ушек бесконечных, тварей и святых,
   И хочешь, чтобы Я, побитой горемыкой,
   Касался в страхе ног твоих.

   Нет, нет! Мы жаждем все творенья,
   Все жаждем что-то создавать,
   Во все вдыхать сердечное биенье,
   А после то - любить и угнетать!

   Чем больше создадим себе подобных,
   Тем больше хаос разных мнений наплывет,
   Не будет больше сих просторов ровных,
   Но все там боль да кровь зальет!

   Нет, ты не наполнишь жизнью космос -
   Ты лишь частички в бесконечность разорвешь,
   Пока нас трое - каждый разных мнений космос,
   Но вскоре в миллиарды одиночества вольешь!

   Отдай мне деву - первую, святую,
   А сам лети и странствуй дальше в пустоте,
   А я ее навечно поцелую,
   И будем вечность мы расти в душевной чистоте.

   Творить в себе, творить без разрыванья,
   На мир ненужных, тленных форм,
   В себе растить веками сны, мечтанья,
   Пусть будет то единый духа дом!

   Пусть хаос первозданный окружает,
   Но будет он лишен проклятой суеты,
   Пусть в бесконечность диск спокойствия взрастает,
   Вот таковы зарей рожденные мечты!"

   Как рассердили речи эти Бога!
   Он ослепительно и гневно запылал:
   "Умерь капну ты пламенного стога,
   Ишь, первенец, о чем ты замечтал!

   Ты будешь мне служить в любви, в почете,
   А я тебя за это лаской награжу,
   Ты будешь годы проводить во сладостном полете,
   Иначе наказаньем поражу!

   О деве - роднике сим чистом, изначальном -
   И не мечтай - она моя.
   И будь веселым, да не будь печальным -
   Смирись - уж такова судьба твоя!"

   Но тот, рожденный первым, не желал смиряться,
   Расправил крылья тысяч зорь,
   На Бога стал он устремляться,
   Уж чуя океаны боли, горь.

   Они схватились перед девой,
   Сплелись страдающим клубом,
   Победа тут досталась первой,
   Тому кто заселить замыслил кровью дом.

   А сын зари, рожденный первым,
   Был скручен в цепи, но не побежден,
   Смотрел на деву взором светлым,
   И был ее словами осветлен.

   "Я буду ждать тебя, рожденный первым,
   В тебе горенье Бога - боль его и страсть,
   Ты на века останешься мне светлым,
   Хоть ждет тебя страданий злая пасть.

   Но ты отважен - ты отважней всех потом рожденных,
   Осмелился подняться на Творца,
   Там - впереди, так много пустотою побежденных,
   Но ты незыблем - ты из одиночества венца.

   О знай и помни, милый сын рассвета,
   О первый луч пылающей зари,
   О знай в бреду веков - там без любви , без света,
   О там мечтою обо мне гори!

   О ты, сын мужества, сын света,
   Сквозь времена мечту свою неси,
   В конце родится из души твоей сонета,
   Которая взметнется до небес выси.

   И боль твоя такою станет,
   Что рухнет в крике мир обманных форм,
   И вот тогда час единения настанет,
   Утихнет буря и утихнет боли шторм!"

   "Что говоришь ты - ты зачем его смущаешь,
   И силы подливаешь для борьбы,
   Зачем ненужные мечтанья ты вливаешь,
   Ведь ты все мои любимые рабы!..

   Ты не покаешься, я вижу, сын мой первый?
   Да, - ждет тебя темница пустоты,
   Но и в конце ты не услышь голос светлый,
   Ты распадешься - не спасут мечты!"

   "Я чую силы - выдержать эпох давленье,
   И вопль будет в сердце и копиться, возрастать,
   И сокрушит в конце твое творенье,
   Мой глас - его то из души вам не забрать!"

   Тут вздрогнул Бог, почуял начертанье,
   Веков, судьбы, времен и пустоты,
   Почуял, что в конце ждет полыханье,
   И мир без образов, но полный единенья, чистоты...

   Он вздрогнул, и не в силах с волею бороться,
   Безмолвно в клетку боли, одиночества его пустил,
   И дух зари веками стал уж там молоться,
   И начал глас его взрастать из духа сил.

   Он там, в давящей клетке, огненным бураном,
   За разом раз все яростней в душе ревет,
   И к деве рвется он бурлящим станом,
   И в силе одиночества растет.

   И сам того не зная, силы из любви черпает,
   Вновь вспоминает изначальный, ласковый родник,
   О единенье, росте духа в бесконечности мечтает,
   И все растет в нем разрушенья крик.

   И где-то в боли помнит первое стремленье:
   Любить всегда, любить спокойный тот родник
   Хоть в нем огня бурящее движенье, -
   Любви хрустальной голос не поник."

   И вот Пьеро закончил эту страстную песнь. И, когда пропел он  послед-
нюю строчку, - в последний раз в отдалении  раздался  раскатистый  голос
грома.
   Буря ушла, вновь высветилось во всю свою серебрито-звездную высь небо
- нет - не небо, но бесконечность - не представимые, и  чарующие  красой
своей пустоты.
   А Дракон, когда пропел Пьеро последний куплет, вздохнул, и  вырвались
из сотни его глоток, вместе с раскаленными облачками стоны  -  стоны  от
которых вздрогнула земля, а с неба посыпался обильный и яркий звездопад.
   - Я помню... - раздался неожиданно жгучий, страстный глас - казалось,
что каждое слово - это копье. - Та песнь сложенная кем-то из  людей,  не
так ли?
   Пьеро чуть покачнулся, но вот взяла его за руку Аннэка и почувствовал
он сил достаточно, чтобы выстоять. О, сколько страсти он вылил в  пение,
- но, смотря все это время на Аннэку, вобрал в  себя  неизмеримо  больше
чувства. Тело его горело, сердце стремительно наливалось в груди  -  все
шире и шире. О, как он сам жаждал пронзить теперь все творенье -  вместе
с Аннэкой пронзить, и расти, расти где-то там, за пределами вечно.
   Голос могучим, в котором каждое слово, словно гром  сотрясающей  небо
звучало, он заговорил, взглянув прямо в сотни огненных очей дракона:
   - Да, - эту песнь придумал ЧЕЛОВЕК. Его звали Антонио, и он был  моим
ровесником. Он знал, что не признание, но муки и смерть его ждут, ибо не
было в песни той слепого поклонения перед Богом, но была  страстная  по-
пытка взглянуть на все эти незыблимые устои по новому. И он писал  песнь
эту искренне, как только может верящий в Любовь человек. Он пел ее людям
и был схвачен инквизиторами - теми, кто и есть Зло - этой подлой трясине
подлости людской. И его ждали муки, а потом сожжение на костре. Но,  как
бы не терзали его, он остался верен своей идеей - он остался  борцом  до
конца. Когда же грозили ему адом, - он, истерзанный  до  неузнаваемости,
смеялся им в лицо, и говорил, что их Рай - это ад для него. Ну а  истин-
ный Ад одиночества, - что ж, он готов был пройти  и  через  него,  чтобы
стать потом свободным, чтобы любить вечно. И, когда сжигали его на кост-
ре, он запел эту песнь перед людской толпой. Инквизиторы хотели заткнуть
ему кляпом рот, да не смогли от жара пламени, который уже подошел к  не-
му. И последние строки проревел уже не юноша, но сжегшее его  тело  пла-
мя... Текст песни остался, его записал один из слушателей, - в  дальней-
шем мой, так рано скончавшийся учитель Лука. И вот я спел эту песнь  для
тебя, Дракон, повелитель, иль слуга ада. Не знаю, есть ли ты  Сын  зари,
но, скажи, - что дрогнуло в тебе, что  ты  вспомнил?  Неужто  юноша  был
прав, неужто он, единственный увидел то, что было в начале времен?
   Дракон весь застыл и очи его,  изжигая  пространство,  ослепительными
болевыми шильями прорезались в ночи, - Пьеро глядел в них  неотрывно,  -
он чуял, он понимал страсть этого стоглавого.
   - Ты спрашиваешь - я ли сын Зари, так ли было? Но я не помню! - в бо-
лящем страдании вспыхнул его стоглоточный голос:  звездопад  усилился  -
все небо чертилось стремительными шрамами, а горизонт  вспыхнул  беспре-
рывной, яростной зарницей. - Я не помню, что было в начале. Но  я  помню
боренье, я помню начальное стремленье к чему-то недостижимому  -  да,  -
это я помню! Я помню время, - бесконечное время одиночества, -  миллиард
веков... Это вспышки ада - это вопли порожденной мною боли! Там, в  моей
бесконечной избушки, - я не знаю, есть ли я повелитель той,  давящей  на
меня бесконечности - или же слуга ее! Твоим пеньем я вспомнил, что  было
что-то за тьмою этих мучительных веков; было  что-то  столь  прекрасное,
что, не в силах этого вспомнить, я страдаю  сейчас  так,  как  давно  не
страдал! И это страдание принес мне человек... я благодарен тебе!..  Что
же это было - о как мучительно жажду я вернуться туда - за этот  ад  ве-
ков... О-о-о-о!!!
   От вопля этого из ушей Пьеро и из ушей Аннэки кровь  хлынула,  однако
они даже не вздрогнули, и, вновь смотрели в очи друг другу,  чувствовали
себя Богами, способными, питаясь из  бесконечных  родников  друг  друга,
расти бесконечно...
   И вновь глас Дракона:
   - Помнишь ли ты наш уговор, певец? Помнишь ли, что,  ежели  заставишь
ты сердце мое всколыхнуться, вспомнить про ЛЮБОВЬ, то я навсегда оставлю
этот город, оставлю и эту девушку, но возьму в Ад тебя. Так  вот  -  что
такое ЛЮБОВЬ я не вспомнил, но ты принес мне в сердце сладостное, напол-
няющее меня какими-то неясными мечтами страдание! За тьму веков ты  пер-
вым донес это до моего сердца!
   - А юноша и девушка?
   - Про кого ты?
   - Про тех двоих молодых влюбленных, которые первые  из  этого  города
пожертвовали жизнью, пошли на вечные муки, ради свободы своей земли род-
ной, ради детства, ради пения птиц!
   - Про тех... я не знаю, где они... Но я возьму в ад тебя! Слышишь - я
оставлю этот город, я оставлю эту девушку - я исполню  свою  клятву!  Ты
пойдешь в ад со мной, навечно!
   - Да, я готов...
   - Что же... - в страдании прошептал дракон, медленно  приближая  свои
огнистые очи.
   - Но подожди. - остановил его Пьеро. - Мы уговаривались до  рассвета,
а он еще не наступил - у меня еще есть время, о страдалец одинокий!
   - Но, какой тебе в том толк, певец? Часом больше, часом  меньше;  все
одно - тебя ждет вечность в аду, все одно - вечность ты будешь петь  для
меня все новые песни...
   - Но я увижу в последний раз зарю! Я прощусь с этим миром на  рассве-
те, когда все пробудится к жизни новой. - он смотрел на Аннэку,  которая
плакала - плакала безмолвно, и лик ее в звездном  свете,  не  был  ликом
плоти - но был ликом духа - бесконечного и чистого родника. -  ...  И  с
тобой мы простимся. - шепнул он.
   И вот он вновь провел пальцами по струнам, - глядя на Аннэку, он  ви-
дел и небосклон за нею - извлекая эту, последнюю свою песнь,  он  видел,
как с каждым его словом разгоралась за нею заря. Как эти могучие  огнен-
ные потоки страстью по небу разливались, - он огненным вихрем, видя  Лю-
бовь и Деву, мчался навстречу заре. И дух его парил над телом, он не  на
Земле ныне стоял - нет он был духом могучим и свободным.  И,  зная,  что
Аду Никогда не вобрать его, он свободным голосом пел. Он пел то, что вы-
рывалось потоком, те строки, которые в этом парении изливал  дух  его  -
строки не придуманные раннее, но извлеченные для вечности прямо  теперь,
перед зарею, перед смертью тела.

   Среди звезд, в бесконечной пустыне,
   Расправляя крыл светлую стать,
   В серебристо-холодной святыне,
   Змей летел и не знал, что сказать.

   Он не знал, кто такой он, откуда родился,
   И зачем он, - но жаждал узнать,
   В нем, ведь, разум нетленный вихрился,
   А не космоса тихая гладь.

   Вот пред ним, среди звезд, черный замок,
   А из замка чуть слышится стон,
   "Вот изгиб, вот судьбы моей рок,
   Ну, вперед и сомнения вон!"

   Вот влетает он в черные залы,
   Холод их, как клещами щемит,
   Но для крыльев просторы те малы,
   Он быстрее на голос летит!

   Что за чудо! - так, будто, весь космос,
   Нет весь Бог, Жизнь, Печаль в тех словах,
   "Нет, не зря в одиночестве рос я,
   О неясном грезил в мечтах!"

   Вот, пред ним, вся из холода зала,
   Ну а в центре, на черной цепи,
   Клеть, которая в прутья вобрала,
   Ту, что только Любовь назови!

   Да, - за прутьями, крылья сложивши,
   Пеньем бьется из света душа,
   О свободе так долго моливши,
   Нежным светом и страстью дыша.

   Крылья птицы летавшей сквозь вечность,
   Глава девы божественных снов,
   А в очах - всего сущего течность,
   Также - гул запредельных ветров.

   "Кто ты?" - грянул тут змей чистой страстью,
   "Кто посмел тебя в клеть заковать?
   И какой же, ответь мне, напастью,
   Мог так низко он в сердце то пасть?!"

   "Ах, ты, змей, ах ты странник крылатый,
   Не к чему тебе долгий мой сказ -
   И довольно - а то будешь ты смятый,
   Не найдешь на свободу ты лаз!

   Он могучий кудесник, нет равных,
   Да и ты, милый мой, обречен!
   О, не надо страданий напрасных,
   О, лети, пока ты окрылен!"

   "Разобью эту клетку сейчас же!
   Вместе, в вечность с тобой убежим,
   Не узнает кудесник сей даже,
   Где любовь мы свою сохраним!"

   "Нет! Он сразу узнает дорогу,
   Нас догонит в мгновенье одно,
   Нет ведь равных ему - нет и Богу,
   Начертание лишь боли дано!"

   Змей ударил своими крылами,
   Клеть разбил, путь к своде открыл,
   И, пылая своими мечтами,
   Вот, что в страстном полете провыл:

   "Что же, пусть так горит начертанье,
   Не приемлю спокойствия мглу,
   Ненадолго возьму я мечтанье,
   Эту думу мою присвяту!

   Что ж - пусть ждет впереди наказанье -
   Наказание тягостней нет,
   Чем веков в пустоте истязанья,
   Без любви среди холода лет!

   Пусть нагонит - но я, ведь, старался,
   И, как мог, для Свободы пылал,
   Нет - не вором в темницу прокрался,
   Просто свет в свое сердце вобрал!

   Пусть нагонит, навеки разлучит,
   Но я честен был, я вас Любил!
   Пусть меня он и скрутит, замучит,
   Победить жажду нету в нем сил!

   И за свободы несколько мгновений,
   Презрев оковы рока и судьбы,
   Готов отдать бесцельных океан стремлений,
   Ах, было вечно это - ах, кабы!

   Но презирая то, что должен сделать -
   То испугаться, бросить и бежать,
   Предателем Любви сердечной стать,
   Я сокрушу Его - хоть вечность буду там страдать!"

   Позади черный замок остался,
   Окружает их звездная пыль,
   Да вот рок тут же к ним и подкрался,
   И судьбы уже впилась тут быль!

   Лишь мгновенье, с любимой полета,
   За мгновенье свободы - весь Ад,
   И мгновенье иль вечность - нет счета,
   Он в мгновении вечности рад.

   И без лишних тут слов, звездной дланью,
   Протянулась созданья рука,
   Легкой, сильной, стремительной ланью,
   Крылья смяла - пришла тут тоска.

   Повеленье без слов, но едино,
   Змея сжало, скрутило всего,
   Прежних черт в нем отныне не видно -
   Камнем длань обратила его.

   Черным камнем в безвольном полете,
   Он века, во страдании плыл,
   Среди звезд в этом давящем гроте,
   Бился дух его, жаждущий пыл.

   А потом, притяженье позвало,
   И летел он падучей звездой,
   Много сил то горенье забрало,
   Но остался он с вечной мечтой.

   И упал он на поле широком,
   Черной глыбой навечно там встал,
   И к земле то притянутый роком,
   Ах, как камень душе его мал!

   Подойдет кто к прожженной той глыбе,
   Тронет - хладом себя обожжет,
   Прикоснулся, к бескровной как рыбе,
   И не знает, что пламень ревет!

   Там под черным, зажатым заклятьем,
   В клетке тесной пылает душа,
   Одиночество стало уж братьем,
   Им живет он, о Деве дыша.

   И лишь только на звездное небо,
   Выйдет в вечной печали Луна,
   Средь колосьев взошедшего хлеба,
   Слышна песни печали одна:

   "Я навеки вас, Дева, запомнил,
   Ваши крылья, очей ваших свод,
   И в темнице они придавали сил,
   Бегу времени, тягостных вод.

   Вижу небо, и знаю - разлука,
   На века - но века, ведь, пройдут,
   Изгорит Богом данная мука,
   Крылья наши друг друга найдут!

   Из темницы я к небу взываю:
   Не вберет Ад уж скоро меня,
   Я уж к звездам в горенье взмываю,
   Я люблю, в сердце вечность храня!"

   А заря разгорелась во всю силу! Нет - не во всю!  Не  было  окончания
тем силам!
   Во весь небосвод поднялось огненно-кровавое, высокое, чарующее  своим
грозным величеством зарево.
   Вложивши в эти, вырванные из души строки все силы, Пьеро стоял теперь
совсем бледным; ноги не держали его, не держал его и воздух, весь разод-
ранный его пеньем.
   Но он, все же, еще держался на ногах - тело - это жалкое, против души
тело, уже было мертво, но еще как-то держалось. Дух еще бился, пред  ос-
вобождением в очах.
   Да - это были очи!
   На этом бледном лице, в синих полукружьях -  это  были  две  утренние
звезды. О - это был сам Дьявол, возросший настолько, что мог  бы  теперь
захватить огонь созданья!
   А Аннэка, глядя в этот нечеловеческий лик - прекрасная Аннэка, родник
бесконечный - услышала гремящие в воздухе слова самого неба:
   - Не забывай меня! Мы встретимся - пусть за гранью  времен  -  но  мы
встретимся - Дева! Вечность, создание, любовь - я лечу к заре!
   Тут издал Дракон горестный стон, и две сотни  пылающих  слез  прожгли
землю - въелись до самого ада.
   И Дракон взмыл стремительно, рыча на весь мир:
   - Да, я вспомнил, что такое ЛЮБОВЬ!  Какое  это  страдание!  Я  жажду
пронзить, расколоть небо! О ты - ты уже оставил меня, ты уже взмыл  выше
всех этих сфер, как и те другие! Опять меня  ждут  века  одиночества,  в
этой клети, где гуляют отголоски моих воплей,  а  внизу  кипит  какая-то
безвольная слизь! О эти сладостные мгновенья полета  вместе  с  молодыми
душами вверх - хоть немного вверх, хоть раз в году!  Теперь  я  лишен  и
этого!.. Ну что же, прими меня, мой Ад, раз иного пока не дано!
   И, вновь, разверзлась земля и стоглавый дракон - этот бесконечно оди-
нокий, страдающий дьявол был поглощен в свою клеть,  в  эту  обветшавшую
готовую рухнуть избушку.
   Земля закрылась - лишь черный круг остался на том месте...
   А Аннэка стояла - эта невысокая девушка, лик  которой  и  раньше  был
прекрасным, чистым, - за эту ночь осветился красой неземною, и в ней ви-
делась бесконечность.
   Ветер - сильный, упругий ветер, колыхал ее плотные волосы, в  которых
появилась теперь проседь...
   И она поклялась своим сильным, чуть хрипловатым, бьющим чистым родни-
ком голосом:
   - Я буду помнить тебя. Каждое мгновенье жизни души  своей  -  я  буду
помнить тебя.

                         *             *              *

   Великий праздник пришел в город Лиэр в тот день.  Город,  наконец-то,
был освобожден от дракона!
   Аннэка рассказала, как все было правителю - Рорику печальному...
   Через день были устроены торжественные похороны героя - Пьеро-освобо-
дителя. Место его захоронения, по просьбе Аннэки, было на высоком, окру-
женном дубами холме, в отдалении от шумного города.
   В тот день, люди и, радуясь свободой, и печалясь по  молодому,  прек-
расному юноше провожали, положенное в черный гроб тело, до самого холма.
Многие молодые девушки плакали. А сколько цветов было  положено  на  его
могилу в тот день!
   Через неделю, изготовили, по просьбе Аннэки,  и  надгробие  -  статую
черного ангела, расправившего свои широкие крылья, взмывающего  от  этой
земли, да к самому небу...
   Король Рорик приглашал Аннэку поселится во дворце, в числе придворных
дам, однако, она отказалась, попросила лишь об одном: чтобы позволили ей
построить домик в уединении от людей, поблизости от могилы любимого  че-
ловека - конечно, героине, не было отказано в такой малости.
   Да, - молодые девушки плакали по герою. И часто,  особенно  в  первые
месяцы после освобождения, появлялись на его могиле цветы. Еще приходили
разные люди - вздыхали, мечтали. А кто-то приводил учеников и  читал  им
возле могилы торжественные речи об отваге и мужестве героев...
   Но проходили годы - и подвиг, который был когда-то у  всех  на  устах
забылся. Девушки плакали по иным причинам, появлялись новые герои.  Умер
Рорик, стал править его наследник...
   Некогда нахоженная тропинка к лесному,  окруженному  вековыми  дубами
холму, заросла травою, - и теперь уж только старожилы  могли  рассказать
страшную сказку про стоглавого дракона, и отважного Пьеро...
   А над лесом, над певучими, похожими на облака кронами дубов,  раскрыл
свои крылья к небу черный ангел.
   Птицы, парящие в небе, часто видят у ее подножья небольшую фигурку  в
черном платье. А раз в году, в майский цветущий день,  в  годовщину  его
вознесенья, - А