огов на планете!
     Именно, Человек-Ветер, а не просто - ветер, или просто - человек!
     Смотрю я, ведь как свободен ветер! Ему дозволено многое, и  дозволено
это потому, что он ветер и не более того, потому что он не оценивает своих
движений, не обдумывает их, но здесь, правда, есть единственное  сожаление
в адрес ветра, он не понимает своих движений! Но остановимся на  том,  что
ветру как таковому - очень многое дозволено  из  того,  что  не  дозволено
человеку.
     Человек-Ветер, в отличие от ветра, способен понимать, осознавать  сам
факт своих движений в пространстве. Человек-Ветер в  отличие  от  человека
способен не желать.
     Наше тело - ветер, а наши мысли комплексуют его! Мы издаем не законы,
а  издаем  мысли,   которые   своеобразно   комплексуют   наши   тела,   в
государственных масштабах, в рамках социального строя...
     Человек-Ветер созерцает эти законы, живет гармонично,  без  стрессов,
и, что удивительно, общество само разрешает ему то, что оно ни за  что  на
свете не разрешило бы рядовому своему члену, даже законы тают перед  силой
созерцания. Да здравствует Человек-Ветер!
     В последнее время я жил и метался между ветром  и  человеком,  и  мне
было тяжело жить в такой раздвоенности!
     Я срывался, обрушивался на что-то, на кого-то всем существом своим  и
навлекал на себя кучу неприятностей.
     Доходило до абсурда: я начинал  избегать  на  улице  своих  знакомых,
больше сидеть дома, в одиночестве, или срывался в оглушительное раздолье.
     И так меня швыряло от человека к ветру и от ветра к человеку...  И  я
даже написал четверостишие:

                   Люблю я ветра гордые порывы!
                   Пред Вами расточаюсь в похвале:
                   Ветра познаний и любви, - как взрывы!
                   А кто-то скажет: "Ветер в голове..."

     Но зато, когда мне удавалось пусть даже на  одну  секундочку  ощутить
себя  Человеком-Ветром,   тогда   я   по-настоящему   являлся   портретным
властелином  окружающего  меня  мира,  именно   портретным,   потому   что
воспринимал я, в то счастливое время, весь мир, точно воплотившись в  свой
фотографический  портрет,  -  я  осознавал  свое  тело  ожившим,  объемным
портретом, передвигающимся в своем фотографическом пространстве!  В  таком
состоянии происходят удивительные вещи...
     Идущий впереди человек обернется,  посмотрит  на  тебя  сам  не  зная
почему, а это ты заставил его обернуться, и даже  не  заставил,  а  просто
подумал об этом.
     Включишь радио или телевизор, а там звучит та мелодия,  которая  тебе
нужна, или говорят, показывают именно то, что  ты  бы  хотел  увидеть  или
услышать сейчас...
     Или появляется тот человек, который тебе нужен в  настоящее  время...
издается тот закон, даже в масштабах государства и  планеты,  делается  то
открытие в науке, что необходимо тебе сегодня, и  опять-таки,  не  потому,
что ты этого захотел, а потому, что ты об этом просто подумал...
     Замечая за собой успехи в  области  состояния  Человека-Ветра,  я  на
глазах у себя стал изменяться в характере.  Во-первых,  меня  очень  злили
состояния,  когда  я  находился  вне  Человека-Ветра,  а  поскольку   этих
состояний было подавляющее большинство (да что там большинство, почти  все
время), я выглядел весьма строптивым, я сказал бы даже -  агрессивным,  но
это уже во-вторых! Об агрессивности  -  чуть  позже.  Итак:  Человек-Ветер
всего лишь одно-два мгновения, а потом - весь день, два, а то и  неделю  -
злость в чистом виде!
     Господи! Как же это тяжело: знать лучшее, хотя бы иногда обладать  им
воочию, а все остальное время спотыкаться среди дерьма. Правда, я  пытался
учиться жить с ориентировкой на те счастливые мгновения, и  мне  удавалось
час, два, а то и  большинство  дня,  зачастую  с  остатком  на  следующий,
выдерживать  безмятежную  улыбку  на  лице  при  натиске  грязи!  Но   это
оказывалось еще и хуже, чем когда я пребывал в злобе своей. И вот  почему:
сдерживая  злобу,  я  ее  копил,  оказывается!  И  потом  наступали  такие
невероятные срывы... И я, памятуя это, отдавался первому позыву злости.
     Преобладала злость! Даже окружающие меня  люди  стали  замечать,  что
"излишне  эмоционален",  -  так  и   записали   в   моей   характеристике,
направленной в райком  партии  от  моего  киноначальства.  Даже  один  мой
далекий знакомый литератор Иванов, как-то после  одной  из  увеселительных
вечеринок сказал мне, когда мы вышли на ночную улицу:  "Не  пойму,  почему
ты, Серега, такой злой, может, потому, что ты - не женат до сих пор?!"
     Да,  некоторые  начинали  приписывать  мою  раздражительность   моему
холостому образу жизни. Я не пытался их разубеждать. Моя совместная  жизнь
с Викой проходила тайно, все больше у меня в постели (когда я оставался  в
квартире  один)  или  же  в  дружеских   прогулках   по   городу   и   его
развлекательным заведениям. Нас мало кто видел, в гости мы не ходили.
     Конечно, моя мама подразумевала эту  близость,  но  она  подходила  к
этому с точки зрения философии и  предпочитала,  и  правильно  делала,  не
вмешиваться в мою личную жизнь!
     Агрессивность! Сколько она причиняла страданий мне... Аня и я  иногда
перезванивались по телефону, редко виделись, с Корщиковым  я  виделся  еще
реже. Но и Аня, и Корщиков стали замечать мою раздражительность даже в эти
короткие промежутки наших встреч.
     - Смотри, - накажу я тебя! - бывало, хитро  прищурившись,  говорил  я
Ане.
     А я и в самом деле верил и чувствовал  потаенные  возможности!  Но  и
сомнения мучили меня, ведь  я  же  метался!  Аня  начинала  защищаться  от
меня...
     Потом я,  как-то  незаметно  для  себя,  вошел  в  какую-то  вереницу
болезней, в основном простудных: гайморит, тонзиллит,  бронхит  и  прочее,
даже воспаление легких. Они  прямо-таки  атаковали  меня,  и  это  в  свою
очередь прибавляло во мне силу злобе, агрессивности, но  слабости  души  и
тела тоже...
     Аня пробовала меня лечить упражнениями, какими-то приборами, сам я не
только забросил йогу, но и не делал физзарядку, однако все старания  моего
добровольного доктора шли насмарку от моего бесшабашья, вредности, я много
курил! Я изрядно похудел, побледнел. Назрела какая-то стрессовая  ситуация
или же что-то другое, не знаю что, но я безвольно катился  куда-то,  не  в
силах остановиться или притормозить.
     Прошел съезд в Таганроге, я не помню, как  он  там  назывался,  да  и
важно ли это!
     Вокруг съезда был приличный ажиотаж.
     Аня  таинственно  поведала  мне,  что  на  съезде,  среди   профанов,
присутствовали в основном все ведущие мистики страны! И я узнал еще и  то,
что этот съезд регулярен, проходит один раз в не помню сколько лет, и  что
на следующий форум, возможно, попаду и я...
     Я  много  читал  литературы,  соответствующей  моей   устремленности:
"Основы Тибетского мистицизма", "Тибетскую книгу  мертвых",  "Энциклопедию
оккультизма" - я просто проглотил в один присест... Так, я познакомился со
стихами Валентина Сидорова, с его книгой "Семь дней в Гималаях".
     - Ну и много же путаницы у него, у Сидорова, в голове - отзывалась  о
творчестве писателя Аня.
     - Ну и много же путаницы у Сидорова  в  голове!  -  повторял  я,  как
попугай, если речь заходила о "Семи днях в  Гималаях"  с  каким-нибудь  из
моих знакомых. Я повторял, даже не разбираясь почему.
     Однако меня настораживало,  что  в  Волгограде  была  открыта  группа
людей, которая использовала "Семь дней в Гималаях" в качестве своеобразной
библии! Может, все-таки там что-то и есть, но я  продолжал  попугайничать:
"Ну и много же путаницы в голове у Сидорова!"
     Что поделать! Попугайничество тоже становилось одной  из  моих  черт.
Порою это было настолько заметно, настолько явно  выражено,  что  один  из
моих собеседников заявил мне:
     - Кого ты перепеваешь?!
     Но я не обращал внимания и продолжал свой стремительный  читательский
и подражательский бум!..
     Я ознакомился с книгой известного французского мистика  А.  Дебароля,
который тридцать лет ходил по всей Франции,  изучал  людей:  их  ладони  и
пальцы рук, характеры, черты лиц, строения черепов  и  другое,  и  написал
фундаментальный труд "Тайны руки"! Дебароль "научил" меня, разговаривая  с
нехорошими людьми или находясь в обществе таковых, - зажимай в  кулак  три
пальца: средний, безымянный и большой.  Получались  своеобразные  рога  из
мизинца и указательного пальцев, выпяченных вперед. Мне очень  понравилось
это  упражнение,  и  я  без  особых  стеснений  использовал  его  по  мере
необходимости, и помогало, и порою еще как!
     Неожиданно я провел параллель  между  этим  упражнением,  как  я  его
называл, "волевое сопротивление", и, как ни странно, металлистами (орущими
"хеви металл!"), ведь они тоже выпячивают мизинец и указательный пальцы  в
знак проявления  собственной  воли  и  неподчинения  чужой!  И  я  написал
стихотворение, увлекшись металлистами и тяжелым  роком,  потому  что  меня
занимала их волевая ограниченность и потому что они,  действительно,  были
таковой ограничены. Стихотворение звучало так:

                   Струна к струне, - страна гитария!
                   Бежал куда-то Мефистофель...
                   Пойдешь направо: группа "Ария",
                   Налево группа "Черный кофе".
                   Во что еще поверим, втюримся?!
                   Стальная песня не допета.
                   Мы так орем, что даже жмурится,
                   Зигзаги звуков, - "хеви металл"!
                   Мы все восторженно рассеяны.
                   Сидеть на месте заду тесно.
                   Мы привстаем, но рок уверенно
                   Сбивает с ног и давит в кресло.
                   Наш рок машинно-металлический
                   В концертном зале свищет... Ах!..
                   Мы перед музой электрической
                   Все на цепях и в кандалах!

     Однажды,  когда  я,  после  длительного  перерыва,  в  очередной  раз
встретился во Дворце Здоровья с Корщиковым и с Аней, то Аня,  окинув  меня
взглядом знатока, и, может быть, просто устав уже от всевозможных агрессий
с моей стороны, а может, в желании помочь, обратилась к Корщикову:
     - Слушай, Саша, давай-ка его, - она кивнула в мою сторону,  -  нашего
злюку, определим к Ивану. Я думаю, что их надо познакомить. Как ты на  это
смотришь?
     -  Ну,  что  ж...  Пожалуй,  познакомь,  -   сказал   Корщиков.   Они
разговаривали обо мне в моем присутствии так, словно решали  вопрос,  куда
лучше переставить стол в этой комнате: к окну или дверям... Но меня это не
разозлило, а наоборот: я предчувствовал интересное!..
     - По-моему, они весьма подходят друг другу, - определила Аня.
     - Да, да, - уже на бегу из комнаты, как-то, будто прохожий, поддакнул
Корщиков и исчез за дверью...
     Прошло еще некоторое время, может, недели две...
     Зима уже  вовсю  разыгралась,  основательно  выбелила  все  дороги  и
тротуары в городе. Прохожие, будто  перекуривались  в  разговорах,  машины
словно сторонились друг друга, и надо всем громадным городом столбом стоял
белый свет, отражавшийся от светоносного снега.
     Обжигаясь лицом в этом  морозном  свете,  я  пробежал  от  трамвайной
остановки квартал одноэтажных домиков и поскорее вошел в  суетливое  тепло
Дворца Здоровья.
     Через пару минут мы с Аней снова сидели в  ее  крохотной  лаборатории
психофизиологов и ожидали прихода того самого Ивана.
     Я  обидчиво  ежился  на  замечания  Ани,  к   моей   натуре   еще   и
присовокупилась обидчивость, я продолжал язвить и пререкаться.
     Пришел Иван и сразу же сел за стол с видом основательным,  словно  он
прибыл на прием своих пациентов! А он и  действительно  прибыл  на  прием.
Меня и еще какую-то лаборантку в белом халатике - я ее видел в первый раз,
- Аня представила Ивану.
     Он осмотрел нас внимательно. Из-за стола  не  вставал,  не  суетился.
Взгляд его не бегал по нашим лицам, но каждый из нас постоянно ощущал  его
на себе.
     Иван выглядел довольно молодо, моложе  меня.  Если  бы  мне  довелось
описать его внешность, то я описал бы ее приблизительно так: у Ивана  были
короткие, кудрявые волосы, сам он  роста  невысокого,  на  лице  выделялся
крупный,  с  горбинкой  нос,   зеленые,   малоподвижные   глаза,   круглый
подбородок,  довольно  серьезная,  подчеркнутая  выразительностью   линий,
решительность губ.
     Аня  поведала  Ивану  об  устремлениях  и  уровне  моих   желаний   и
лаборантки. Так  я  узнал,  что  лаборантка,  ее  звали  Надя,  собирается
научиться лечить людей.
     - К чему тебе это? - спросил у лаборантки Иван.
     - Хочу научиться тем самым  нести  добро...  -  робко,  с  опущенными
глазами пояснила Надя.
     - Лечить нельзя и невозможно! - сказал он.
     - Почему? - удивилась все также робко она.
     - Потому что закон сохранения энергии... Сколько ты выведешь грязи из
души человека, которого вылечишь, сколько же ее  войдет  в  тебя  или  еще
куда. Эту грязь сжигать надо, а это не каждому дано.
     - Так мне не дано? - печально переспросила Надя.
     - Не знаю,  -  отрезал  Иван.  -  Но  болеть  ты  будешь.  Если  тебя
устраивает подобная перспектива - лечи!
     - А ты меня можешь научить, как лечить? - словно попросила она.
     - Нет, - сказал он. - Я этому не учу.
     На этом разговор с лаборанткой в белом халатике был исчерпан, и  она,
неохотно поднявшись из кресла, медленно вышла  за  дверь  лаборатории  под
всеобщее молчание.
     Следующая очередь была моя.
     - Ну, а что ты хочешь? - обратился ко мне Иван.
     Я ничуть не робел перед ним и поэтому заговорил  с  ним  не  спеша  и
обдуманно:
     - Хочу стать магом, - заявил я.
     Аня улыбнулась, она вообще умела улыбаться  с  подковыркой,  как  мне
казалось в последнее время. Она улыбнулась, и это сразу же разозлило меня!
Но усилием воли, коей у меня иногда хватало, я погасил свое раздражение.
     - Магом... - медленно, как бы обдумывая, проговорил Иван. - Но это же
головастики! - сказал он. - Не правда ль, Ань?
     - Дело в том, что Сергей сам еще не знает, что он хочет,  -  пояснила
Аня. - Ты его, Ваня, возьми к себе, сделай из него человека.
     Вошел Корщиков.
     - А! Вся нечистая сила собралась, - сказал он и поздоровался за  руку
с Иваном.
     Я насторожился. Фраза "нечистая сила" меня смутила, но,  все-таки,  я
не придал ей особого внимания,  ведь  открывалась  перспектива,  что  мною
займутся, а это сильно привлекало!
     Где-то через полчаса я и Иван, вместе, шагали по  ледяному  тротуару,
присыпанному песком, в сторону Центрального рынка. Конечно же, можно  было
бы проехать и на трамвае, но нам необходимо было переговорить.  И  мы,  на
скором ходу, весьма деловито беседовали. Иван  оказался  неплохим  парнем,
посоветовал мне походить позаниматься, как он выразился, "своим телом",  к
одному человеку, по фамилии Долланский.
     - Он больше двадцати лет в городе ведет преподавание своей системы, -
осведомил  меня  Иван  о  Долланском,  -  он  ни  о  чем  не  знает  и  не
догадывается. Мы, - протянул Иван  многозначительно,  -  часто  используем
Долланского для восстановления своих людей. Тебе надо  укрепить  здоровье!
Предстоит нелегкая  работа.  Впереди  много  проблем!  -  и  Иван  черкнул
записку, адресованную Долланскому по поводу меня.
     - Я принял ее с благодарностью. Еще бы! Меня катастрофически замучили
ангины и прочие простуды, силы мои таяли, нервы находились на  пределе.  И
вообще, я усердно вникал во все, что говорил мой новый знакомый,  человек,
который как я понимал с тайной гордостью, мой учитель...
     - Я потребую от тебя полного  послушания!  -  неожиданно  заявил  мне
Иван.
     - И в какой форме  это  послушание  будет  выражаться?  -  озабоченно
поинтересовался я..
     - Делать все, что я буду тебе говорить!  Даже  если  я  тебе  прикажу
прыгнуть  под  машину!  -  Мы  переглянулись.  -   Только   безоговорочное
послушание! - прибавил Иван внушительно.  Он  словно  предупредил  меня  о
дурных последствиях.
     Мне это было тяжело принять, да  что  там  принять,  я,  конечно  же,
никогда на свете не прыгну под машину, кто бы мне это ни  посоветовал  или
ни приказал!
     - Я согласен, - сказал я  Ивану  "В  крайнем  случае,  -  опрометчиво
подумал я, - всегда можно будет отойти в сторону!".
     На прощание Иван оставил мне свой домашний телефон.



                            СИСТЕМА ДОЛЛАНСКОГО

     К Долланскому я направился вместе с Викой. Мы вышли  из  автобуса  на
Комсомольской   площади.   Как   меня   предупредили,   занятия   являлись
неофициальными.  Мы  устремились  отыскивать  в  районе  частного  сектора
заветный конспиративный дом. Еще не было и шести часов,  а  на  улице  уже
сгущалось и темнело фиолетовое пространство.
     Я твердо шел и курил, я знал, зачем я иду. Вика семенила  рядом,  она
постоянно поскальзывалась и потому придерживалась за мою руку.
     - Ой мамочка!.. Ой, Господи!.. Ой, Сережа,  держи,  держи  меня!..  -
выкрикивала она, и я ловил ее на руки, обласкивал, и мы снова шли дальше.
     В довольно сухом тексте записки, которую написал мне Иван в  качестве
сопровождения, содержалась не только рекомендация Долланскому человека  по
имени Сергей Истина, но и  была,  в  самом  конце,  коротенькая  приписка:
разрешалось мне взять с собою, для  поддержания  компании,  одного  хорошо
знакомого мне человека, и не более!
     Вскоре  черные  пунктиры  ледяных  катков,  по  которым   с   разбега
прокатывалась Вика, увлекая меня под руку за собою,  привели  нас  к  дому
N_105. Я навалился плечом на деревянную калитку, и мне удалось сдвинуть ее
внутрь. Мы с Викой оказались в довольно узеньком дворе: в самом конце  его
желтело  электрическим  светом  небольшое   окошко,   оно   горело   среди
посмуглевшей фиолетовой тишины вечера...
     Гуськом, по вытоптанной в снеге, затвердевшей на морозе тропинке,  по
одну сторону которой белели высокие  сугробы,  а  по  другую  протягивался
одноэтажный кирпичный дом, я и Вика прошли к окошку и заглянули.
     За самодельным деревянным столом у окна сидел мужчина лет пятидесяти,
с крупными, пушистыми бровями, крохотными глазками, совершенно  лысый.  Он
что-то вычерчивал на  бумаге,  разложенной  перед  ним,  но  он  сразу  же
почувствовал наше с Викой присутствие за окном, поднял голову от  стола  и
поманил нас рукою, как бы приглашая войти в сарайчик. Я и Вика вошли.
     Мы вежливо поздоровались с хозяином. Насколько я  понял,  перед  нами
сидел Долланский собственной персоной. В сарайчике оказалось так тесно!  У
стола находился еще один стул, кроме того, на  котором  сидел  Долланский.
Вика села, а я остался стоять.
     Я протянул записку Долланскому. Он выхватил  ее  у  меня  из  рук  и,
торопясь, развернул.
     Электрическая лампочка, висевшая с  потолка  на  скрученном  проводе,
чуть повыше его головы, отражалась в  его  напряженных  глазах,  и  потому
казалось, что зрачки Долланского, словно воспламененные  фитильки,  слегка
как бы покачивались на сквозняке...
     В сарайчике действительно было не так уже и тепло:  Долланский  сидел
одетым в фуфайку и валенки поверх зеленого  спортивного  зимнего  костюма.
Хотя, надо признаться, после мороза под открытым небом я немножко  оттаял.
Возле Долланского красновато тлела круглая электрическая плитка. Благодаря
ей здесь было не так холодно, как на улице.
     Изредка до моего лица доносились порывы тепла. Тепло  будто  клочками
витало в сарайчике.  Я  улавливал  очередной  клочок  тепла,  проплывавший
где-нибудь рядом со мною, и окунал в  него  лицо.  Так  я  покачивался  на
месте, выполняя замысловатое упражнение.  Словно  эти  клочки  тепла,  как
незримые наваждения, заставляли меня вращаться. Неожиданно я  поймал  себя
на мысли, что я вроде как  покачиваюсь  не  по  своей  воле!  Внутренне  я
волевым усилием остановил свое туловище...