возрастает,  все
больше - так стремительно...
   Пьеро задыхался от нежности, от огромного, все растущего мировым  ду-
бом чувства, для которого века пролетали в мгновенье.
   - Ах... если... если это чувство будет расти так же и дальше мне ско-
ро уже станет тесно в этом космосе... Дайте мне руку мы  взлетим...  нет
крыльев... Аннэка, мы разорвем ад!
   - Эй, вы! - подошедший гвардеец довольно сильно  встряхнул  Пьеро  за
плечо, голос его был напряженным, испуганным. - В полночь мы должны быть
на том месте, где поднимается ОН из земли. Иди своей дорогой,  музыкант,
а ты Аннэка иди с нами...
   - Нет, подождите. - твердым голосом молвил Пьеро и тут дальняя  часть
небосклона высветилась зарницей. - Вы уже избрали юношу?
   - Да.
   - Где же он?
   - Да вот он. - тут только Пьеро увидел бледного,  трясущегося  юношу,
закованного цепью - он сидел на земле и что-то жалобно лепетал, глядя на
небо. - Пытался бежать - пришлось посадить его на цепь.
   - Вместо него пойду я.
   - Что? Ты безумец?
   - Считайте, если хотите, меня безумцем, но, вместо него, пойду я.
   - Что ж, никто не спорит...
   Юношу освободили, и он, несколько раз переспросив у гвардейцев о сво-
ем счастье, завопил безумно и, размахивая руками, бросился в сторону ле-
са.
   Вскоре, по тропинке, среди колышущихся на свежем,  предвещающем  бурю
ветру, трав - пошли они в сторону Лиэра. Впереди Аннэка, за нею - Пьеро,
а позади, шагах в десяти - гвардейцы.
   Пьеро не страшила встреча с драконом, не страшил  его  ад  -  он  был
счастлив от того, что рядом - Аннэка, что он может слышать ее голос, ви-
деть, как взметаются ее плотные, похожие на волны, волосы.
   Аннэка шла молча, шла быстро, подобна была  черному  лебедю  летящему
сквозь ночь.
   - Извините. - молвил, подрагивающим от чувства своего голосом Пьеро.
   - Да, да - я вас слушаю. - у Аннэки голос сильный и теплый,  облачен-
ный в облако, каких-то раздумий.
   - Когда я увидел вас - в тот первый миг - вы прощались  с  кленом.  У
вас, видно, какие-то воспоминания с этими местами.
   - Ах, да. Когда батюшка был еще жив, мы часто приходили  сюда,  здесь
еще неподалеку ручеек течет - вы не видели. Мы играли, бегали, потом за-
пыхавшись сидели, или лежали в травах, смотрели в небо, и батюшка  расс-
казывал мне волшебные старые сказки, а потом я ходила, собирала  луговые
цветы. Я так люблю луговые цветы. Признаюсь вам - прижмешь к  лицу  этот
живой букет, и словно в мир любви  небесной  погрузишься.  Словно  бы  в
объятья самого Творца...
   Аннэка вздохнула, и Пьеро нагнал  ее,  рассекая  травы  пошел  рядом,
вглядываясь в очи - там сияли две огромные, пышущие Лунным пламенем сле-
зы.
   - Не бойтесь - мы обязательно, что-нибудь придумаем.
   Аннэка еще раз вздохнула и с ясной, печальной нежностью взглянула  на
него.
   Они больше ничего не говорили - быстро шли, да все хотелось им  побе-
жать - побежать все быстрее-быстрее, отсюда да и в звездное небо взмыть.
Они не чувствовали ног - они летели сквозь ночь. Они не смотрели  больше
друг на друга, но чувствовали присутствие близкого духа рядом.
   И вот вышли они в черный круг, где от выжженной земли  взметался  при
каждом шаге сухой пепел. До стен  Льера  оставалось  не  более  получаса
ходьбы - но города почти не было видно во мраке - он казался вымершим  -
ни единого огонька не горело ни на стенах, ни за стенами...
   - Сегодня все попрятались в погребах. - пояснила Аннэка. -  Все  ждут
не дождутся завтрашнего утра, молят у неба, чтобы дракон не сжег  родной
город, а их не забрал в Ад.
   Тут по полю пронесся дальний рокот, а  отсвет  молнии,  перекатившись
через все небо, высветил величественные контуры надвигающихся, клубящих-
ся, поглощающих звезды дождевых стен - рванулся прохладный, несущий вла-
гу, ветровой порыв.
   В это же время земля в центре выжженного круга  зашевелилась,  начала
вздыбливаться, вырвался оттуда наполненный огненными сполохами дым, раз-
дался скрежет, отдаленные вопли, и близкий, оглушающий вой - словно нес-
колько сот разъяренных волков великанов, рвались навстречу небесной  бу-
ри.
   - Все уходим! - раздался переполненный ужасом крик гвардейца - и  вот
эти воины были поглощены ночью.
   Аннэка глубоко вздохнула и взяла за руку Пьеро...
   - Ничего, не бойтесь. Я уверен, что мы найдем выход...  Аннэка,  ведь
нас не вместит ад, хоть он и бесконечен.
   Вот земля рывком распахнулась - взметнулся из нее,  заходясь  пронзи-
тельным воплем, многоглавый змей - был он ужасен, но Пьеро его не  боял-
ся, так как не его видел, но вспоминал красу очей Аннэки. Так же и Аннэ-
ка выглядела спокойной - ладошка ее оказалась маленькой, почти  детской,
теплой, нежной.
   И вот дракон, сложивши крылья, уселся у  входа  в  свое  королевство,
множеством своих пронзительных черных глаз буравил он Пьеро и Аннэку.
   - И вновь молодые влюбленные! - прогрохотал его пронзительный  вопль,
перерезанный громовым раскатом. - Готовы ли вы погостить у меня денек? -
из кровавой пропасти долетел протяжный, нечеловеческий вопль.
   Дракон стал приближаться,  вот  протянул  к  ним  когтистую,  залитую
кровью лапу...
   Тут Пьеро громким и свободным, сильным голосом крикнул:
   - Ты как-то заключил договор. Теперь договор предлагаю тебе я!
   - Да кто ты такой, чтобы предлагать мне договор?! -  заскрипело  нас-
мешливо чудище. - Что ты мне можешь, когда единственное, что мне надо  -
душа твоя уже принадлежит мне.
   Пьеро несколько не смутился - да он чувствовал себя уверенно -  перед
этим стоглавым чудищем, он чувствовал, что своим чувством  он  и  Аннэка
сильнее этой злобливой плоти.
   - Я предложил бы развлечь вас своим пением...
   - Ха-ха-ха! Ты будешь развлекать меня им в аду веками.
   - Все же предлагаю повременить до утра. Ежели заставлю забыться тебя,
ежели с пением моим ты вспомнишь, что есть любовь, тогда оставишь  ты  и
нас, и этот город навеки.
   - Ха-ха-ха! Любовь! Ты говоришь, чтобы я вспомнил, что такое Любовь?!
Ха-ха-ха! Я согласен! Я, клянусь, что оставлю этот город и вас... О, нет
- если ты заставишь меня вспомнить, что такое любовь - а это совсем  не-
мыслимо, то я возьму тебя в ад, ну а возлюбленную твою - Ха-ха! - так уж
и быть - оставлю для неба.
   - Я согласен! - сильным, уверенным голосом изрек, словно  бы  договор
подписал Пьеро. Нет - все ж тоска сжала его сердце - ад, муки его вечные
- все это вовсе не страшило, от понятия того, что этой ценой будет  спа-
сена Аннека. Больно было от осознания одиночества,  от  понимания  того,
что там -  в  бессчетных  веках,  он  никогда  больше  не  увидит  ЕЕ  -
единственную, которую полюбил он, да полюбил всем сердцем...
   Пьеро поднес ручку Аннеки к своим губам, поцеловал  ее  осторожно,  а
потом встретился с ней взором и увидел, что вся глубина, вся  ее  беско-
нечная глубина обращена теперь нежным чувством к нему.
   И тогда он засмеялся! Он засмеялся, ибо вновь  почувствовал,  что  Ад
никогда не вместит его, что Ад со всей его болью - лишь ничтожная пылин-
ка, против Любви их.
   И вновь раскатился гром, а Пьеро, отпустивши руку Аннеки, но  продол-
жая смотреть в ее очи, достал лютню, вот провел по ней своими  длинными,
музыкальными пальцами. И, наигрывая, запел сильным, одухотворенным голо-
сом.
   О, что это было за пение! Каждая фраза взмывала все выше  на  крыльях
чувства. Пьеро обладал прекрасным голосом,  но  так  проникновенно,  так
искренно никогда он еще не пел. Он смотрел на Аннеку, и он любил ее  все
больше и больше и не было конца, тому духовному росту. До этого  он  рос
медленно: день за днем, год за годом - как обычное дерево. Но тут  плес-
нулась из бездны очей живая вода, и вот он растет стремительно и беспре-
рывно...
   Вот слова той баллады, как помнят их ныне, - но ни при чтении, ни при
пении, никогда и никому не удавалось достичь той же высоты чувств:

   В глуши лесов,
   Во час закатный,
   Все в свете нежных облаков,
   И льется свет, душе приятный.

   Меж веток не листва,
   Но поцелуи мягкие парят,
   И на земле то не трава,
   Но очи теплые горят.

   И, кажется, что глубина лесов безбрежна,
   За древом - целая страна,
   Страна та столь огромно-нежна,
   Что бога в ней душа видна.

   В такой вот час закатный,
   Шел по лесной тропе,
   Крестьянин младый, статный,
   Нес хлеб младой жене.

   И тут разверзлись корни,
   Открылась глубь земли,
   Уходят туда торни
   Ступени - тьма вдали.

   "Ну, что ж. - вздохнул крестьянин. -
   Ступени - не беда,
   Быть может - это погреб, где много сладких вин?
   Иль камень драгоценный сияет, как звезда?"

   Сказал так, пошатнулся:
   Не удержался то ж:
   Чрез главу обернулся,
   И понял - это ложь.

   Да поздно он хватился,
   Теперь не удержать,
   Он про себя молился,
   Чтоб жизни не терять.

   Но вот конец ступеням,
   Вокруг - железный сад.
   Закрылся ход ко дверям,
   О боже - это ж ад!

   Кругом все из железа,
   Во ржавчине, в крови,
   Скрипит во мраке реза, -
   Тут бога не зови!

   Текут огнисты реки,
   Озера из свинца.
   Прикрой от жара веки,
   Не вымолви словца!

   И тут, из ржавой пасти
   Выходит дух большой,
   Скрыт во крыльях страсти,
   Мотает головой.

   Вот голосом скрипучим
   К крестьянину изрек:
   "Не бойся - мы не мучим,
   И радостен твой век.

   Тебе дадим мы царство,
   Тебе дадим мы трон,
   Получишь ты богатства,
   И много сладких жен.

   Получишь уважение,
   Получишь и почет,
   Получишь вдохновение,
   И много - все не в счет!

   Ведь, ты не глуп, я вижу,
   Хоть и крестьянский сын,
   Не бойся - не обижу,
   Ведь ты такой один.

   Итак, ты все получишь,
   Взамен - лишь пустота,
   Лишь женошку отпустишь -
   Она вам не чета!"

   Собрался сын крестьянский,
   Я твердо так сказал:
   "О дух, о демон адский,
   Пред чувством ты, ведь, мал!

   Ты думаешь дарами,
   Сим тленным кошельком,
   Растравишь дух с мечтами,
   Забыл ты об одном!

   Забыл со дня паденья,
   Что свята есть любовь,
   В ней сила вдохновенья,
   И в ней святая кровь!

   Ты думаешь - палаты,
   Красивые леса рук,
   Каменья, троны, златы, -
   Мне ближе голый сук!

   А речи! Речи - лживы,
   Льстецов, глупцов почет -
   Милей мне голос нивы,
   Да птаха как поет.

   И, чтоб не предлагал мне,
   Все будет плоть да плоть,
   Все для душевной бойни,
   Прикрыто лаской хоть.

   Да, - троны и богатства,
   Прелестные тела,
   Все то - душевно рабство,
   Все дьявола дела.

   Во мне нет искушенья,
   От тленного - вратит,
   К любви мои моленья,
   К жене, что небо чтит."

   Тут демон рассмеялся,
   Со злобой говорит:
   "Ты с лесом не расстался?
   Мой ад тебя сгноит!

   Не знаешь, что есть голод,
   И, что есть адска боль,
   Наивен ты и молод,
   Но ты сыграешь роль!"

   "Не испугаешь мукой,
   И голод не в нови!"
   "А я тебя разлукой,
   С женой твоей любви!"

   "Ее перед женитьбой,
   Я десять лет искал,
   Держал с летами бой,
   О ней одной мечтал.

   А после нашей свадьбы,
   Готов годы прождать,
   Да и столетья, кабы,
   Не шло тут время умирать."

   "И боли не страшишься,
   Разлука не страшит,
   Но вот ты покривишься,
   Коль боль ее ранит!

   Нашлю на дом проклятье,
   Болезнь в нее нашлю,
   Из крови будет платье,
   И скажешь ль ты: "Люблю"?

   Согнется мукой долгой,
   Лишится красоты,
   Уродливостью колкой
   Покроются черты!"

   "Да, тяжко испытание,
   Но я стерплю его,
   За плотью, ведь, пылание,
   Любимого всего.

   Ведь, я искал едину,
   В кой часть моей души,
   Не на ночь хворостину,
   А звездной свет выши.

   Ты можешь тело мучить,
   Но душу ты не тронь!
   И души не разлучить,
   В них бога, ведь, огонь.

   Да - плоть твое призванье,
   В любви же власти нет.
   Для плоти истязание,
   Но во душе, ведь, свет!

   Смотри в глаза, нечистый,
   И знай, что и такой,
   Свет глаз ее златистый,
   Сияет мне звездой!

   И за согнутой плотью,
   За шрамами лица,
   Увижу святу ладью,
   Священного венца!

   Она меня дождется,
   Она - то часть меня,
   Пусть в смертии вернется,
   Любовь взойдет, храня!

   О ты, хозяин плоти, -
   Душа творцом дана,
   Она, как в малом гроте,
   Любовь - вот она!"

   Тут покачнулся демон,
   И злобно зашипел:
   "Иди, иди же вон,
   Раз ты того хотел!

   Не ждал такой отваги,
   Не ждал такой любви,
   В крестьянской то коряге,
   Могучей столь крови!"

   Вот двери распахнулись,
   За ними - уж Луна,
   И крыльями взметнулись,
   В борце том: "Где ж она?!"

   Бежит он по ступеням,
   Он оставляет ад,
   К дубовым то коленям,
   Вот он - древесный сад.

   Под звездами до дома
   Скорее он бежит,
   И громче майска грома,
   Уж в дверь свою стучит.

   Но вот порог распахнут,
   Пред ним ОНА стоит,
   Ах, как цветами пахнут,
   Как нежно говорит!

   Обнялись - тихо, нежно,
   И в дом, в тепло вошли,
   И светло, безмятежно
   Беседу повели...

   "Ты опоздал, любимый..."
   Да, было - ерунда,
   Какой-то нечистивый,
   Хотел, чтоб молвил "Да".

   Давал мне безделушки,
   О коих я забыл,
   То тленные игрушки, -
   К тебе мой вечно пыл!

   В тебе я вижу космос,
   И бога, и себя,
   К тебе чрез годы рос я,
   Любя, любя, любя!

   Не спрашивай, что было,
   Что было - то прошло,
   Ты душу мне обмыла,
   И стало хорошо!

   Я рад, что мы с тобою,
   И в сердце так светло,
   Как с девою святою,
   Мне в доме все мило!"

   Пока Пьеро пел, начался ливень; дождевые потоки прорезались молниями,
гром вспыхивал небесными барабанами и, вовсе, не мешал пению, но  подыг-
рывал ему, вплетался в музыку; как бы еще добавляя силу в  голос  певца.
Подпевал ему и дождь, а в некоторых местах - своим сильным голос Аннэка.
   Но вот прозвучала последняя строчка, и Пьеро ждал теперь, что  дракон
возьмет его душу, ну а Аннэку оставит - он очень на  это  надеялся;  для
того, чтобы спасти душу Аннэки он так и изливал свою душу.
   Когда дракон заговорил, голос его изменился. Раньше насмешливый,  те-
перь в нем совсем не осталось иронии - он говорил, как равный с равным.
   - Не знал, что на земле остались столь хорошие певцы... Но, знай, что
не заставил ты меня вспомнить, что такое любовь! Если хочешь пробудить в
моем сердце любовь, так знай, что это не под силам даже самому  Богу!  Я
слишком далеко от его рая! Ты, все же не выполнил то, что хотел - а  хо-
тел ты не возможного... признай...
   - Подожди! - глядя в очи Аннеки, крикнул Пьеро.
   Дракон то потянул было к ним свои окровавленные лапы, да вздрогнул от
этого голоса. Какая сила душевная! Какая небывалое чувство!
   И дракон почувствовал в себе тревогу - что это за богатырь, со  столь
могучей душой? Что же это за сила в его голосе, которая заставляет  его,
стоглавого повелителя преисподней вздрагивать и останавливаться?
   - Что же ты еще хочешь?
   - До рассвета еще далеко, а я сказал, что заставлю тебя вспомнить Лю-
бовь до первых лучей Солнца. Сейчас ты услышишь следующую песнь...
   Пьеро неотрывно смотрел в глаза Аннеки, и вот  вздохнул...  От  того,
что он уже спел, от тех чувств - много сил ушло из тела - душа  то  выше
взошла, и вот, теперь, тесно ей было в теле, не чувствовал Пьеро  больше
своего тела.
   Капли дождя сбегали по щекам Аннэки, но все же видно  было,  что  она
плачет - это глаза ее печальными, теплыми озерами среди  дождя  серебри-
лись.
   - Все выше... - вздохнул Пьеро. - Тела не сдерживают этого пламени...
Тела сгорают, как всякая плоть...
   И он провел рукой по струнам, и он запел - запел и голос его гремел с
громом, сверкал с молниями, глаза пылали столь ярко и пронзительно,  что
и Дракон не мог в них смотреть. Он не разу не остановился - пел не чело-
веческим голосом, но голосом пространства; казалось, что пение такое да-
ется ему легко, но на самом то деле, выливаясь в каждую строчку, он рвал
что-то в своем теле - нечеловеческая страсть - разрывала, иссушала чело-
веческое тело...
   Слова баллады, конечно, не могут передать того, что звучало под  дож-
дем - там не слова - но чувства, но пылающие ярче Солнца образы перепле-
тались, и голос могучий гремел так, что Аннэка, вздрагивала, и все время
песни плакала, неотрывно глядя на него, целуя его взглядом - и вновь,  и
вновь вздрагивала от приливов чувства.
   Буря, начавшись, не унималась, но возносилась все выше, и громче  ре-
вели обрушивающиеся, вновь, но еще выше восходящие валы:

   Тому преданью много лет,
   Тогда лишь мир родился,
   Но и поныне пышет свет,
   О том, как он стремился...

   В безбрежье миров,
   В темной бездне,
   И в вое холодных ветров,
   Начало печально сей песне.

   Родился один, одинокий,
   Один во всей бездне миров,
   Дух ясный, прекрасный и звонкий,
   Дите тех пустынных оков.

   Он глянул вокруг - только темень,
   Гонимая светом души,
   Веков безысходная племень,
   Хоть болью во мраке пиши!

   Века одиночеств угрюмых,
   Безумий и жажды любви,
   Столетья мечтаний причудных,
   Да пусто все - хоть ты зови!

   Как чувствовать - ты одинокий,
   Нет больше нигде, никого,
   Весь космос, бездонно-широкий,
   И в нем лишь огонь одного.

   Веков мириады терзали,
   Пока не увидел он свет,
   "О, новые годы настали,
   О - вижу свет сладостных лет!"

   И облаком ясно-певучим,
   Он к свету тому полетел,
   Он чуял себя уж могучим,
   И вот, что он там углядел:

   Во тьме, струиться нежным синем светом,
   Нет не стремиться - не грохочет, не бежит,
   Святая дева слитая с душевным летом,
   И ласку и любовь небесную струит.

   Вот подлетел к ней первый дух,
   И все собой почуял:
   Она есть неба, времени спокойный пух.
   И вот его огонь Творения обуял.

   И говорил он гласом мощным,
   От коего качнулась тьма,
   "И будешь ты Твореньем точным,
   Ушла навек холодная зима!

   В тебе, прекрасной чистой деве,
   Я вижу образов спокойных глубину,
   Взойдут они в Созданья первом севе,
   И птичьи трели пусть наполнят тишину!

   В тебе я вижу музу всем твореньям,
   Ты есть Любовь - ну а Любовь, есть Жизнь,
   Есть нынче неугасный хворост всем моим стремленьям,
   Ты только это все скорее вынь!"

   Раздался голос тут покойный,
   Во тьме, что светом зажурчал:
   "Ведь в нас самих есть пламень стройный,
   Не станет ярче, чтоб не создавал.

   Расти в себе, расти стремленья,
   Расти движенья к тишине,
   Что б не создал - то лишь моленья,
   Столетий одиноких вышине.

   Те образы, что ты создашь -
   Все будет тленно, игрушка времени, богов,
   Все в окончании ты пустоте отдашь,
   И все заполнится тут холодом ветров."

   "Нет, не понять тебе, о свет, о дева -
   Они стремятся, рвутся из меня,
   И все гремит создания напева,
   Пусть же появятся, но славя - не виня!"

   "Постой, - мои вобравши силы,
   Ты выпускаешь капельки себя,
   Они тебе и злы и милы,
   Но создаешь ли их любя?

   В конце времен, они тобою станут,
   И, настрадавшись, вновь войдут в тебя,
   Ну а пока столетья грянут,
   Где будет боль струиться, о тебе скребя!

   Ведь тленное, создашь ты на потеху,
   Или на скорбь себе,
   Создашь ты мнений разных веху,
   Чтоб было созерцать чего тебе!"

   "Нет, пусть в боли они взрастают,
   И выше став, в меня огнем войдут,
   Пусть между войн о вечности мечтают,
   Пускай невиданное раньше создадут!"

   Так он сказал и запылал зарею,
   Весь космос свет той страстью возлюбил,
   Огнистою стремительной мечтою,
   Там первый дух звездою закружил.

   То первый сын зари, он богу почти равный,
   В нем дух огня, и первый дух борьбы,
   И тут возжег ему кусочек Богом данный,
   До ослепительной, пылающий свечи:

   "Эй ты! Ты, возомнивший себя главным,
   Отдай мне пламень бытия,
   Я стану править сим творением начальным,
   И мужем девы стану я!

   Ты, чую, хочешь стать владыкой,
   Игр