репетной груди. И тайна ожидала впереди... - невесомо и сладко
продекламировал я.
     Вика встала с кресла, поставила свою чашку с недопитым чаем на  стол,
подошла ко мне, села на колени, и обняла меня за шею, и тихо попросила:
     - Прочти мне еще что-нибудь... - и она, как малыш, прильнула  ко  мне
всем своим телом.
     - Я прочту тебе "Лунную  балладу",  -  задумчиво  сказал  я,  немного
помолчал и, вздохнув, заговорил: "Я шел. Светил  мне  серп  Луны.  К  себе
любовь  -  колдунья  звала.  Я  усмехнулся.  Предрекала:  "Пути   настанут
солоны..." Бросал я вызовы годам, все шла колдунья по пятам. Луна росла  и
шаром стала. И шаг замедлил я, устало, и осмотрелся в первый раз: колдуньи
лик меня потряс! Обветрен я, она все та же, как мне в отместку  молода,  и
не влечет уж, как тогда... "Ты шаг за шагом шел от жизни, - она сказала  в
укоризне. - Ты усмехнулся, был невежда, теперь  тебе  -  одна  надежда!.."
"Колдуньи облик дивно стих, в  глазах  ее  иные  толки.  И  только  лунные
осколки сверкают серпиками в них... Теперь, в  исходе  полнолунья,  -  мне
солоно. Молчит колдунья..."
     - Сережа, - прошептала Вика.
     - Я здесь, Вика, - отозвался я.
     - Я люблю твои волосы, - заговорила она, близко рассматривая меня.  -
Я люблю твои карие глаза, я люблю твой курносый нос  и  ямочки  на  щеках,
когда ты смеешься, я люблю  твое  тело.  Я  вся  пропахла  тобою,  Сережа,
Сереженька...
     - Как долго мы рисовали друг друга, - прошептал я.
     Сердцебиение времени истощало чувства. Мы оба устали, мой обновленный
взгляд скользнул по зеркалам трельяжа. Передышка... И  снова  сердцебиение
времени, и снова передышка, и теплота успокоения...
     Когда я поднялся к себе в квартиру и только успел раздеться и зайти в
свою комнату, как тут же раздался телефонный звонок.  Я  быстро  прошел  в
прихожую и поднял трубку.
     - Алло! - сказал я.
     - Алло! - ответили мне. По голосу, по-моему, это был Корщиков.
     - Саша? - спросил я, чтобы удостовериться в своем предположении.
     - Да, Сережа, это я... - подтвердил Корщиков.
     - Как там, во Дворце Здоровья? - поинтересовался я.
     - Все хорошо, от Ани привет, - сообщил Корщиков.
     - Спасибо, - поблагодарил я. - И ей тоже! Большой привет!
     - Я передам, - сказал Саша, но вдруг: - Слушайте, Сережа, я вам потом
перезвоню, - заволновавшись, быстро заговорил он.
     - Когда, Саша?! - крикнул я в трубку, потому что  какой-то  невнятный
шум, то ли шипение, будто вьюга, клочками начал прорываться  в  трубке,  и
голос Корщикова тускнел - не разобрать, и пропал...
     Я подождал пару минут у аппарата нового звонка,  но  и  через  десять
минут, когда я уже успел немного перекусить на кухне, телефонного  сигнала
не последовало...
     "Корщиков хотел предложить мне коврик! - подумал я. - Но  ему  что-то
помешало?.."
     Тогда я, разуверившись в продолжении разговора,  вернулся  к  себе  в
комнату, достал  из  укрытия  фотокопию  Священной  Книги  Тота,  поставил
пишущую машинку на стул возле дивана, удобно сел и продолжил печатать свой
"конспект-перевод", прислушиваясь к прихожей.


     ...Первая Тайна открывает нашему познающему началу главную  основу  о
происхождении   Вселенной   в   результате    возникновения    Космической
Первопричины, которая обратилась к выявлению  и  рассмотрению  собственных
атрибутов  с  целью  определения  себя  для  себя,   самосозерцания.   Эта
Божественная  первооснова   зеркально   отражается   в   своем   Вселенном
повиновении атрибутов (самой себе), и она трансформировалась таким образом
в движение, которое люди воспринимают как Триединое Божество Творящее. Эта
Триединость  определятся  формой  Абсолютной  троичности  и  выявляется  в
Тернере  Подвижном,  который  основывает  следующий  аспект  -   фундамент
Триединства начальных, первых трех Арканов.
     К этой троичности человек может только лишь стремиться  и  постоянно,
неустанно приближаться, но не постичь таковую, как она есть на самом деле.
     Человек  стремится  к  абстракции,  к  отвлеченности,  путем  синтеза
частностей выходит на обобщение  идеи,  которые  в  феноменальном  мире  в
чистом виде замечены и выявлены быть не могут. Это происходит  сознательно
и даже искусственно, то есть происходит - целенаправленно  -  разрыв  всех
частных отношений данного атрибута. Здесь и возникает огромный архив  всех
возможных возможностей,  потенциалов.  Эта  работа  увлекает  человека  до
высшей потенциальности приближения к Божеству, к объему Троичности, где  в
определенный  момент  и  наступает  Вселенская  грань  Всеединства,  после
пересечения которой человек уже не может, не  в  состоянии  осознать  сами
построения  Тернера,  потому  что  таковое   уходит   из   его   сознания,
растворяется в нем.
     Все верования планеты  имеют  в  своей  основе  Божественный  Тернер.
Запечатлен он всегда целостным по сути, но в атрибутах своих. Эти атрибуты
возможно уместить, отштриховать в следующих трех системах:
     1. Все возникает из вечности и возвращается обратно в  таковую.  Даже
секунды наблюдаются на циферблате времени, но они не  отделимы  от  общего
временного объема.
     2. Отец, мать, сын...  То  есть  Активное,  Пассивное  и  последствие
реализации их взаимоотношения.
     3. Дух, Разум и Сила.
     Итак, Аркан Первый говорит  о  Едином,  Тернере  Божественном.  Он  в
очередной фундаментальной  основе  своей  трактует  о  Вселенском  Волевом
импульсе, самопотоке. Таким образом, он возникает среди Первого и Третьего
Аркана Священной Книги Тота.

                       О мировом активном начале
     Вселенская точка отсчета осознается человеком первенствующей  основой
Активного Самоначала. Самостоятельность от наружного и оригинальность, как
любого отдельного атрибута, так и основы - сути  всякого  формирования,  и
являет  главный  аспект  теории  о  Первичности   вообще.   Любое   данное
возникновение, существование матери, по сути ее находится прежде теории  о
материи вообще.
     Возникновение  и  сам  исход  возникновения   есть   формы   материи;
появляясь,  атрибуты   регулируют   в   материи   данную   им   частность,
обособленность;   эта   частность,   обособленность   и    являет    собой
возникновение, перевоплощает  наружу  Активным  началом  принадлежащей  ей
силы, в долю личной сути в форме, которая ранее была лишь  возможностью  и
стала реально существовать теперь.
     Через стройную классификацию и четкую  систему  взаимоотношений  всех
Божественных Атрибутов познается Мировое Активное Начало.
     Только отстранившись от непостижимого  Целого,  человек  переходит  к
познанию его Частных атрибутов.


     Как только я поставил последнюю точку  в  третьем  параграфе,  как  в
прихожей требовательно зазвонил телефон. Я метнулся к аппарату.
     - Алло! - послышалось в трубке.
     - Саша, вы? - тут же я уточнил.
     - Да, да, это я!
     - Что там произошло?
     - А-а!.. Да это линия что-то закапризничала, а двушек у  меня  больше
не оказалось! - объяснил Корщиков.
     - Ясно! - сказал я. - Вы о чем-то хотели со мной поговорить?
     -  Хотел,  -  подтвердил  Корщиков.  -  Как  бы  нам  встретиться?  -
поинтересовался он.
     - Ой, вы знаете, Саша, я  в  ближайшие  две-три  недели  основательно
занят, - на ходу соврал я. - Если можно, то лучше по телефону.
     - Жаль, - печально протянул Корщиков.
     Я нагло обманывал его, без чувства стеснения, а он, верно, это ощущал
как-то... Разве я мог тогда предположить, что больше не буду разговаривать
с Корщиковым никогда... Впрочем...
     - Я тут с одним товарищем изготавливаю коврики, своим,  так  сказать,
для энергетической балансировки тела, - пояснил Корщиков, а я уже понимал,
куда он клонит. - Коврик специальный, массажный, - говорил он.
     - А что он из себя представляет? - спросил я, а сам подумал: "Значит,
Иван был прав!.."
     - Квадрат из мягкой резины, где-то 30  на  40  сантиметров:  с  одной
стороны его подклеен толстый поролон, а с другой - густо  (одна  к  одной)
наклеены рядами обычные конторские кнопки.
     - Интересно, а как им  пользоваться?  -  продолжал  расспрашивать  я,
анализируя на ходу свои вопросы, их тон.
     - Два-три раза в день, от нескольких секунд до нескольких  минут;  на
нем желательно стоять на босу ногу.  Это  незаменимая  среда  в  комплексе
энергетических занятий.
     - Послушайте, Саша, можно немного отвлечься  и  задать  вопрос  иного
плана?
     - Конечно, можно.
     - Вот в той книге,  что  я  отпечатал,  -  двадцать  две  тайны,  так
сказать, теоретические, но там упоминается, что существуют еще и пятьдесят
шесть малых тайн, непосредственно реализационных, минорных по отношению  к
двадцати двум мажорным, это верно?
     - Да, это так... - подтвердил Корщиков.
     - И можно рассчитывать, что их тоже удастся заполучить?  -  вкрадчиво
поинтересовался я.
     - Будут и пятьдесят шесть, - коротко сказал Корщиков.
     - А когда? - настаивал я.
     - Будут, будут!
     - Интересно, - сказал я, задумавшись.
     - Сережа, так вы коврик купите себе? - спросил ненавязчиво Корщиков.
     - А сколько он стоит?
     - Недорого: пять рублей!
     - Вы знаете, Саша, наверное  куплю,  но  сейчас  у  меня  туговато  с
финансами. Вот разве что недельки через две-три...
     - Жаль... - снова печально протянул Корщиков.
     Я уже начал  раздумывать.  Я  разрывался  между  установкой  Ивана  и
заманчивым   обещанием   Корщикова   о   пятидесяти   шести   арканах,   а
следовательно, коврик лучше было бы  купить.  Но,  все:  "Решайся  или  не
решайся сразу!" - вспомнил я, и победила установка учителя.
     - Нет. Раньше точно не смогу!
     - Что же... - сказал Корщиков. - Если я не уеду за это время...
     - А куда вы собираетесь ехать?..
     - Хочу поработать с телом, восстановиться где-нибудь в хорошем лесном
крае, годика за два...
     - Да, это здорово! - наигранно позавидовал я.
     - В общем, Сережа, если надумаете купить, позвоните во Дворец.
     - Хорошо, - согласился я.
     - До свидания, - сказал Корщиков.
     - Всего доброго, - я медленно положил трубку на аппарат.



                                   НАПЛЫВ

     Чем-то не тем занимаюсь я! Не так живу, не так  думаю!  Все  хочу  не
так! Думаю остановить свои мысли. Отстраниться от мира,  очертить  себя...
Хотя бы ненадолго это делать научиться!
     Хорошо ли врать? Хорошо ли не врать? Как это все мне надоело! Все  же
расслаблюсь, поплыву не сопротивляясь, но и не растворяясь...
     Я отправился вместе с Викой и ее маленькой дочерью в  гости  к  моему
давнишнему учителю по звездному искусству,  Алексею  Алексеевичу  Михееву.
Михеев  редко  пребывал  дома.  В  основном  его  можно  было  застать   в
самодельной обсерватории, расположенной возле огромного кладбища  на  краю
города. Туда мы  все  и  направились.  Некогда  я  сам  строил  телескопы:
полировал зеркала, конструировал окуляры,  помогал  Михееву  ремонтировать
его обсерваторию: красил ее  высокий  железный  корпус,  крепил  множество
болтиков, сверлил дыры. Господи, как же это все давно было...
     Михеев редко пребывал дома. В  основном  его  можно  было  застать  в
самодельной обсерватории, расположенной возле огромного кладбища  на  краю
города. Туда мы все и направились.
     Некогда я сам  строил  телескопы:  полировал  зеркала,  конструировал
окуляры, помогал Михееву ремонтировать его обсерваторию: красил ее высокий
железный корпус, крепил множество болтков, сверлил дыры.
     Господи, как же это все давно было...
     Михеев встретил меня с радостью. Разговорились. Он  сетовал  на  свои
беды,  рассказал  историю  с  ворами-негодяями,  что  искорежили  дверь  в
обсерваторию, но не  проникли  внутрь,  совсем  недавно...  Я  внимательно
слушал старого человека. Алексею Алексеевичу это нравилось,  и  он  думал,
что Вика, - моя жена, а я ничего  не  объяснял  ему...  Было  холодно,  но
безветренно, когда мы поднялись в помещение под куполом,  открыли  его,  и
открылось небо. Алексей Алексеевич свое небо знал наизусть...
     Власти города определили место для обсерватории у кладбища, но Михеев
был рад этому: "Здесь небо чище!" - говорил он.
     Его не любили  обладатели  всех  начальствующих  кабинетов,  куда  он
приходил просить, требовать... Один раз,  когда  очередная  дверь  за  его
спиной полностью не захлопнулась, до него донеслись слова: "Когда же умрет
этот несносный любитель?!"
     И вскоре Михеев умер...
     Я его так уважал... Я любил убегать к живому Михееву из  этого  мира.
Алексею Алексеевичу так и не удалось  вывесить  звездный  флаг  над  нашим
далеким городом, где давно забыли  о  небе,  но  любили  рисовать  красные
звезды, где царило бесцарствие. Но Михеев не огорчался,  на  его  двери  в
обсерватории значилась надпись: "БЕЗ ДУШИ НЕ ВХОДИТЬ!" Правда, эта надпись
изрядно обожжена спичками любопытных, исцарапана прохожими...
     Мне пришло  письмо  от  Геннадия  Филипповича  Жирова,  тоже  отпетый
любитель, в котором написано о смерти Михеева...
     Но сейчас Михеев был жив, и он суетился у своих телескопов, налаживал
их, корректировал  оси,  менял,  будто  патроны,  окуляры,  заряжал  их  в
металлические трубки...
     Вике очень понравилась Луна: ее поверхность в  прожилках  каналов,  в
чешуе кратеров, а свет у Луны - дивный, точно свет  Вселенского  холода  и
равнодушной печали.
     У меня таилось чувство какого-то  ожидания...  Я  уже  несколько  раз
занимался дыханием Астрала, я заботился о разжигании всех цветов радуги...
И теперь я постоянно ощущал некоторое жжение на затылке и теплые  струи  и
волны в позвоночнике.
     Что-то должно неминуемо очень скоро произойти... Я  торопил  события,
пребывал в желаниях...  Я  видел,  как  уже  горел  бикфордов  шнур  моего
терпения и светлячок его  огонька,  жужжа,  будто  пчелка,  приближался  к
одинокому бруску динамита, на котором лежал мой букет чувств, завернутый в
мысли прежних устоев. Я ожидал взрыва.
     Оксанка, замечательная девочка! Мне нравилось это маленькое  существо
в спортивной шапочке и модной крохотной куртке, наверное потому,  что  оно
было частью Вики.
     Алексей Алексеевич человек  тяжеловесный,  медлительный,  умел  долго
думать,  но  основательно  работать.  На   вид   крупнолиций,   скуластый,
краснощекий, широкоплечий, высокий, но мягкий и слабохарактерный.
     Звезды, еще до нашего прихода под купол, проявились на небе и  теперь
мерно блистали.
     "А может, Михеева не стало потому, что я начал уходить  в  другое?  А
может, потому, что я стал уходить в другое, - не стало Михеева?.." - думал
я.



                                ВОТ И СЕМЬЯ

     - Наташа!.. Я не вижу тебя...
     - Я рядом, совсем близко, протяни руку...
     - Где?.. Где  ты?..  -  я  ласково  ощупывал  воздух,  но  ничего  не
чувствовал и щурился.
     - Вот моя рука, Сережа...
     И  тут,  в  своих  ладонях,  я  ощутил  мягкую  тяжесть   прозрачного
пространства.
     - Господи!.. - воскликнул я, - это твоя рука, Наташа!..  Как  я  хочу
тебя видеть, милая... Не ощущать, а видеть!.. Живую и близкую...
     - Я тоже этого хочу, Сережа, - и Наташа заплакала, словно тайком,  но
всхлипы, теплые всхлипы выдавали ее.
     - Не плачь... Зачем же ты меня расстраиваешь... Не плачь, - умолял  я
и слышал все же всхлипы.
     - Боже мой! Сережа!.. - всхлипывала Наташа. - Я ничего не понимаю,  и
мне опять становится страшно...
     - Не бойся, ничего не бойся. Я же рядом, иди, я обниму тебя...
     Я стоял, не в состоянии сделать хотя бы полшага навстречу Наташе!
     - Что это?! - воскликнул я, обнимая Наташу.
     - Это малыш, - прошептала она.
     - Малыш... - ласково повторил я.
     - Да... - мягко всхлипнув, отозвалась Наташа у моего плеча.
     - Но он... - только и сказал я.
     - Это девочка, наша девочка, Сережа...
     - Это... моя дочь?...
     - Да... Она сейчас уютно спит.
     - Дай... Я подержу ее...
     Мое дыхание прерывалось от счастья: отец... я отец...
     Я держал на своих руках, в целом свете,  единственного  ребенка!  Моя
душа отливала золотистым блеском радости, и моему сердцу стало очень жарко
в груди, оно будто ласкалось к невидимой девочке...
     - Как ты ее назвала? - тихо и нежно спросил я. Наташа не  отозвалась,
и я  испугался!..  "Что  же  я  буду  делать  с  невидимой  девочкой,  она
погибнет!.." Наташа! - снова громко и взволнованно позвал я.
     - Тише, - послышалось рядом, - ты разбудишь малышку.
     - Почему ты молчала, Наташа?
     - Я еще не назвала нашу девочку.
     - Можно назвать ее мне? - шепотом попросил я.
     - Мне это будет приятно.
     - Так пусть же торжествует  все  на  свете...  Я  назову  ее  Сабина,
можно?..
     - Сабина... - повторила Наташа.
     - Ты недовольна? Коль нет - скажи.
     - Нет... Напротив. Мое все то, что и твое. Я рада.
     - Приблизь ко мне свои губы, Наташа. Я тебя поцелую.
     - И я тебя тоже поцелую... Вот мои губы, Сережа...
     - Семья моя, родные в мои, - я обнял Наташу,  стараясь  не  разбудить
малышку Сабину, мою доченьку, и я целовал, целовал невидимое,  но  родное:
Господи... Господи... Господи...



                             УРОКИ СОЗЕРЦАНИЯ

     Пока мое в движенье тело: могу трусливым быть  и  смелым,  могу  один
ходить, с толпой, - но только не самим собой!
     Пока в движенье только я, с последней мысли острия, вспорхнув, - я  к
образам причислен, - тогда я только вижу мысли!
     Пока мое в движенье тело - я нахожусь  своем  без  дела!..  Бездвижно
тело, - бытия простор! - В движенье только я!..
     Карабкаются в гору мысли, - до неба  дотянуться  б  им!..  Порой  над
пропастью зависнут, а там, внизу - бездонный дым. А там, внизу  -  простор
безумства, без крыльев - смерть... Я  так  раним.  По  краю  ходят  мысли,
чувства. Но только б не сорваться им!..
     Осторожно - чувства пламенные... Суть надежно - чувства каменные!  Их
слагают только праведники, воздвигают, будто  памятники!  Безмятежно,  все
они вдалеке... Сердцу нежно и душа налегке!
     Приму себя за  постоянство,  опорной  точкой  бытия,  и  размышлениям
пространства  молитвенно  придамся  я...  И  то,  что  было  неподвластно,
недосягаемо извне: понятно будет мне и ясно. Все под рукою, как во сне...
     Весь, беззвучно, предаюсь  я  пению!  Осветляют  душу  только  тьмой.
Поклоняюсь только вдохновению: каждый выдох, вдох - учитель  мой...  Чтобы
распознать просторы гения, осознавши скованность свою, для души беру уроки
пения: душу в целый космос распою!
     Невежество я в  людях  презираю,  бесстрастен  к  проявленьям  чувств
людских, но я с великой нежностью взираю на их тела, на все одежды их...
     За что себя мы привязали к телу? - Желания огромно разогрев,  которые
так часто оголтело, не исполняясь, будят жадный гнев!..
     Желания, как стая волчья, -  страсти!  -  Мы  наслаждаться  чувствами
хотим!.. Голодного желания лязг - порождено лишь телом, - только им...
     Такие вот невежества приметы, - желанные телесные тиски!  Я  в  людях
презираю только это, бесстрастен к проявленьям чувств людских!..
     Но как прекрасны тело и одежды! - Они, как воплощенье Божества!  И  я
на них гляжу бесстрастно, нежно, ка на судьбу земного естества...
     Ты властительно - терпенье! Топчут пусть тебя они: то ли люди, то  ли
тени, только ты их не гони!
     Расстелись в покорстве лести. И от смеха и от слез  топчутся  они  на
месте на твоей ладони грез...
     Не гони их, что убоги! Зря на них не сквернословь... Ведь твоя ладонь
им строго ограничила любовь!
     Ограничила пространство, мысли, долю, суету. И они смакуют  пьянство,
дружбу, драки, красоту!
     То ли тени, то ли люди: шаг с ладони, и конец!  Чувства,  помыслы  им
судьи; Бог - верховный образец...
     Столько о земном  остроге  понаписано  всего!  Но  ничто  о  Боге,  о
терпении его...
     Я в людей влюбленный нел