ашем-то возрасте!
     Мэтги  едва  не  лопнула  со смеху. Винсент  смотрел на нее  совершенно
невозмутимо,  а Бэйб  обошел вокруг стола, подхватил сестренку  и  усадил ее
себе на плечо. Он снял с ее ног туфли и протянул их Винсенту, а тот с полной
серьезностью поместил их в нагрудные карманы. Мэтги просто зашлась от смеха.
Бэйб спустил ее вниз и пошел в гостиную.
     Он подошел к отцу, стоявшему у окна, и положил руку ему на плечо.
     - Опять снег пошел, - сказал он.
     Он  не мог уснуть до  поздней  ночи, вертелся  с  боку на бок  в полной
темноте,  потом улегся  на спину и  затих. Он знал, как Винсент  отнесется к
Фрэнсис, но почему-то надеялся, что он об этом не станет говорить. Что толку
твердить  человеку  о  том,  что  он  сам  знает?  Но  Винсент  это  сказал.
Каких-нибудь полчаса назад он все это сказал, тут, в этой самой комнате.
     - Ну пошевели ты  мозгами, -  сказал он. - Джеки стоит двух таких,  как
Фрэнсис.  Та ей  в  подметки  не годится.  Она  красивее,  она  добрее,  она
остроумнее,  она тебя поймет в десять раз  лучше, чем Фрэнсис.  Фрэнсис тебе
ничего не даст. А уж если кто-нибудь и нуждается в понимании  и  сочувствии,
так это ты, брат.
     Брат. Этот "брат" разозлил Бэйба больше всего.
     "Он не знает, - думал Бэйб, лежа  в темноте. - Он не знает, что Фрэнсис
делает со мной,  что  она  всегда  со  мной  делала. Я чужим людям  про  нее
рассказывал,  в  поезде, по дороге  домой.  Я  рассказал  о  ней незнакомому
солдату, и я это делал всегда, и чем безнадежнее становится  моя любовь, тем
чаще  я  вытаскиваю  на   свет   свое  бессловесное  сердце,  как   дурацкий
рентгеновский  снимок, и  всему свету показываю свои шрамы: "Вот смотри, вот
это - когда мне было семнадцать, и я одолжил "форд"  у Джо Маккея и  увез ее
на озеро Вомо на целый день. А вот здесь, вот тут, когда она сказала то, что
она  сказала про  больших слонов и маленьких слоников. А здесь,  повыше, это
когда  я дал ей обыграть Банни Хаггерти в карты, в Рай-Бич, у нее в бубновой
взятке была червонная карта, и она это знала. А здесь, о,  здесь - это когда
она  закричала:  "Бэйб!", увидев, как я выбросил  туза в  игре [85]  с Бобби
Тимерсом, мне пришлось  выбросить туза, чтобы  услышать это, но, когда я это
услышал,  мое  сердце  -  вот  оно,  у  вас  перед  глазами,  -  мое  сердце
перевернулось,  и уже  никогда  оно  не  станет прежним. А  вот  тут  рубец,
страшный рубец.  Мне был двадцать один год, когда я  увидел ее в  закусочной
вдвоем с Уэдделом - они сидели  сплетя руки,  и она поглаживала его костяшки
своими пальчиками.
     Он  не знает, что Фрэнсис делает со мной, - думал  Бэйб,  - она  делает
меня несчастным, мучает  меня, не понимает меня, почти  всегда, но иногда  -
иногда! - она - самая чудесная девушка на  свете, а с другими так никогда не
бывает.  Джеки никогда не делает меня несчастным, но  Джеки вообще  никак на
меня не действует. Джеки отвечает на мои  письма в тот же день. У Фрэнсис на
это уходит от двух  недель до двух месяцев, иногда она вообще не отвечает, а
уж коли ответит, то никогда не напишет то, что мне хотелось бы прочитать. Но
ее письма я перечитываю по  сто раз, а письма  Джеки - только раз. Стоит мне
только увидеть  почерк Фрэнсис на конверте - глупый,  вычурный  почерк - и я
делаюсь счастливее всех на свете.
     Вот  уже  семь лет,  как это  со  мной творится,  Винсент, есть вещи, о
которых  ты понятия не имеешь.  Есть вещи, о которых  ты  понятия не имеешь,
брат..."
     Бэйб повернулся на левый бок и  попытался заснуть. Пролежал так  десять
минут, потом повернулся на правый бок. Это тоже не помогло. Тогда он  встал,
побрел  в  темноте по комнате,  запнулся  о книгу, нашарил  в  конце  концов
сигарету и спички. Он  закурил, затянулся почти до боли,  а пока вдыхал дым,
понял, что он еще что-то хочет сказать  Мэтги. Но  что? Он присел на краешек
кровати и хорошенько все обдумал, прежде чем накинуть халат.
     -  Мэтги,  -  сказал он беззвучно в темноту,  где  никого не было, - ты
маленькая  девочка.  Но  люди  недолго  остаются  маленькими  девочками  или
мальчиками  -  вот  хоть  я, например.  Не успеешь  оглянуться,  как девочки
начинают красить губы, а мальчики  -  курить и  бриться.  Так  что  оно, это
детство, очень быстро кончается. Сегодня тебе десять лет, ты бежишь по снегу
мне навстречу, и ты счастлива, - о, как ты счастлива! - скатиться со мной на
санках  по  Спринг-стрит, а  завтра тебе  будет двадцать, и  в гостиной тебя
будут поджидать  кавалеры,  чтобы повести куда-нибудь. Ты  не заметишь,  как
начнешь давать на чай носильщикам, заботиться о дорогих нарядах, встречаться
в кафе с девчонками  и удивляться, почему тебе не встречается достойный тебя
парень. И это  нормально.  Но главное,  что я  хочу  сказать, Мэтги, если  я
вообще [86] могу  что-то сказать, вот  что:  Мэтги, постарайся равняться  на
самое  лучшее, что есть в тебе. Если ты даешь людям слово, они должны знать,
что  это  лучшее в мире  слово. Если тебе  придется  жить в одной  комнате с
какой-нибудь  унылой однокурсницей,  постарайся  сделать ее не такой унылой.
Когда к  тебе подойдет  какая-нибудь божья старушка,  торгующая  жевательной
резинкой, дай ей доллар, если он у тебя найдется, но только  если ты сумеешь
сделать это  не свысока. Вот в чем весь  фокус! Я мог бы  сказать тебе очень
много, но не ручаюсь, что  не наговорил бы всякой чуши. Ты еще малышка, Мэт,
но прекрасно меня понимаешь. Ты будешь умницей, когда вырастешь. Но если  ты
не сможешь быть умной и славной девушкой, я не  хочу видеть тебя взрослой...
Будь славной девушкой, Мэт.
     Бэйб перестал разговаривать  с  пустой комнатой.  Вдруг  ему захотелось
поговорить с самой  Мэтги. Он надел халат,  потушил сигарету в  пепельнице и
закрыл за собой дверь комнаты.
     В коридоре  перед комнатой Мэтти горел свет, и когда Бэйб открыл дверь,
в  комнате  стало  довольно  светло.  Он  подошел  к ее кровати и  присел на
краешек. Рука  у нее  лежала  поверх  одеяла, и  он покачал  ее  взад-вперед
потихоньку,  но  достаточно  сильно, чтобы девчурка проснулась.  Она немного
испугалась и открыла глаза, но свет в комнате был мягкий, не слепящий.
     - Бэйб, - сказала она.
     - Привет, Мэт, - неловко пробормотал Бэйб. - Что поделываешь?
     - Сплю, - резонно ответила Мэтги.
     -  Я просто  хотел  с  тобой поболтать, - сказал Бэйб. -  Хотел сказать
тебе, чтобы ты была хорошей девочкой.
     - Я буду, Бэйб. - Она уже проснулась и слушала внимательно.
     - Хорошо, - медленно произнес Бэйб. - Ладно. А теперь спи.
     Он встал и хотел выйти из комнаты.
     - Бэйб.
     - Тс-с-с!
     - Ты уходишь на  войну. Я все видела. Я видела, как ты толкнул Винсента
ногой под столом. Когда я связывала ему шнурки. Я все видела.
     Он вернулся и снова сел на краешек кровати. Лицо у него было серьезное.
     - Мэтти, не проговорись маме, - сказал он.
     - Бэйб, только ты смотри, не лезь под пулиНе лезь, смотри! [87]
     - Да нет. Не полезу, Мэтти, -  пообещал Бэйб.  - Слушай, Мэтги. Не надо
говорить маме. Может  быть, я выберу минуту и скажу ей на вокзале. Только ты
ей ничего не говори, Мэтти.
     - Ладно. Бэйб, только не лезь под пули!
     - Не буду,  Мэтги. клянусь,  что не буду. Я везучий,  - сказал Бэйб. Он
наклонился и поцеловал ее, прощаясь на ночь. -  Давай засыпай, - сказал он и
вышел.
     Он вернулся к себе в комнату, зажег свет.  Потом подошел к окну и стоял
там, куря сигарету. Снова валил  снег, такой густой, что крупные хлопья были
невидимы, пока  не  ложились,  пухлые и  влажные,  на подоконник. Но к  утру
подморозит, и Валдоста окажется под толстым, чистым, мохнатым покрывалом.
     "Здесь мой дом, - думал Бэйб.  -  Здесь я был мальчишкой.  Здесь растет
Мэтти. Здесь  моя мама всегда  играла на пианино. Здесь отец посылал резаные
мячи на поле для гольфа. Здесь живет Фрэнсис, и я  счастлив,  что она такая,
как есть. И Мэтги спит здесь спокойно. Враг не ломится в ее дверь, не будит,
не пугает. Но это может случиться, если я не выйду с ружьем ему навстречу. И
я  выйду и  уничтожу  его. Мне бы хотелось  вернуться. Как  бы мне  хотелось
вернуться!"
     Бэйб с удивлением оглянулся, услышав за спиной шаги.
     - А, это ты. - сказал он.
     Кутаясь в халат, к нему подошла мать. Бэйб нежно обнял ее.
     -   Ну  что,  миссис  Глэдуоллер,  -  обрадовано  произнес  он,  -  все
хлопочем?..
     - Бэйб, ты ведь уходишь на войну, правда?
     - С чего ты взяла?
     - Я знаю.
     - Птичка на хвосте принесла? - попробовал пошутить Бэйб.
     - Я не тревожусь, - спокойно - к удивлению Бэйба - сказала  его мать. -
Ты исполнишь свой долг и вернешься. Я чувствую.
     - Правда, мама?
     - Да, правда, Бэйб.
     - Ну и славно.
     Мать поцеловала его и направилась к двери. На пороге она задержалась.
     - В холодильнике остался цыпленок. Почему бы тебе не разбудить Винсента
и не спуститься с ним в кухню?
     -  Пожалуй,  я  так  и  сделаю,  -  сказал  Бэйб.  Он  чувствовал  себя
счастливым.

     ПРИМЕЧАНИЯ
     "День  перед прощанием"  ("Last  Day  of  the Last  Furlough"."Сэтердей
ивнинг пост", 15 июля 1944 г.
     Стр.  75. Джей  Гэтсби - герой  "Великого Гэтсби"(1925), романа Ф.Скотт
Фицджеральда (1896-1940),  одного из наиболее  близких  Сэлинджеру классиков
американской литературы.
     Стр. 78. "Грозовой перевал"  (1847)  - роман  Эмили Бронте (1818-1848),
выдающийся   памятник   английской  прозы,  включающий   в   себя   элементы
мистического  повествования  и  отмеченный   тонким  мастерством,  с   каким
воссоздана  история  любви  героев, Кэтрин и Хитклифа, не сумевших соединить
свои судьбы при жизни, однако обретающих друг друга в вечности.



   Джером Дейвид Сэлинджер
   Элейн

     © J.D. Salinger. Elaine, 1945
     © Перевод на русский язык. Л.Володарская, 1996.
     OCR & Spellcheck: Aerius (salinger.narod.ru) Ў
     Источник: Дж.Д.Сэлинджер. Над пропастью  во  ржи.  Х.: Фолио, 1999. С.:
96-110.
     Оригинал здесь: salinger.narod.ru/Texts/U12-Elaine-ru.htm


Была великолепная  июньская  суббота, когда помощник  часовщика  Деннис Куни
отвлек  внимание толпы  от блошиного цирка, упав  замертво недалеко от Сорок
третьей улицы и Бродвея. У  него остались жена, Эвелин Куни,  и дочь, Элейн,
шести лет, которая выиграла  уже два детских конкурса красоты, один -  в три
года  и  второй в пять лет, уступив лишь  мисс  Зельде  "Зайке"  Кракауэр со
Стейтен-Айленда, когда ей было четыре года. Куни оставил жене немного денег,
впрочем,  вполне достаточно, чтобы  она  забрала свою  мать,  вдовую  миссис
Гувер,  из Гранд  Рэпидс,  штат Мичиган,  где  та  подрабатывала кассиршей в
кафетерии,  и  они втроем удобно устроились в Бронксе. Управляющего домом, в
который переехала миссис Куни с  матерью и дочерью, звали мистер Фридлендер.
За несколько лет до этого мистер  Фридлендер служил управляющим в доме,  где
"взяли" Блуми  Блумберга. Фридлендер информировал миссис  Куни, что по  виду
Блуми  был  не страшнее  миссис Куни  или кого-нибудь  еще. Кроме  того,  он
сказал, что Блуми звал его не иначе, как Морг, а он Блуми - Блуми.
     - Я, помню, много читала об  этом,  - восторженно  поддержала  разговор
миссис Куни. - Я хочу сказать, я помню, что много читала об этом.
     Фридлендер одобрительно кивнул.
     - Да, это было  известное  дело. - Он  обвел взглядом  гостиную  миссис
Куни. - А где миссис  Бойл? - спросил он.  - Что-то я не вижу ее в последнее
время.
     - Кого?
     - Миссис... Вашу матушку.
     - А, миссис Гувер.  Моя мама - миссис Гувер. Уж я-то знаю. Когда-то это
была и моя фамилия.
     И миссис Куни от души расхохоталась.
     Фридлендер тоже посмеялся с ней вместе. [96]
     - А я как ее назвал? - спросил он. - Бойл, да? Здесь раньше жила миссис
Бойл. Вот почему. Гувер. Значит, она Гувер, да? Я запомню.
     - Ее нет, - сказала миссис Куни.
     - Вот как.
     - Правда, ужасно? Она часами не бывает  дома, и  мне все время кажется,
что ее переехал грузовик или мало ли что бывает в ее возрасте.
     - Увы, - сочувственно произнес Фридлендер. - не хотите сигарету?
     В возрасте семи лет маленькую Элейн отправили в школу No 332 в Бронксе,
где она  прошла новейшее и научнейшее тестирование и была  записана  в класс
1-А-4, в котором оказалось  сорок четыре ученика  "с замедленным развитием".
Каждый день миссис  Куни или ее мать, миссис Гувер, отводили девочку в школу
и  забирали обратно. Обычно отводила ее миссис Гувер и забирала днем  миссис
Куни. По  крайней  мере,  четыре  раза в неделю миссис  Куни  ходила в кино,
обыкновенно на вечерний сеанс, поэтому на другой день  она вставала  поздно.
Иногда  из-за  непредвиденных  обстоятельств  миссис  Куни  не  успевала  за
дочерью, и  девочка привычно ждала не меньше часа у  второго выхода, пока за
ней не приходила,  тяжело передвигая ноги, рассерженная  бабушка. Будь то по
дороге  в  школу  или  из  школы,  беседы  Элейн  и  ее  бабушки никогда  не
поднимались до  того высочайшего уровня взаимоотношений,  который называется
дружбой между поколениями.
     - Не потеряй опять завтрак.
     - Что, бабушка?
     - Не потеряй завтрак.
     - Опять арахисовое масло?
     - Что опять?
     - Арахисовое масло.
     - Не знаю. Мама готовила завтрак. Подтяни трусики.
     Их  разговор всегда  был таким же  варикозным и малоприятным,  как  нош
миссис Гувер-  А девочка  как  будто  ничего  не  замечала.  У  нее был  вид
счастливого ребенка. И она все  время  улыбалась.  И смеялась  над тем,  что
вовсе  не было  смешно.  Казалось,  ей безразлично,  что мать одевает  ее  в
отвратительно  тусклые  и  дешевые  платья.  Казалось,  она  вовсе  не  была
несчастливой. Но когда она училась  уже в  четвертом классе, ее учительница,
высокая  и  изящная,  но с  некрасивыми  ногами, мисс  Элмендорф,  посчитала
необходимым поговорить о ней с начальницей. [97]
     - Мисс Каллахан? Не могли бы вы уделить мне несколько минут?
     - Ну, конечно! - сказала мисс Каллахан. - Заходите, дорогая!
     Юная мисс Элмендорф закрыла за собой дверь.
     - Я бы хотела поговорить с вами об Элейн Куни...
     - Куни.  Куни.  А!  Это  та  самая  прелестная  девочка, -  восторженно
произнесла мисс Каллахан. - Садитесь, дорогая.
     -  Благодарю вас... Мисс Каллахан, я думаю, ее  надо перевести на класс
младше.  Ей  трудно  учиться.  Она не знает грамматики, не умеет  считать. А
слушать, как она читает, просто мука.
     - Ах! - воскликнула мисс Каллахан. - Дин, дон, дел!
     - Она прелестная девочка, - продолжала мисс Эдмендорф. - Самая красивая
из всех, кого я знаю. Ну, просто вылитая Рапунцель.
     - Кто? - довольно резко переспросила мисс Каллахан.
     - Рапунцель, - повторила мисс Элмендорф. - Рапунцель, Рапунцель, спусти
вниз свои золотые косы. Помните, как сказочный принц по косам Рапунцель влез
в башню замка?
     - Ах, да, - только и проговорила мисс Каллахан.
     Она  взяла в  свои тонкие бесполые  пальцы карандаш, и  мисс  Элмендорф
пожалела, что заговорила о какой-то неизвестной Рапунцель.
     - Мне кажется, - сказала  мисс  Элмендорф, - ей  будет полегче, если мы
переведем ее в другой класс.
     - Ну и  что?!  В  другой  класс она пойдет, она  пойдет, она  пойдет, -
пропела мисс Каллахан, по-мужски вставая из-за стола.
     Мисс Каллахан сказала  свое  слово,  но  когда вечером  мисс  Элмендорф
обедала в одиночестве в кафетерии "Бикфорд", она поняла, что не может просто
так перевести малышку, эту Рапунцель, в другой класс, не поговорив с ней. Ей
хотелось сначала  разочароваться в  девочке,  а  потом  уже  перевести  ее в
младший  класс.  Поэтому   на  другой  день  она   задержала   Элейн,  чтобы
разочароваться в ней.
     - Элейн, дорогая, - сказала она, - я хочу завтра послать твой дневник в
класс  4-А-4. Поучись  там  немножко. Там, я  думаю,  нам будет полегче.  Ты
понимаешь меня, правда? Стой спокойно.
     - Я учусь в 4-Б-4, - ответила Элейн.
     Что этой мисс Элмендорф надо?
     -  Правильно,  дорогая, я  знаю. Но  мы попробуем немножко  поучиться в
4-А-4. Так  нам  будет  полегче. Ты  получше все запомнишь, и когда начнется
следующий семестр, 4-Б-4 нам с тобой хлопот не доставит. [98]
     - Я учусь в 4-Б-4, - сказала Элейн. - Я учусь в 4-Б-4.
     Глупая  девочка,  подумала  мисс Элмендорф.  Глупая. Совсем  неумная. И
платье на ней, уродливее не бывает. Вот я смотрю в удивительные синие глаза,
а  в  них ничего  нет,  совершенно ничего.  И  все-таки  она Рапунцель.  Она
красавица.    Самая   потрясающая,    самая    длинноногая,   золотоволосая,
пунцовогубая, очаровательноносая, гладкокожая девочка, какую я только видела
в своей жизни.
     - Мы попробуем, ладно, Элейн? - с отчаянием проговорила мисс Элмендорф.
- Мы посмотрим, как это будет, ладно? Стой спокойно, дорогая.
     - Да, мисс Элламдорф, - протянула в нос Элейн.
     Чтобы закончить восемь  классов, Элейн  понадобилось девять с половиной
лет. Когда она в первый раз пошла в школу, ей исполнилось семь лет, когда же
она закончила ее, ей было шестнадцать.
     На выпускной  вечер она единственная  пришла с накрашенными губами,  не
считая итальянки Терезы  Торрини,  которой  уже  исполнилось  восемнадцать и
которая  была  матерью  незаконного  ребенка  от  таксиста  Хьюго  Мунстера.
Двенадцатилетняя  Филлис Джексон  произнесла на выпускном вечере  прощальную
речь. Милдред Хорганд, тоже двенадцатилетняя, сыграла на скрипке "Элегию"  и
"Когда  в  долину  к  вам  другой  придет  певец".  Тринадцатилетняя Линдсей
Фойрштейн  прочитала  наизусть "Ганга  Дин" и "Бродил,  как  тучка, одинок".
Тельма Аккерман, которой было  тринадцать с половиной лет, исполнила сложный
чечеточный номер, совсем как Эдди Кантор или Рэд Скелтон.  ДРутие имена тоже
были напечатаны в  настоящей концертной  программке: Бабе Вассерман - рояль,
Долорес Стровак - птичьи голоса, Мэри Фрэнсис Лиланд - собственное эссе "Что
для меня Америка". Всем этим  девочкам исполнилось не  больше тринадцати,  а
Долорес Стровак, умевшей  имитировать голоса тридцати шести разных  птиц,  -
всего одиннадцать.
     За  сольными   выступлениями  последовала  инсценировка  под  названием
"Происхождение демократии", в которой приняли участие, все выпускницы.
     Элейн  Куни досталась в  ней роль Статуи Свободы. Это была единственная
роль  без  слов.  От  Элейн  требовалось простоять  с  поднятой  рукой минут
пятьдесят, причем  в этой руке  она  должна была держать тяжелый  свинцовый,
выкрашенный бронзой, факел, придуманный и сделанный старшим братом  Марджори
Британца,  молодым  врачом,  которого звали  Феликс. Элейн его не уронила ни
разу. Она  выдержала  тяжесть  свинца [99]  и  нечто  более весомое -  бремя
ответственности.  Она не  показала виду, как ей тяжело. Она даже  ни разу не
почесала у свою  золотоволосую головку,  на  которой  легко  и плотно сидела
картонная корона. Она и не пошевелилась ни разу.
     Дважды  во время  представления "Происхождения  демократии" левая ножка
Элейн,  неправдоподобно  маленькая  для  ее  роста,   сурово  претерпела  от
неловкости Эстеллы Липшущ и Марджорй Британца, но Элейн  не поморщилась ни в
первый, ни во второй раз. Она только немножко побледнела.
     После торжеств в школе Элейн отправилась с матерью, бабушкой и мистером
Фридлендером  ("управляющим")  в  ближайший  кинотеатр  посмотреть фильм,  о
котором ее мать мечтала целую неделю. Элейн безудержно радовалась празднику,
а третьесортный мультик  привел ее в экстаз. Она даже  посинела, хохоча  над
Микки-Маусом, и в  ее огромных глазах  появились восторженные  слезы. Миссис
Гувер пришлось стукнуть  ее  по  прелестной спинке  и  прекратить  истерику,
напомнив,  что  она  сидит в кино и плакать совершенно  не о чем. Весь сеанс
мистер  Фридлендер  прижимался  к  ней  коленкой,  но  Элейн  и  не подумала
отодвинуться,  не усмотрев в этом ничего необычного. В свои  шестнадцать лет
она уже достаточно  физически развилас