в  окно
залетит...
   - Хорошо, мы поедем с вами. - решила Люда и шепнула на ухо Кане. - Не
все ли равно, куда ехать? Поедем, может этот район приглянется...
   Мрачные, суетливые подземелья метро остались позади, и  втроем  вышли
они под клубящееся тучами, раскатывающееся в отдалении громом, небо.
   А вот и дождик.
   - Первый в этом году! - улыбнулась прохладной капели старушка. - И  с
грозой! Ишь - разошелся! У меня зонтик есть, давайте-ка, молодые,  поне-
сите его вы.
   - Вообще-то мы... - начала было Люда, да не удобно  уж  было  отказы-
ваться; тем более, что от дождя все равно надо было где-то прятаться, да
и не к чему, собственно, было торопить время?
   - Да, мы вам поможем... Каненька, ты из нас самая  высокая;  давай  -
сумку, держи зонт.
   - Только поосторожней, пожалуйста. Постарайся не трясти.
   Между домов - падший из вольного, дождевого  неба  пронесся  громовой
раскат - первый в этом году дождь еще усилился, уже в ливень перерос,  и
в нескольких шагах ничего уж не было видно за сине-белесыми, напевающими
беспрерывную, весеннюю песнь стенами. Бурлили ручьи; пробегали,  шлепали
по лужам люди, где-то проносились, разбрызгивая шумные брызги машины...
   - Никак у вас там что живое, раз бережно то  так  несете.  -  бабушка
кивнула на сумку, которую очень аккуратно, в двух руках несла Люда.
   - Да, котеночек. - ответила Люда.
   Бабушка вздохнула, стала рассказывать про старые  дома,  утопающие  в
мокрых, зеленых холмах древесных - рассказывала, кто знаменитый в  каком
из домов этих жил; что да где, действительно примечательное, в былые го-
ды, в годы юности ее, в этих местах приключилось.
   Наконец, под чарующий гул дождя, свернули они между домами; прошли по
старому московскому дворику, где так свежо шумят мокрые деревья, где все
в глубокой и таинственной, словно бы со старых картин сошедшей тени.
   Вот раскатился по небу гром, а бабушка говорила:
   - У нас то в деревни почитали, что это Илья пророк на колеснице ката-
ет! А хто его знает - может, так оно и есть... Ну, вот мы и пришли.
   Домик был старым, довольно обветшалым, хоть и не до бедственного сос-
тояния. В некоторых квартирах, по случаю дождя, зажгли  свет;  откуда-то
слышалась старая музыка...
   Вот подъезд - с чердака слышалась частая капель, там же мяукнула кош-
ка.
   - Ну ж, Барсик! Кис-кис-кис! По лестнице слетел весьма  откормленный,
рыжий Барсик.
   - Вот и он! Ну что - поди нагулялся, хулиган. Ну, пошли, пошли -  на-
кормлю я тебя сейчас... Проходите, девочки. - старушка открыла дверь.
   В маленькой прихожей было тепло, уютно; пахло цветами; девушкам  даже
показалось, что перенеслись они из обычного мира в мир снов, что  в  ка-
кую-то пещеру населенную сказочными, разумными зверями попали они.
   Вот один из этих зверей - маленькая, белая собачка вышла из комнатки,
завиляла хвостиком своей хозяйке, тявкнула восторженно.
   - Вот там у меня кухонька. - бабушка указала на  маленькую  кухоньку,
где на подоконнике в горшочках распускались цветы, а в клетке, на  подс-
тавке возле столика, чирикала канарейка.
   - А вот здесь живу я. - бабушка указала на маленькую комнатку, откуда
вышла собачка; почти полностью загораживая одну из стен, стояло там пиа-
нино, у другой стены стоял письменный стол, над ним - стеллажи с книгами
и старые фотографии, наконец, в углу - маленькая кроватка.
   - Вот так вот и живем. - вздохнула бабушка. - Я,  Барсик,  да  Тим...
Муж то мой, Афанасий Карпович, на войне погиб... Другого полюбить  я  не
смогла, так вот и живу памятью о нем; ну, а звери - они, ако  братья  да
сестры помогают мне, особенно в зимние то месяцы. Вот так  в  зимние  то
вечера - за окном ветер воет, пурга метет, а Барсик -  не  по  себе  так
станет. Но запрыгнет ко мне Барсик на колени, замурлычет... Вот и знаешь
уж, что не одна ты на этом свете; вспомнишь юность - военная  то  юность
была, а все ж, все только светлое вспоминается - как верили,  как  люби-
ли...
   Старушка вздохнула - видно было, что ей многое - очень многое хочется
девушкам поведать, и она молвила:
   - Вы разувайтесь, на кухню проходите. Сейчас я вам чайку приготовлю.
   - Нет, нам бы... - вздохнула Каня. - Нам бы... как бы  здорово  было,
если бы...
   - Что, доченька?
   - Если бы вы взяли того котеночка, что в сумке сейчас спит.
   - Отчего ж то и нет? Я ж вижу, как вы за него болеете. Ну вы из сумки
его доставайте, да на кухню проходите, там и договорим.
   Каня улыбнулась - сразу показалось ей, что за спиной крылья выросли.
   - Каня, ты прямо как свеча сейчас. - рассмеялась Люда, когда  девушки
на кухню проходили.
   Бабушка тоже улыбнулась:
   - Вот уж сколько лет смех здесь такой не звучал. Сейчас, словно  род-
ник из под пола пробился. Вот всю квартиру светом своим  золотистым  за-
лил!
   Тут и Каня улыбнулась...
   Девушки помогли бабушки приготовить чай, и вскоре уже, закусывая  ба-
ранками разговорились.
   Бабушка взяла на руки котенка и тот, почувствовав доброту ее,  замур-
лыкал.
   - Назову я его... а, может, вы его уже как величаете?
   - Нет - просто котенок, облачко, братик. - улыбнулась и впрямь  похо-
жая на свечу небесную, Любовью сияющая Каня.
   - Очень хорошо. Пусть будет - Облачком. Уж очень он и впрямь  на  ма-
ленькое, теплое облачко  похож.  Облачко...  -  старушка  провела  своей
большой, морщинистой ладонью по этому Облачку и тот, замурлыкав  сладко,
потянулся...
   - У меня он не пропадет - вырастит в настоящее Облако. - говорила че-
рез некоторое время старушка. - Об одном прошу вас, девушки  -  хоть  бы
раз в месяц заглядывайте ко мне. Особенно зимой - сядем мы на  этой  ку-
хоньке вечером, раскрою я старый фотоальбом; расскажу - там  про  каждое
фото целую историю можно вспомнить...
   За окном уже засияло вечерним, мягко-бордовым, вечерним светом  небо;
а с мокрых ветвей, шумя по листьям, стремились к земле - частички  ушед-
шего дождя, капли.
   - Мы обязательно, обязательно будем к вам заходить! - сияющим,  свет-
лым голосом молвила Каня. - И к вам, и к братику моему! -  только  сдер-
жанность  Канина,  только  скромность  ее,  не  давали  проявиться  этим
чувствам как-то более ярко.
   В душе же Каня над полями летела, пела, и в хороводе,  вокруг  солнца
кружила. Как же счастливо ей было - братик ее попал в хорошие, в замеча-
тельные руки, и хоть иногда - хоть три, четыре раза в месяц - нет -  ча-
ще! - они будут видится.
   - И я тоже буду заходить! - воскликнула,  озарила  квартиру  верой  в
жизнь, в Любовь Люда. Рассмеялась и Каня - это был прекрасный, не с  чем
несравненный, так редко слетающий с уст ее смех.
   Старушка распахнула окна навстречу этому прекрасному, майскому вечеру
и он певучим вальсов ворвался в квартиру, по кухоньке, по  прихожей,  по
комнатке пролетел; заполнил все собою, зачирикал, засмеялся,  подхватил;
небесным простором все наполнил.

                          *             *             *

   Надо ли говорить, что Миша прибывал в мрачнейшем состоянии.
   Приехав в свой подмосковный город, он идя по улицам, видел весь майс-
кий мир, мрачнейшим; всех людей враждебными, все пустым, вязким.
   Он смотрел на небо, но и небо  казалось  ему  выжатым,  темным,  бес-
сильным сделать хоть что-то. И везде  ему  бросалась  в  глаза  какая-то
ржавчина, а долетающих голосах - насмешка, издевка над его чувствами.
   - Каня. Каненька. - шептал он. - Хоть ты и  любишь  другого,  хоть  и
взглянула ты на меня сегодня с презреньем, все равно - Люблю тебя. Люблю
душу твою, которая сквозь очи, сквозь душу твою Любовью светится.  Люблю
тебя, всем сердцем, всей силой душевной! И я не живу без тебя, ибо кроме
тебя и нет у меня ничего - весь мир - пустота,  ржавчина,  злоба,  суета
подлая. А ты есть Бог, Вселенная - все, все ты для  меня,  Каненька.  Ты
даже поспешила прочь услышав нынче мой голос, а, значит, вызываю я в те-
бе отвращение; значит никогда не ответишь ты на мои  чувства.  Что  ж...
быстрее бы в ванну, да и прочь из этого подлого существования!
   Он ворвался в квартиру, буркнул что-то на ничего  для  него  значащий
вопрос матери и заперся в ванной, где сразу же включил горячую воду.
   Наблюдая за тем, как расплывается за покрывающим зеркало  паром,  его
лицо, прошептал:
   - Вот так и чувства твои растворятся под временем. Нет  -  ты  будешь
мучаться - мучаться долгие годы; ты  сожжешь  себя  в  этом  безответном
чувстве, потом умрешь старым, немощным, разбитым, так ничего и  не  дос-
тигшим. Все одно умрешь - так какая же разница сейчас или тогда -  через
мгновенье. Ведь вся жизнь, вся эта суета, и даже чувства  мои  тогда,  в
час смертный, покажутся одним мгновением - одним мучительным, иссушившим
меня мгновеньем; таким же мгновеньем, черт подери, как и  прошедший  ме-
сяц! Он страшно заполнен был чувствами этот месяц, но он и пронесся, как
одно мгновенье, черт подери!.. А что трудно: лезвие надавить на  вены  -
вовсе даже и не больно, легко; потом сесть в ванную,  чувствовать  расс-
лабленность всю большую и большую...
   Он взял коробочку с лезвиями, достал одну из этих маленьких,  нагрев-
шихся в паровых клубах, стальных заостренных  пластинок;  перед  глазами
подержал...
   Тут он вздрогнул: представил, как слабеет все больше  и  больше,  как
силится подняться, позвать на помощь из кровавой ванны, но не может  уже
этого сделать - может только лежать, расслабляться все больше - расслаб-
ляться до пустоты - до бесконечной пустоты, что ждет его впереди.
   - Черт. - он положил лезвие на стекло, перед покрытым  плотным  белым
паром зеркалом; сделал воду чуть потише, и протянув палец к зеркалу, вы-
вел вздрагивающие кривые буквы:
   "Зачем мне жить?"
   Скривился над раковиной, потом схватил лезвие и, поднося его к венам,
прошептал:
   - Да незачем. Пустота! Ну и пусть! Раз уж суждено пустоте быть...
   В дверь застучали, раздался встревоженный голос, почуявшей беду мате-
ри:
   - Миша, ты что там парилку устроил. Ну-ка выходи - ужин уже на столе.
   - А что если жизнь это круг? - в муке шептал Миша. - Что если все эти
мучения будут повторятся вновь и вновь - вся эта боль!  Тогда  -  это  и
есть ад! Да - это и есть ад!
   Он дотронулся лезвием до руки, даже и провел немного;  из  маленького
надреза выступила кровь и тут он вновь вздрогнул -  услышал,  как  дале-
ко-далеко за стенами, за гулом труб, загремел гром.
   - Ради первого грома весеннего. - вывел он, отбросив лезвие и  дальше
уже писал без останова.

   - Ради первого грома весеннего,
   Ради цвета роМиших полей,
   Ради светлого пруда осеннего,
   Ради снега российских далей,
   Ради вас, молодые березки,
   Ради теплой, весенней поры,
   Ради храмов, и ради всей моей,
   Необъятной родной стороны -
   Я из пепла, из мрака восстану,
   Песней солнца и неба вскормлен.
   И тебя, мать-земля, любить стану,
   Твоим громом чудесным спасен!

   Когда он дописал последние строки - первые уже покрылись новым  нале-
том пара, и их с трудом можно было разобрать, но Миша и  не  обращал  на
это внимания.
   Вновь, уже значительно ближе, пронзая  стены  дома,  свободно  громко
взревел гром; и Миша ясно представил надвигающуюся, стремительную  стену
дождя.
   На мгновенье ему жутко стало от того, что едва он не совершил. Выклю-
чил поскорее воду, крикнул через дверь:
   - Да, сейчас выхожу!
   Он убрал лезвие и выбежал на кухню.
   За окном все небо заволокли уже, пришедшие со стороны Москвы  черные,
клубящиеся дождевые тучи. Часто вспыхивали, протягивались к  земле  вет-
вистые молнии; тучи озарялись, и дух захватывало от этих, пребывающих  в
постоянном движении объемов.
   Миша распахнул окно; улыбаясь, высунулся - ветер  обдал  лицо,  унося
куда-то прочь остатки мрачности, пустоты. Вот  первые  прохладные  капли
коснулись его разгоряченного лица - все больше и больше их  становилось.
Вот вся улица уже зашумела, вот уже намок Миша.
   Уже и не было ничего видно за этими прекрасно гудящими стенами -  мир
преобразился, стал расплывчатым, окутанным аурой волшебного сна.
   - Стихи, господи - сколько же стихов здесь! В каждой  капельке,  вижу
стихотворение! Везде жизнь и она прекрасна! Она как  сон,  как  чудесное
волшебство! Жизнь - любовь! Отчаяние - ад! Я сам создал свой ад - я  сам
его и разрушил!.. Каня, ты прекрасна, как этот дождь, как гром,  но  вот
он дождь - рядом со мной, он мне песнь поет! Я люблю тебя, Каня, я люблю
эти тучи, и гром! Я целую эти капли, я целую воздух,  Каню,  землю,  все
мироздание прекрасное!.. Мама! Мама! Я пойду по улице побегаю!
   - Что... побегаешь? Закрой-ка окно! -  говорила,  вошедшая  на  кухню
мать.
   - Я побегаю! Как в детстве бегал я под дождем - так и теперь побегаю!
Буду ловить эти капли - стихи! Буду смеяться! Да как же прекрасна жизнь!
   Он надел ботинки и вот уже, перепрыгивая через несколько ступенек, по
лестнице полетел; вот он уже выбежал на улицу; поднимая снопы искр,  по-
бежал как мог быстро по лужам; рассекая, как  травы  на  лугу,  дождевые
стены, смеясь, крича свободным, счастливым голосом:

   - Вперед, под гул весенний, Бегу по ручейкам. И вместе с громом этим,
Кричу на весь квартал: Я здесь, я здесь родился! Я бегал во дворе,  Ког-
да-то здесь носился, То было в сентябре! И ныне с  ясным  взглядом  Бегу
под шум дождя, И вместе с каплепадом, Гремят мои слова...

   Миша остановился, подошел к старому, так много на своем веку поведав-
шему ясеню. Он обнял, покрытый наростами, мокрый ствол - обнял его креп-
ко, приник к темной, жесткой; но живой, мудрой поверхности.
   Миша прильнул к дереву в поцелуе и заплакал; он слышал, как шумит над
головой прекрасную песнь дождь, чувствовал, как  просачивающиеся  сквозь
крону прохладные капли, смывали с лица его теплые слезы.
   - Все это уйдет, уйдет. - шептал он в светлой печали. - Уйдет юность,
уйдет жар сердца; даже воспоминания о чувствах моих, об этой первой, са-
мой искренней и неразделенной любви - даже они обратятся  просто  в  пе-
чаль... просто в капельку из безбрежной весенней пустоты.

                                  КОНЕЦ

                                                              11.04.98




                                      МИЛЛИОН Я

   Джовану Семирону исполнилось двадцать два года и произошло это 1 фев-
раля 2498 года. Встретил он свою годовщину в отдалении не только от сво-
их друзей, но и от родной планеты - матери человечества Земли.
   Встреча происходила в мрачной обстановке, навеянной состоянием самого
Джована, хотя еще накануне в своей, богатой на всякие  фантазии  голове,
представлял он, как вместе с друзьями и девушкой Катриной  отметит  этот
памятный день где-нибудь в зеленой роще, на берегу синего моря.
   Резкий поворот в состоянии Джована произошел, когда  накануне  пришло
сообщение от Катрины - оказывается, она получила  приглашение  от  своей
тетушки работавшей в исследовательском  комплексе  на  спутнике  Сатурна
Тритоне; конечно, отказать она не могла и в нескольких словах поздравила
Джована. К тому же - послание пришло одним только голосом, без объемного
изображения и без поцелуя...
   В одну минуту состояние Джована переметнулось из веселого в  наимрач-
нейшее, ночью он так и не смог заснуть; его мучила ревность: "Я для  нее
пустышка... она любит другого..." - ну и так далее.
   Когда заря коснулась громад Атлантического мегаполиса, он выскочил из
своей спальной камеры, где крутился в  невесомости,  отдал  распоряжение
домашнему мозгу послать всем друзьям извинения и,  не  сообщая  причины,
побежал к своему двухместному кораблику, который стоял в парковочной по-
мещении его квартиры.
   - Ну, куда прикажите, капитан Джован? -  дружелюбно  (как  и  полага-
лось), поинтересовался корабль. - Куда... куда... - попытался  повторить
мягкую интонацию корабля Джован, но вышло у него только мрачное бормота-
ние. - Не все ли равно? Неси в темное облако;  пусть  пыль  скроет  все;
пусть будет это далеко-далеко отсюда...
   - Темное облако АП23Е17 вам подойдет?
   - Не все ли равно? Е17 или какое-нибудь  Е117?  Главное,  подальше  и
чтобы ничего не было видно!
   - Хорошо.
   - Что, хорошо?! Ничего хорошего!
   Кораблик поднялся сначала над мегополисом, затем над  златистыми  Ат-
лантическими водами, наконец и над всей Землей.
   Проскользнув через кишащие мириадами больших и малых кораблей окрест-
ности матери человечества, двухместный кораблик Джована, как  и  полага-
лось, включил А - двигатель и переместился за 500 с лишнем световых лет,
в облако АП23Е17.
   Джован печальным взглядом смотрел на сероватую, похожую  на  утренний
непроглядный туман мглу, застывшей за смотровым экраном.
   - Мгла, мгла! - мрачно шептал он. - Далеко ли до света звезд?
   - Если бы свет мог пробиться через эту мглу... -  возвышенно  в  такт
своему господину говорил кораблик. - ... ему бы понадобились десятилетия
- мы в самом центре. Мрачнее не придумаешь, не так ли?
   - Да уж! - вздохнул Джован.
   Целый день смотрел он на мглу, вспоминал Катрину,  писал  стихи  (как
часто с ним бывало в мрачном состоянии); также,  придаваясь  меланхолии,
начинал даже и плакать и все больше и больше мрачнел с каждой минутой.
   - Быть может, полюбуетесь на туманность Конская голова?  -  участливо
поинтересовался кораблик, когда Джован уткнулся в смотровое стекло и из-
мочил его слезами.
   - Оставь меня глупая железяка! Не смотри на меня, я приказываю!
   К вечеру состояние 22 - летнего, Джована сделалось мрачным  до  край-
ности.
   - Вот тебе и день Рождения! - шептал он, прохаживаясь из угла в угол,
и время от времени ударяя кулаком по перекрытиям.
   Когда же, на одном из экранов в надписи "Сейчас на Земле  1  февраля"
цифра "1" сменилась на "2", он почувствовал, что мрачность этих непроби-
ваемых светом бессчетных верст, вскоре доведут его до отчаяния.
   Тогда в Джоване Симероне произошла очередная резкая перемена.
   - Вот что, друг. Обет молчания закончен. - неровным от волнения голо-
сом сообщил он кораблю.
   - Вы замыслили что-то не совсем законное, не так ли?
   - Послушай, если ты друг мне; если хочешь, чтобы не перерезал я  себе
вены и не проглотил марсианский лишай, так исполни одну просьбу...
   - Я весь внимание, командир.
   - Понимаешь ли, чтобы прошло мое мрачное состояние и  смог  я  писать
стихи не такие, как сейчас:

   - Все черным черно вокруг,
   И молчит мой верный друг,
   И горит во мне слеза,
   Я умру сегодня...

   А такие как раньше:

   - Снова свет в твоих очах,
   Словно луч вечерний;
   Снова страсть в твоих руках,
   Словно пламень летний...

   Чтобы произошло это, мне необходимо зрелище  потрясающее,  незабывае-
мое... Ладно, буду краток: я хочу увидеть нашу галактику, со стороны.
   - Понятно: могу прокрутить изображение.
   - Ты же понимаешь...
   - Понимаю, командир. Но перелеты дальше чем за шестьсот парсек от на-
ших внешних маяков не рекомендуются космическим  агентством.  Координаты
каждого броска автоматически поступают в главный мозг агентства, но  чем
дальше цель, тем менее точны те координаты, которые получит мозг, с  те-
ми, которые окажутся в действительности. Если мы хотим удалится  от  га-
лактики хотя бы на два ее поперечника, процент неточности  составит  де-
сять световых лет и если случится что, кто найдет  нас  на  этих  десяти
световых годах?
   - Да знаю я! Глупости все!
   - За последний год, нашлось только десять сорви голов - не научников,
а обучающихся, как ты, которые решились на такой шаг. Один из  них  про-
пал. Быть может, он и жив сейчас; быть может и любуется на нашу галакти-
ку со стороны, на своем сломавшемся корабле; но домой он уже не попадет.
Впрочем, несколько спасательных зондов тыкаются там  наугад,  ловят  его
маяк. Вероятность, что найдут: один к пятистам триллионам.
   - Хватит нудеть! - раздраженно потребовал Джован. - Мне все равно:  и
летим мы не на два, но на три поперечника галактики, чтобы ненароком  не
встретится с этим болван