расиво замерцали малиновым  цветом, -  а  остальные
(замерцали  голубым)  были уже здесь, когда вы милостиво  повелели мне стать
джинном вашей благословенной комнаты.
     - Тьфу! Так я и знал... Мог бы, кстати, вдвое короче рассказать. Откуда
в тебе эти ужасные лакейские обороты речи?
     - Речь моя такова  -- согласно повелениям сагиба. Если сагибу угодно, я
готов...
     -  Ладно,  и так сойдет.  Дай-ка мне...  вон  ту...  Нет,  сгинь, я сам
возьму. Вторая половина  фразы безадресно канула в  никуда --  мои  домашние
обязаны выполнять  приказания  очень  проворно... Набор книг у  меня  весьма
ограничен, как я уже  говорил, даже по  сравнению  с возможностями  простого
человека  со  среднестатистическими финансовыми возможностями, но существует
маленькое чудо, коему я  не перестаю удивляться, ибо чудо  это  существует в
моем доме, но помимо меня, вернее - вне моих указаний и пожеланий. Подхожу я
к полке, заранее  представляя  себе "пейзаж" и понимая, что все уже читано и
листано и скучно бы  садиться  за любую из них... Казалось бы... Потому  что
обязательно и непременно,  ощупывая  недовольным взглядом корешки,  я  вдруг
увижу книгу, в которую мне захочется заглянуть... Что будет на это раз моего
любопытства? История музыкальных инструментов,  Конан-Дойль, любой из восьми
томов,  Стивенсон,  любой из пяти, мой очередной любимчик  Валентин  Катаев,
любой  из дес... Нет. Это будет Алексей Толстой, веселый толстый отъявленный
мерзавец. Наугад открываем... "Семеро чумазых"...Угу, о  войне. Читаем... Не
было на танках "Клим Ворошилов" ни карбюраторов, ни свечей,  Алексей ты  наш
Николаевич, это ты верно подметил, что их  там не  было, три ха-ха, ан не по
недостатку  и недомыслу персонажей,  а конструктивно, милай,  по техническим
причинам не стояло там никакого карбюратора... Но такую ошибку я тебе, так и
быть, скощу, она  не  по умыслу  допущена и не по нерадению, а по неведению,
ибо в ту  чумную  пору  в той  советской стране количество гусениц  в  танке
считалось секретной информацией, интересной лишь врагам  народа...  А вот за
остальные писательские "кружева"  и "художества" - не прощаю тебя,  господин
красный  Толстой...   Я   хорошо   запомнил   тебя,   классика   словесности
изящно-коммунистической,  немало  водки  с тобой было  попито,  да  и  языки
почесали  вдоволь, чаще  анекдотцами  и сплетнями, иногда всерьез,  умными и
взвешенными речами. Помню, как я дразнил его, клевал ему печень, указывая на
несообразности и  анахронизмы в "Дне  Петра". Он ведь гордился этим  большим
рассказом,  действительно незаурядным, в отличие  от фальшивого  "Царицына",
например... "Петр  Первый",  главный  его  труд, тоже  был, что  называется,
соткан из вранья и подтасовок, но там он хотя бы работал с великой любовью к
эпохе  - пусть и  ведал что творил, наивно  полагая, что  мастерством своим,
воистину колоссальным, сумеет замазать, перевесить, задавить свое презренное
"чегоизволите?" перед земными  властишками... Не сумел. И книгу не закончил,
и  испохабить ее успел позорным холопским кроением под сталинскую потеху.  А
все-таки и здесь, в случае с "Днем Петра",  стыдясь и вздыхая, он не уставал
двигать мне такую отмазу: "Кому какая разница ныне, мала у него была ступня,
али ножища в аршин?  И  кто сейчас  помнит Лефорта,  когда он жил,  от  чего
помер, застал  ли град Питербурх? Пробудить интерес к истории своей  отчизны
--  вот  святая  задача!  Ха!  Смотри-ка,  и  тост   подоспел,  сам  на  нас
вымахнул..." Надо будет выкроить  с полчасика,  да навестить его -  а  то за
столько  лет  все  некогда -  в красках, со звуком,  с  запахами,  со звоном
бокалов  -  ведь он по-своему жив, как и все, кто зацепил  мою  память  даже
мельком  и поселился в ее сундуках.  От него  я подцепил  привычку назначать
тостами  всякие  дурацкие  поводы  и слова...  Бунин  Иван...  Тоже  великий
писатель... Тоже помню  его прекрасно.  Желчный  был человечишка и четкий во
взглядах. Деньги любил, грешник, очень любил, а умирал в нищете.
     - Ну что, - говорю, - Ваня, помочь, а? -- отверг.
     - Мне, - говорит, - не на что жить, но есть с чем помирать.
     Я писателю Толстому, который  Алексей, который  Николаевич, пару-тройку
раз  не преминул напомнить эти его слова... Не напомнить,  конечно,  ибо это
был бы анахронизм, а пересказать... Да, пересказываю, стараясь воспроизвести
интонации - и всякий раз он -- талант, сравнимый с бунинским, классик, такой
же  как  Бунин -- кручинится, сукин сын,  чуть  не плачет, а когда  и  слезу
пускает; себя причем жалеет, не Бунина. Забавно.
     Все, кончилось какао, а  я, лопух, только первые три глоточка и оценил,
погруженный в чужие строки и собственные воспоминания...
     - Бергамот!. -- отставить  давать мне вторую чашку! -- Хм... Послушался
Бергамот...
     Больше одной четырехсотграммовой чашки какао  за один обеденный перерыв
я не пью, надо экономить, до зарплаты еще далеко... Вот после ужина, либо из
термоса в Пустом Питере -- это дело другое. Но между теперешним часом и тем,
который позволит мне насладиться какао, либо чаем -- еще полдня, а питерский
день  в  июне очень  долог.  Музыку я  послушал, живую, не  какую-нибудь  из
магнитофона,  книгу почитал, воспоминаниям  предался,  какао выпил. По  всем
формальным признакам получается,  что  отдохнул.  Да,  и  пора собираться  в
путь-дорогу,  в  темпе.  Быстренько-быстренько,  на встречу бы  не опоздать.
Сегодня  на  место  происшествия поедем, знакомиться  с обстоятельствами.  А
вечером, как вернусь, если успею и захочу - нагряну в Пустой Питер. Впрочем,
по обстоятельствам... Пора, пора...
     - Баролон! Зонтик. - Джинн прихожей у меня вовсе  невидимый, но я знаю,
что он брюнет, лицо скуластое, азиатского типа. И зачем я так сделал, что он
именно  на китайца или японца похож, ведь он же  с  момента возникновения ни
единого мига не  имел  зримых  очертаний,  кроме как  в  моем представлении?
Логично  бы  одно,  или другое, нет же, мне  перед самим собой  выпендриться
хоттца. Х`эх... Если бы  кто посторонний видел мои затеи, точно бы определил
в неизлечимые психи. Но не  у кого мне спросить совета и взгляда со стороны,
для объективности и сравнения...
     Терпеть  не  могу задерживаться  на  встречу: как это  так?  -- простые
смертные, у которых вся жизнь с гномью гузку, успевают тютелька в  тютельку,
а я рассчитать  не могу?  Люди, конечно,  тоже горазды опаздывать, но это их
проблемы,  а  я  лучше  подожду  во  гневе, чем смущаться, да  перед  кем-то
оправдываться...

ГЛАВА 4

     Толпа -  это стадо,  вышедшее из  народа. В метро  встречается особенно
часто, а также возле стадионов. Станция "Спортивная" - двухуровневая, потому
что  построена "на вырост" и где-нибудь впереди, в  двадцать пятом  веке, по
мере развития питерского метрополитена, будет пересадочным узлом. А  сегодня
это  вполне спокойное, тихое  местечко, если не  считать  дней,  когда  клуб
"Зенит" принимает на своем поле гостей,  таких же законченных футболистов; в
те несчастные дни стадион "Петровский"  доверху набивается теми, кто сами не
играют, но горячо сочувствуют играющим и после окончания игры буянят, с горя
или  от  радости.  Зачем они это делают, Велимир  никогда  не мог понять, но
старался относиться философски, не глумясь над чувствами "болеющих".
     Если ехать на "Спортивную" от "Старой деревни", то попадаешь сначала на
нижний подземный  уровень,  потом  коротенький  эскалатор  возносит  тебя на
верхний, также подземный, а там уже...
     - Опа! Это  что еще такое??? -- Велимир  почуял недоброе загодя, еще до
того,  как  оно попало  в поле зрения. Он прислушался  к  своим  ощущениям и
выскочил наверх,  но не  по работающему эскалатору,  а  почти в  самом торце
платформы,  прямо  сквозь  жерло  сквозного  круга, соединяющего оба  уровня
станции. Платформа была почти  пуста, редкие пассажиры сидели себе  тихо, на
круглых  каменных  скамеечках,  прихлебывали  пиво прямо  из  бутылок,  либо
читали,  и  только  небольшая  группка  в  центре  зала  гудела,  нагнетая в
окружающее пространство магию  и тревогу. Секретарша Света, бледная и тихая,
как статуя  в  Летнем саду,  стояла в центре этой группки  и послушно кивала
головой...
     - А красавица-то, красавица, прямо пава... Королевна. Что тебе каменья,
да золото -- все отдай, только краше будешь... Слышишь меня?..
     - Слышу...
     - Отдашь, да?
     - Да...
     - А юных годов в тебе сколько, пышных, сладких, нерастраченных... Ужели
не поделишься с нами хотя бы капелькой? Поделишься, да?
     - Да...
     Цыган! Тот  самый, кого Велимир встретил этим утром на станции "Невский
проспект". Только сейчас  он  был не  один, рядом с  ним сгрудились в кольцо
вокруг девушки несколько невысоких существ -- цыганята не цыганята, домжи не
домжи, но смуглые, в  грязных цветастых отрепьях, ростом повыше  домжей раза
примерно в  два,  щеки  в  шерсти,  глаза  горят голодной  похотью,  корявые
когтистые  лапы  залезли в Светкину  сумочку, другие оглаживают  ей спину  и
ниже... А  цыган золотыми зубами щерится, черными глазками морок наводит, да
бормочет все, бормочет, не переставая...
     "Убью" - подумал Велимир и нырнул в невидимость, чтобы успеть  обдумать
на ходу, с  чего  и с кого,  собственно,  начать, кому первому холку мылить,
кому  второму  руки  отрывать.  Он  уже  сделал  два  прыжка  и вдруг  круто
затормозил, как  в  стену налетел: и  Филя здесь! Что  за дела такие, ну-ка,
ну-ка? Неужели это он пробавляется злодействами гопстопными...
     С  большого  эскалатора, идущего сверху,  на  платформу шагнул  Филарет
Федотович,  широкоплечий, внушительный и  мрачный. И как  всегда  спокойный.
Невысокий лоб его собрался  морщинами, нижняя челюсть, в компании с верхней,
продолжала месить жвачку, разве чуть поспешнее обычного, двигался он вроде и
не  торопясь, руки в карманах, но  словно бы  сама гроза катилась перед ним,
обещая  молнии и  бурю с градом. "Нет, он не с  ними" - сообразил  Велимир и
срочно подался назад в невидимость -- понаблюдать.
     - ...жно и ласково. Слышишь ме...
     - Слышу, я тебя слышу, хайло вонючее, гноетворное, я тебя хорошо слышу.
А  ну всем  стоять, придурки... - Цыган опешил на мгновение,  но  рассмотрев
источник голоса, успокоился и рассмеялся, обнажив за черными толстыми губами
целый прииск зубного золота.
     - Ребятки, кавалер-людишок  за бабу вступаться  пришел. И  его  до кучи
прицапаем. Жиря, Суль, Василинда -- фас!...
     Маленькие  обтрепыши отпустили  Свету и проворными  лягушками  прыгнули
издалека на Филю:  с трех сторон  хищно,  по-рысьи,  блеснули когти  и зубы.
Однако,  пролетев пару  метров, они вроде  как ударились  головами во что-то
очень нехорошее,  очень против них сердитое, так что искры посыпались и  дым
повалил от косматых  голов.  Все  трое грянулись на  пол, засучили ногами  и
заверещали -- дружно, хором, но на разные голоса.
     - Ай! ОЙ-ОЙ-ОЙ! Больнехонько-о-о.. Филя,  по-прежнему не вынимая рук из
карманов  пиджака, легко, словно  заяц  на мелкую  кочку, вспрыгнул на живот
одному  из существ  и с хаком, на  злобном выдохе,  будто гвоздь  в половицу
вгонял,  притопнул  правым  каблуком.  Дернулись  и  опали верхние и  нижние
конечности  давимого,  трио  превратилось  в  дуэт  и  двое  оставшиеся,  не
прекращая жалобного  ора, резво поползли по направлению к малому эскалатору,
в  маловыразительные рылы  их забрался ужас. Филарет  Федотович  высвободил,
наконец,  руки и заторопился наперерез,  чтобы  не  дать  им  уйти.  Однако,
увлекшись погоней,  он  подставился  незащищенной  спиной  к  цыгану  и  тот
немедленно воспользовался  благоприятным мигом: откуда ни возьмись блеснул в
его  руке ржавый  на вид, но  специальным образом зазубренный -  видно,  что
ухоженный - остро  заточенный, нож, длиной в локоть и шириной  без малого  в
ладонь: "А-а-ааа!" Да без толку вылетел  нож  из  худодейской руки,  звякнул
пару  раз  о каменные плиты  клинком с  черно-красной  наборной рукояткой, и
провалился с платформы вниз, к  рельсам. Сам же цыган  уж  в  воздухе завис,
сапогами воздух взбалтывает, хрипит, не в силах слова вымолвить, а горло его
в  руке у Филарета.  На прямой руке держит  он  цыгана  и Велимир видит, что
Филарету, Филе,  его новому партнеру и начальнику, сей злодейский груз почти
не  в  тягость. Однако,  поразмыслив,  Филарет все-таки чуть  согнул  руку в
локте,  наверное,  чтобы  нести  было  сподручнее  и действительно  понес --
подошел  к краю  платформы. Велимир мгновенно сообразил,  что  будет дальше:
дождется поезда,  высунет голову цыгана за край  платформы -- ее как бритвой
срежет  и даже  брызг не  будет, потому что их скорость вперед забросит! Или
почудились Велимиру такие  помыслы, забавными показались? Но цыган,  видимо,
тоже предвкусил  окончательно-недоброе и  вновь  затрепыхался, силясь что-то
сказать своему безжалостному захватчику...
     "Самое  время  выйти  на  свет  рампы  и  присоединиться  к  победившей
стороне..."
     -  Светка!  Что  с  тобой,  что  случилось,  тебе  плохо??? --  Велимир
выпрыгнул в окружающее и с озабоченным лицом, глаза вытаращены - заторопился
к  окаменевшей  девушке.  Та  не  реагировала,  но  на  самом-то  деле  крик
предназначался вовсе не ей: дальше  так  сиднем сидеть, притаившись, было бы
недостойным, да и  опасным  для  самолюбия, если  вдруг Филарет,  проявивший
изрядную  круть  и  знакомство с делами  тайными, темными, внечеловеческими,
обнаружит  его присутствие,  невмешательство посчитает трусостью... Нехорошо
как бы...
     Филарет вздрогнул и обернулся на вскрик, тут же взревел показавшийся из
туннеля поезд, страшный цыган ударился каблуками об пол, получил точку опоры
и змеиным рывком высвободился из захвата. Филарет поздновато спохватился, но
среагировать  успел:  от  здоровенного  пинка пыром под  зад цыган  подлетел
минимум на метр  (причем высоту набирая  по пологой  дуге) и канул  вслед за
своим  ножом прямо  на  рельсы,  под  колеса  прибывающему  поезду.  Все это
одновременно, шумно, резко...
     "Просим пассажиров отойти от  края  платформы, по направлению к "Старой
деревне"  на этот поезд  посадки не будет". И точно: поезд даже  и не  думал
тормозить... Цыган  приземлился  на ноги  --  и  даже не споткнулся, везучий
сукин  сын!  -- истошно завопил  и  помчался по рельсам  вперед.  Три-четыре
секунды -- и только грохот и ветер  остались на память от просвистевшей мимо
электрички, что так азартно погналась за мрачником-неудачником.
     "Интересно,  догнала  она  его,  нет?"  - подумал Велимир  о  цыгане  и
электричке и чуть было не рассмеялся невпопад, а вслух спросил:
     - Да что с тобой, Светлана? Может, врача вызвать?
     -  Что-что...  Привет,   Вил,   сам  видишь   что...  Похоже,  какая-то
цыганка-карманница  ее зомбанула, да еще и сумочку ей  подоблегчила...  Але,
Света, эй?.. Ты как?..
     - Ой, мальчики... господа...  Ой, ребята, что-то со  мной такое было...
все как в тумане...
     - Не видела, куда они побежали?
     - Н-нет... не пойму... Кто?..
     - А ты, Вил?  -- продолжал недоуменно гудеть  Филарет Федотович, словно
бы не он растрепал и рассеял всю шайку -- видел их?...
     - Да...  вроде вниз по эскалатору какая-то  чернявая рысила. Я, знаешь,
от неожиданности тоже как-то растерялся... Погоди, я вниз, может, я ее увижу
и успею схватить...
     - Стоп!  Стой, Вилли.., Вил,  пардон... Остановись. Иди  сюда, поближе,
только  не  кричи... Нам  сейчас лишний шум ни к  чему, да и как  их  теперь
поймаешь  -- уж две электрички внизу  точно прошли, ищи свищи их  теперь  по
всему  метро...  Понимаешь?  -  Велимир  тотчас  согласился  с  высказанными
резонами и огляделся по сторонам. На месте раздавленного Филаретом цыганьего
подручного, либо подручной, не разобрать -- колыхалось мутное дымное месиво,
вроде маленького  густого  облачка. Ни  крови, ни  одежды, ни пятна на полу,
только  белесая,  с  протемью,  субстанция,  которая уже вот-вот... И  почти
растаяла... Но Велимир решил, что ничего этого он не видел, равно  как и все
остальные пассажиры на перроне.
     -  Да,  конечно. Я понимаю, только  время зря  потратим. Надо ее срочно
наверх, на свежий воздух вывести, там она в два счета в себя придет, там все
и расспросим... И решим, что дальше делать.
     - Именно. Вот так оно и бывает. Хорошо бы дать ей нашатыря понюхать.
     Подбежала дежурная по  станции, с  подозрением оглядывая  обоих мужчин,
окруживших девушку, которая... вся сама не своя...
     - Девушка,  что с  вами?  Скорую,  может,  вызвать?.. Или  милицию?.. -
Велимир чуть сжал локоток, но Светлана сама ответила:
     - Нет, нет, уже все в порядке, спасибо. Это мои коллеги, мы должны были
здесь встретиться... - Она шмыгнула носом, улыбнулась и часто-часто закивала
головой.
     Дежурная  по  станции  еще раз царапнула взглядом Вила,  потом -- уже с
большей симпатией -- внушительного и хорошо одетого Филарета...
     - Если что -- обращайтесь к дежурным, здесь и наверху.
     -  Да, спасибо вам.  А  ей душно,  видимо, стало. Просто  душно. -- Фил
свободной  рукой распахнул пиджак,  достал расческу из внутреннего кармана и
поправил челку. -- Сейчас мы на свежем воздухе посидим, кофейку глотнем, все
и пройдет, как рукой снимет. Пойдем, ребята.
     - Пойдем. Света, держи меня под крендель...
     В кафешке "Остров Буян", совсем рядом с метро, нашелся свободный столик
в совершенно автономном закутке и они действительно заказали три эспрессо.
     - Пипл!.. Что-то я не пойму:  мы же наверху договорились встретиться? А
как мы  все у  платформы оказались?  --  Велимир высыпал  в  чашечку  сахар,
обиженно вздохнул и Фил, ни слова не говоря, пододвинул ему свой пакетик.
     - Дзенькую бардзо, мистер воевода.
     - Ой, а я сама не помню.  Сейчас, думаю, достану помаду,  потому что  у
меня еще четыре минуты было в запасе... А они, наверное, сразу  увидели, что
сумочка открыта... Вот дура я, дура. Мне Татка  всегда говорит,  что...  Она
еще в мае предлагала специальную  сумочку на замках  и отворотный оберег, им
на работу из Сибири привезли, шаманские, только что заряженные... Да, я тоже
сладкий пью, Вилечка, ты уж извини...
     - Чем заряженные, Света?
     - Энергетикой.
     -  Ах,  энергетикой...  Вил,  коллега, не могли бы вы размешивать сахар
чуточку потише: народ уже с самой кухни сбегается смотреть.
     -  Учел и вынул...  Какие еще такие  обереги??? От карманников -- какие
могут   быть  обереги,  Света?  Кроме  как  легкий  ненавязчивый  самосуд  с
обязательным  летальным исходом?  И правильно,  что  не польстилась на  них:
вместо  одного раза -- дважды тебя бы нагрели.  Обереги... Шаманские... Мама
дорогая, двадцать первый век на дворе, а  все так и осталось, как при  Манко
Смелом... Мрак, невежество, суеверия... Фил, а ты чего спустился вниз? Мы же
действительно наверху договаривались?
     - А ты?
     - А  что  я?  Я ехал  от  "Старой  деревни", вышел,  как это и положено
маршрутом, внизу, поднялся по  эскалатору... Смотрю  -- ничего разобрать  не
могу, даже в глазах  зарябило, вроде ты  машешь кого-то, Светка  стоит,  рот
разинув...
     -  Сам  ты  рот  разинул.  Я  тебе,  во-первых,  не  Светка, а Светлана
Сергеевна...
     - О, о, ожила!
     - Ну-ну,  не время  ругаться, Светлана Сергеевна, ты не  боцман, мы  не
флотские. Я же не против,  чтобы ты меня, старшего по чину и возрасту, звала
Филею, а моего первого зама -- Вилом, или Вилли. Тебя можно называть Вилли?
     - И Тилли, и Вилли -- все можно, ты ведь уже называл. Но лучше Вил.
     - Хорошо. Но только я - ему - никакая не Светка,  вот и все. Все деньги
стащили...  Тысячу сто! Вот  беда-то. Ну за что мне все это? Так хорошо лето
начиналось.  За  что? Ладно хоть еще  ключи и документы  остались. --  Света
копалась  и копалась в сумочке, не в силах освободиться от бессмысленных, но
привычных движений...
     - И косметичка на месте, а это уже немало. Все, Света,