ался бесконечными  страхами,
а когда они прибывали и я видел адрес, написанный рукой Элизабет или отца, я
едва осмеливался прочесть их и узнать свою судьбу. Иногда мне казалось,  что
демон следует за мной и может  отомстить  за  мою  медлительность  убийством
моего спутника.  Когда  мною  овладевали  эти  мысли,  я  ни  на  минуту  не
остав[179] лял Анри и следовал за ним словно тень, стремясь защитить его  от
воображаемой ярости его губителя. Я  словно  совершил  тяжкое  преступление,
думы о котором преследовали меня. Я не был преступником, но навлек  на  свою
голову страшное проклятье, точно действительно совершил преступление.
   Я прибыл в Эдинбург в состоянии полной апатии; а ведь Этот город  мог  бы
заинтересовать самое несчастное существо. Клервалю он понравился меньше, чем
Оксфорд; тот привлекал его своей древностью.  Однако  красота  и  правильная
планировка нового Эдинбурга, его романтический замок  и  окрестности,  самые
восхитительные в мире: Артурово Кресло, источник св. Бернарда и Пентландская
возвышенность привели его в восторг и исправили  первое  впечатление.  Я  же
нетерпеливо ждал конца путешествия.
   Через неделю мы покинули Эдинбург, проследовав через Кьюпар,  Сент-Эндрюс
и вдоль берегов Тэй до Перта, где нас ожидал  наш  знакомый.  Но  я  не  был
расположен шутить и беседовать  с  посторонними  или  разделять  с  ними  их
чувства и планы с любезностью, подобающей гостю. Поэтому я объявил  Клервалю
о своем желании одному совершить поездку по Шотландии. "Развлекайся  сам,  -
сказал я ему, - а здесь будет место  нашей  встречи.  Я  могу  отсутствовать
один-два месяца; но умоляю тебя не мешать моим передвижениям; оставь меня на
некоторое время в покое и одиночестве, а когда я  вернусь,  я  надеюсь  быть
веселее и более под стать тебе".
   Анри пытался было отговорить  меня,  но,  убедившись  в  моей  решимости,
перестал настаивать. Он умолял меня чаще писать. "Я охотнее последовал бы за
тобой в твоих странствиях, - сказал он,  -  чем  ехать  к  этим  шотландцам,
которых я не знаю; постарайся вернуться поскорее, дорогой друг, чтоб я снова
мог чувствовать себя как дома, а это невозможно в твоем отсутствии".
   Расставшись со своим другом, я решил найти какое-нибудь уединенное  место
в  Шотландии  и  там,  в  одиночестве,  [180]  завершить  свой  труд.  Я  не
сомневался, что чудовище следует за мной по пятам и, как  только  я  закончу
работу, предстанет передо мной, чтобы получить от меня свою подругу.
   Прийдя к такому решению, я пересек  северное  плоскогорье  и  выбрал  для
своей работы один из дальних Оркнейских островов. Это было подходящее  место
для подобного дела - высокий утес, о который постоянно бьют волны. Почва там
бесплодна и родит только траву для  нескольких  жалких  коров  да  овес  для
жителей, которых  насчитывается  всего  пять;  их  изможденные,  тощие  тела
наглядно говорят об их  жизни.  Овощи  и  хлеб,  когда  они  позволяют  себе
подобную роскошь, и  даже  свежую  воду  приходится  доставлять  с  большого
острова, лежащего на расстоянии около пяти миль.
   На всем острове было лишь три жалких хижины; одна из них пустовала, когда
я прибыл. ЭТУ хижину я и снял. В ней было всего две комнаты,  и  она  являла
чрезвычайно  убогий  вид.   Соломенная   крыша   провалилась,   стены   были
неоштукатурены, а дверь сорвана с петель. Я  распорядился  починить  хижину,
купил кой-какую обстановку и вступил во владение; эти обстоятельства  должны
были, безусловно, удивить Здешних обитателей, если бы все чувства не были  у
них притуплены жалкой бедностью. Как бы то  ни  было,  я  жил,  не  опасаясь
любопытных взглядов и помех и едва получая благодарность за пищу  и  одежду,
которые я раздавал: до такой степени страдания заглушают в людях  простейшие
чувства.
   В этом убежище я посвящал утренние часы  работе;  в  вечернее  же  время,
когда позволяла погода, я совершал  прогулки  по  каменистому  берегу  моря,
прислушиваясь  к  реву  волн,  разбивавшихся  у  моих  ног.   Картина   была
однообразна, но вместе с тем изменчива. Я думал о  Швейцарии;  как  непохожа
она на  этот  неприветливый,  угрюмый  ландшафт!  Ее  возвышенности  покрыты
виноградниками, а в  долинах  разбросаны  дома.  Ее  дивные  озера  отражают
голубое, кроткое небо; [181] а когда ветер вздымает на них волны, это  всего
лишь веселая ребячья игра по сравнению с ревом гигантского океана.
   Так я распределил часы своих  занятий  в  первое  время.  Но  моя  работа
становилась для меня с каждым днем все более страшной и тягостной. Иногда  я
в течение нескольких дней не мог заставить себя войти в свою лабораторию;  а
бывало, что я работал днем и ночью,  стремясь  закончить  работу  скорее.  И
действительно,  занятие  было  отвратительное.  Во   время   первого   моего
эксперимента меня ослепляло некое  восторженное  безумие,  не  дававшее  мне
почувствовать весь ужас моих  поисков;  мой  ум  был  целиком  устремлен  на
завершение работы, и я закрывал глаза на ее ужасные подробности. Но теперь я
шел на все это хладнокровно, и часто чувствовал глубочайшее отвращение.
   За этим омерзительным делом, в полном одиночестве, когда ничто ни на  миг
не отвлекало меня от моей задачи, мое настроение стало неровным: я  сделался
беспокойным  и  нервным.  Я   ежеминутно   боялся   встретиться   со   своим
преследователем. Иногда я сидел, устремив взгляд на землю, боясь поднять его
и увидеть того, кого так страшился увидеть. Я  боялся  удаляться  от  людей,
чтобы он не застал меня одного и не потребовал свою подругу.
   Тем временем я продолжал работу, и она уже  значительно  продвинулась,  Я
ожидал  ее  окончания  с  трепетной  и  нетерпеливой  надеждой,  которую  не
осмеливался  выразить  самому  себе,  но  которая  смешивалась  с   мрачными
предчувствиями беды, заставлявшими замирать мое сердце.
 
 
 
   Глава XX
 
   Однажды вечером я сидел в своей лаборатории; солнце зашло, а луна  только
еще поднималась над морем. Света было недостаточно для занятий,  и  я  сидел
праздно, размыш[182] ляя, оставить ли все до утра или спешить с окончанием и
работать не отрываясь. И тут меня охватили мысли  о  возможных  последствиях
моего предприятия. За три года до того я был занят тем  же  делом  и  создал
дьявола, чьи беспримерные злодеяния истерзали мне душу и наполнили ее навеки
горьким раскаянием.  А  теперь  я  создаю  другое  существо,  о  склонностях
которого я так же, как тогда, ничего не Знаю; оно может оказаться  в  тысячу
раз злее своего друга и находить удовольствие в убийствах и  жестокости.  Он
поклялся покинуть населенные места и укрыться в пустыне; но она такой клятвы
не давала; она будет, по всей вероятности, существом мыслящим и  разумным  и
может отказаться выполнять уговор, заключенный до ее создания. Возможно, что
они  возненавидят  друг  друга.  Уже  созданное  мною   существо   ненавидит
собственное уродство; не почувствует ли оно еще  большее  отвращение,  когда
такое же безобразие  предстанет  ему  в  образе  женщины?  Да  и  она  может
отвернуться от  него  с  омерзением,  увидев  красоту  человека.  Она  может
покинуть его, и он снова окажется одиноким и  еще  более  разъяренным  новой
обидой, на этот раз со стороны себе подобного существа.
   Даже если они покинут Европу и поселятся в пустынях Нового  Света,  одним
из первых результатов привязанности. которой жаждет демон, будут дети, и  на
земле расплодится целая раса демонов, которая может  создать  опасность  для
самого существования человеческого рода. Имею ли я право,  ради  собственных
интересов, обрушить это проклятие на бесчисленные  поколения  людей?  Я  был
прежде тронут софизмами созданного мною  существа,  я  был  обескуражен  его
дьявольскими угрозами; но теперь  мне  впервые  предстала  безнравственность
моего обещания. Я содрогнулся при мысли, что будущие поколения будут  клясть
меня  как  их  губителя,  как  себялюбца,  который  не  поколебался   купить
собственное благополучие, быть может, ценой гибели всего человеческого рода.
[183]
   Я задрожал, охваченный смертельной тоской. И тут, подняв глаза, я  увидел
при  свете  луны  демона,  заглядывающего  в  окно.  Отвратительная  усмешка
скривила его губы, когда он увидел меня за выполнением порученной им работы.
Да, он следовал за мной в моем путешествии; он бродил в  лесах,  прятался  в
пещерах или в пустынных степях; а теперь явился посмотреть, как  подвигается
дело, и потребовать выполнения моего обещания.
   Сейчас выражение его лица выдавало крайнюю степень Злобы и коварства. Я с
ужасом подумал о своем обещании создать  другое  подобное  ему  существо  и,
дрожа от гнева, разорвал на куски предмет,  над  которым  трудился.  Негодяй
увидел, как я уничтожаю творение, с которым  он  связывал  свои  надежды  на
счастье, и с воплем безумного отчаяния и Злобы исчез.
   Я вышел из комнаты  и,  заперев  дверь,  дал  себе  торжественную  клятву
никогда не возобновлять  эту  работу;  неверными  шагами  я  побрел  в  свою
спальню. Я был один; вблизи не было никого, чтобы рассеять мрак и освободить
меня от тяжкого гнета моих ужасных дум.
   Прошло несколько часов, а я все сидел у окна, глядя  на  море;  оно  было
почти спокойно, ибо ветер стих, и вся природа спала под взглядом тихой луны.
По воде плыло несколько рыболовных судов, и время от  времени  легкий  ветер
приносил звуки голосов; это перекликались рыбаки. Я чувствовал тишину,  хотя
едва ли сознавал, как безмерно она глубока, но вдруг до  моих  ушей  донесся
всплеск весел вблизи берега, и кто-то причалил у моего дома.
   Через несколько минут я услышал скрип двери, будто ее  пытались  тихонько
открыть. Я задрожал всем телом. Предчувствие подсказало  мне,  кто  Это  мог
быть; у меня было желание позвать кого-либо из  крестьян,  живших  в  хижине
недалеко от меня. Но я был  подавлен  чувством  беспомощности,  которое  так
часто ощущаешь в страшных снах, когда [184] напрасно  пытаешься  убежать  от
грозящей опасности; и какая-то сила пригвоздила меня к месту.
   Тотчас же я услышал шаги в коридоре; дверь отворилась, и демон,  которого
я так боялся, появился на пороге. Закрыв дверь,  он  приблизился  ко  мне  и
сказал, задыхаясь:
   - Ты уничтожил начатую работу, что это значит? Неужели  ты  осмеливаешься
нарушить свое обещание? Я испытал много лишений; я покинул Швейцарию  вместе
с тобой; я пробирался вдоль берегов Рейна, через заросшие ивняком острова  и
вершины гор. Я провел многие месяцы на голых равнинах Англии и Шотландии.  Я
терпел холод, голод и усталость; и ты отважишься обмануть мои надежды?
   - Убирайся прочь! Да, я отказываюсь от  своего  обещания;  никогда  я  не
создам другое существо, подобное тебе, такое же безобразное и жестокое.
   - Раб, до сих пор я рассуждал с тобой, но  ты  показал  себя  недостойным
такой  снисходительности.  Помни,  что  я  могуч.  Ты  уже   считаешь   себя
несчастным,  а  я  могу  сделать  тебя  таким  жалким  и  разбитым,  что  ты
возненавидишь дневной свет. Ты мой создатель, но я твой господин. Покорись!
   - Час моих колебаний прошел, и наступил конец твоей власти.  Твои  угрозы
не заставят  меня  совершить  злое  дело;  наоборот,  они  подтверждают  мою
решимость  не  создавать  для  тебя  сообщницы  в  злодеяниях.   Неужели   я
хладнокровно выпущу на свет демона, находящего  удовольствие  в  убийстве  и
жестокости? Ступай прочь! Решение мое  непоколебимо,  и  твои  слова  только
усиливают мою ярость.
   Чудовище прочло на моем лице решимость и заскрежетало зубами в бессильной
злобе.
   - Каждый мужчина, - воскликнул он, -  находит  себе  жену,  каждый  зверь
имеет самку, а я должен быть одинок! Мне присущи чувства привязанности, а  в
ответ я встретил отвращение и презрение. Человек! Ты можешь меня ненавидеть,
но берегись! Твои дни будут полны страха и горя,  и  [185]  скоро  обрушится
удар,  который  унесет  твое  счастье  навеян.  Неужели  ты  надеешься  быть
счастливым, когда я безмерно несчастен? Ты можешь убить другие мои  страсти,
но остается месть, которая впредь будет мне дороже  света  и  пищи.  Я  могу
погибнуть; но сперва ты, мой тиран и мучитель, проклянешь солнце - свидетеля
твоих страданий. Остерегайся, ибо я бесстрашен и поэтому  всесилен.  Я  буду
подкарауливать тебя с хитростью змеи, чтобы смертельно ужалить.  Смотри,  ты
раскаешься в причиненном мне зле.
   - Довольно, дьявол, не отравляй воздух злобными речами.  Я  объявил  тебе
свое  решение,  и  я  не  трус,  чтобы  испугаться  угроз.  Оставь  меня,  я
непреклонен.
   - Ладно, я ухожу; но запомни, {я буду с тобой в твою брачную ночь.}
   Я подался вперед и воскликнул:
   - Негодяй! раньше чем выносить мне смертный приговор, убедись, находишься
ли ты сам в безопасности.
   Я схватил бы его, но он ускользнул от  меня  и  стремительно  выбежал  из
дома. Через несколько мгновений я увидел его в  лодке,  рассекавшей  воду  с
быстротой стрелы; вскоре она затерялась среди волн.
   Снова наступила тишина; но его слова звенели  у  меня  в  ушах.  Я  кипел
яростным желанием броситься вслед за губителем моего покоя и низвергнуть его
в океан. Я быстро и встревоженно шагал взад и вперед по комнате,  и  в  моем
воображении возникали тысячи страшных картин. Зачем я не погнался за  ним  и
не схватился с ним насмерть? Я дал ему уйти, и он отправился на  материк.  Я
дрожал при мысли о том, кто может стать  очередной  жертвой  его  ненасытной
мести. Тут я вспомнил его слова: {"Я буду с тобой  в  твою  брачную  ночь"}.
Итак, этот час назначен для свершения моей судьбы. В этот час я умру и сразу
же удовлетворю и погашу его злобу Эта перспектива не вызвала во мне  страха;
но когда я подумал о любимой Элизабет, представил  себе  ее  [186]  слезы  и
беспредельное горе, если  ее  возлюбленный  будет  Злодейски  вырван  из  ее
объятий, то впервые за многие месяцы из глаз моих брызнули слезы; и я  решил
не сдаваться врагу без жестокой борьбы.
   Прошла ночь, и солнце поднялось из океана;  я  немного  успокоился,  если
можно назвать спокойствием состояние, когда  неистовая  ярость  переходит  в
глубокое отчаяние. Я покинул дом, где прошедшей ночью  разыгралась  страшная
сцена, и направился к берегу моря, которое казалось мне почти  непреодолимой
преградой между мной и людьми; мне даже захотелось, чтобы так  и  было.  Мне
захотелось провести свою жизнь на этой голой скале, правда,  жизнь  трудную,
но Защищенную от внезапных бедствий. Если я уеду  отсюда,  придется  умереть
самому или увидеть, как те, кого я любил больше всего  на  свете,  гибнут  в
железных тисках созданного мною дьявола.
   Я бродил по острову, точно беспокойный  призрак,  разлученный  со  всеми,
кого я любил, и несчастный в этой разлуке, Когда наступил полдень  и  солнце
поднялось выше, я лег в траву и меня одолел глубокий сон. Всю предшествующую
ночь я бодрствовал, нервы мои были  возбуждены,  а  глаза  воспалены  ночным
бдением и тоской.  Сон,  овладевший  теперь  мною,  освежил  меня;  когда  я
проснулся, я  снова  почувствовал,  что  принадлежу  к  человеческому  роду,
состоящему из подобных мне существ, и я начал  размышлять  о  случившемся  с
большим спокойствием. Но слова дьявола еще отдавались  в  моих  ушах  словно
похоронный звон; они казались сновидением, но  отчетливым  и  гнетущим,  как
действительность.
   Солнце заметно опустилось, а я все еще сидел на берегу,  утоляя  мучивший
меня голод овсяной лепешкой. Тут я увидел,  что  близко  от  меня  причалила
рыбачья лодка; один из людей принес мне пакет. В нем были письма из  Женевы,
а вместе с ними и письмо от Клерваля, умолявшего меня при[187] соединиться к
нему. Он писал, что там,  где  он  находится,  он  проводит  время  впустую;
друзья, которых он приобрел в Лондоне, в своих письмах просят его вернуться,
чтобы закончить переговоры, начатые ими по поводу его путешествия  в  Индию.
Он не может больше откладывать свой отъезд; а так как вслед  за  поездкой  в
Лондон  должно  состояться,  и  даже  скорее,  чем  он  предполагал,   более
длительное путешествие, то он умолял  меня  побыть  с  ним  возможно  больше
времени.  Он  настойчиво  просил  меня  покинуть  мой  уединенный  остров  и
встретиться с ним в Перте, чтобы  затем  вместе  ехать  на  юг.  Это  письмо
заставило меня немного очнуться, и я решил покинуть остров через два дня.
   Однако до отъезда необходимо было выполнить одно дело, о котором я боялся
и подумать; надо было упаковать мои химические приборы; а для этой цели  мне
предстояло войти в комнату, где я занимался ненавистным мне делом, и взять в
руки инструменты, один вид которых вызывал во мне отвращение.  На  следующий
день на рассвете я призвал  на  помощь  все  свое  мужество  и  отпер  дверь
лаборатории. Остатки наполовину законченного создания, растерзанного мною на
куски, валялись на полу; у меня было почти такое чувство, словно я расчленил
на части живое человеческое тело. Я выждал, чтоб собраться с силами, а затем
вошел в комнату. Дрожащими руками я вынес оттуда приборы, и тут же  подумал,
что не должен оставлять следов своей работы, которые могут возбудить ужас  и
подозрения крестьян. Поэтому я уложил остатки в  корзину  вместе  с  большим
количеством камней и решил выбросить их в море той же ночью. Пока же  я  сел
на берегу  и  занялся  чисткой  и  приведением  в  порядок  моих  химических
приборов.
   Ничто не могло быть резче перемены, происшедшей в  моих  чувствах  с  той
ночи, когда передо мной появился демон. Раньше я относился к своему обещанию
с мрачным отчаянием, как к чему-то такому, что, невзирая на возможные  [188]
последствия, должно быть выполнено: теперь же мне казалось, что с моих  глаз
упала пелена и я впервые стал ясно видеть. Ни на  миг  не  приходила  мне  в
голову мысль о  возобновлении  моей  работы;  угрозы,  которые  я  выслушал,
угнетали меня, но я  не  допускал  мысли  сознательно  пойти  на  то,  чтобы
отвратить удар. Я решил, что создание второго существа,  подобного  дьяволу,
сотворенному мною в первый раз,  будет  актом  самого  подлого  и  жестокого
эгоизма, и гнал прочь  всякую  мысль,  которая  могла  бы  привести  к  иным
выводам.
   Между двумя и тремя часами утра взошла луна; тогда  я,  взяв  корзину  на
борт небольшого ялика, отплыл почти за  четыре  мили  от  берега.  Все  было
безлюдно; несколько лодок возвращалось к берегу, но  я  отплыл  подальше  от
них. Мне казалось, что я  совершаю  страшное  преступление,  и  я  с  ужасом
избегал встречи с людьми. Луну, которая ясно светила, вдруг  закрыло  густое
облако,  и  я,  воспользовавшись  темнотой,  выбросил  корзину  в  море.   Я
прислушался к бульканью, с каким она погружалась, а затем  отплыл  от  этого
места. На небе появились облака, но воздух был чист,  хотя  и  прохладен  от
поднявшегося северо-восточного ветра. Он  освежил  меня  и  наполнил  такими
приятными чувствами, что я решил остаться некоторое время в море.  Установив
руль в прямом направлении, я растянулся на дне  лодки.  Луна  спряталась  за
облака, все покрылось мраком, и я слышал лишь плеск воды под килем, резавшим
волны; это журчание убаюкало меня, и вскоре я крепко заснул.
   Не знаю, как долго я спал, но  когда  проснулся,  оказалось,  что  солнце
стояло уже довольно высоко.  Ветер  крепчал,  а  волны  непрерывно  угрожали
безопасности   моей   крохотной   лодки.   Я   заметил,   что   ветер    был
северо-восточным; он отнес меня далеко от берега,  где  я  сел  в  лодку.  Я
попытался изменить курс, но тотчас же  убедился,  что,  если  повторю  такую
попытку, лодка мгновенно наполнится водой. [189]
   При таких обстоятельствах единственный выход состоял в том, чтобы идти по
ветру. Признаюсь, меня охватил страх. У меня не было с собой компаса, а  мои
познания в географии этой части света были настолько скудны,  что  положение
солнца мало могло мне подсказать. Меня могло вынести в открытый океан, где я
переживу все мучения голодной смерти или буду  поглощен  бездонными  водами,
которые ревели и