетов.
     - Так вот, - уверенно заговорил я дальше. - Я и определяю,  что  надо
научить  свою  любовь  переносить  от  конкретного,  любимого  человека  и
превращать эту любовь в устремленность к  истине.  Любовь  -  это  энергия
устремленности, ее очарование!
     - Ну, хорошо! - вмешался Мечетов. - Ты отвел свою любовь от  любимого
человека, а он, этот человек - раз, и все, его нет, ушел,  предположим,  и
навсегда!
     - Я понимаю, что ты имеешь в виду,  Паша,  -  сказал  я  -  И  сейчас
постараюсь тебе объяснить, почему я так думаю...
     Да, конечно же, я согласен, что если любимого человека, словно куклу,
отвергать и привлекать по своему желанию, то  это  мало  к  чему  хорошему
приведет... Но здесь необходим бумеранговый  такт!  Запустил  бумеранг,  а
пока он возвращается, мало того, что он успеет  сделать  что-то  важное  -
поразить необходимую цель, ты, ко всему прочему, имеешь  полное  ощущение,
что этот бумеранг принадлежит лишь тебе, и он обязательно вернется,  и  ты
даже знаешь когда, и все это радует тебя, но у тебя есть свободное от него
время и восторг встречи - впереди!.. Ты меня понимаешь, Паша?
     - Начинаю понимать, но как  это  будет  выглядеть  на  практике,  так
сказать, в жизни?! Говорить-то хорошо и легко! У меня вон  трое  детей,  и
куда их и жену забумерангивать,  и  как?!  -  спросил  Мечетов  и,  тяжело
вздохнув, добавил, - писать не дают.
     Мы немного помолчали. Я посматривал на Пашу, а он на меня.
     Паша на два года был моложе меня, но, действительно,  чудотворец,  не
иначе, - уже имел троих детей!
     Выглядел