: удовольствие -- это не  только состояние блаженства и радости,  но и
процесс перехода к комфорту от обязательного дискомфорта.  Простейшая-то она
простейшая, но прочувствовал  и оформил ее в слова и символы никто иной, как
я,  а философы  разных  времен,  миров  и  народов  только  подхватили ее  и
разукрасили местными словами и орнаментами. Но я великодушен и не против.
     Вспоминаю, как одна моя невеста внезапно исчезла из родительского дома,
оставив  меня  в  дураках,  без  всяких  следов  и  объяснений...  О, как  я
страдал...  Я  искал мою суженую полтора года,  пока  не нашел ее  могилу за
четыре тысячи  километров..., или миль?... от дома,  в  другой стране... Она
связалась с  неким авантюристом, польстившимся на ее  второсортные фамильные
драгоценности  и  накануне  свадьбы  сбежала  с  ним.   Тот   нехороший  тип
попользовал ее младость, пресытившись - уморил, а  ценности  присвоил... Мне
было несказанно приятно, что я сумел найти и восстановить ход  событий  сам,
без помощи "спецсредств". (ВОТ ОПЯТЬ ОН -- проклятый философский вопрос: где
мое чистое Я,  а  где примочки к нему? Почему я всегда так  радуюсь, получая
результат   при  помощи   человеческих,  то  есть  --предельно   минимальных
возможностей?) Понадобились, правда, деньги на расходы, помощники из местных
людей,  свободное время  -- ну,  этого добра у меня  в  изобилии...  Дурочка
какая...  Ведь я дал бы ей неизмеримо больше, чем она надеялась  получить от
того  альфонса... И  в смысле любви, и материально... Через некоторое время,
после  того,  как   семейная  жизнь   наскучила  бы  мне,  она  осталась  бы
сравнительно   молодой   вдовой,    с   недвижимостью,   деньгами,   мехами,
драгоценностями,  положением в обществе и жила бы долго и счастливо, покупая
себе все, что смертный в силах добыть с помощью денег, включая и новых мужей
любого  возраста...  Совершенно  не  могу  вспомнить  --  что  стало  с  тем
предприимчивым  господином? Посмотреть во всех подробностях, как оно было --
нетрудно,  только бровью повести,  но мне бывает приятно  копаться в завалах
воспоминаний,  словно  Скупому  рыцарю  в  подвале,  среди  доверху  набитых
сундуков...  Лично ли я  запытал его  огнем и  дыбой,  добиваясь  мучений  и
правдивого рассказа?  Или просто читал протокол  полицейских допросов?  Нет,
забыл, потом вспомню...
     Есть,  есть  и для  меня  противовесы  в  мирах  и  не  всегда  я  хочу
разбираться -- сам ли себе поперек становлюсь, либо действительно существуют
независимые силы помимо нас со смертью?
     ...Мой  сосед  по  лестничной  площадке  матерая  глыба  и  преизрядный
оригинал:  опять  спит  под  дверью,  на  каменном  полу.  Я  просто  высоко
перешагиваю  через  его живот, дважды  поворачиваю ключ в замке  и  открываю
дверь ровно  настолько, чтобы протиснуться внутрь, не побеспокоив пенсионера
на  заслуженном  отдыхе...  У того остались  две  основных проблемы в жизни:
алкоголизм  и  косность  мышления.  Трезвый  --  он еще  как-то  способен  с
полудюжины  попыток сунуть ключ  в дверь  на  необходимую глубину  требуемой
стороной вверх  и  провернуть в правильную сторону,  пьяный  -- не способен.
Пьян он ежедневно -  видимо, пенсия позволяет, а организм  уже не возражает.
Приди я получасом раньше -- не миновать мне роли духа-спасителя, отворяющего
Аладдину  заветный Сезам...  О, замычал  и вроде  бы здоровается, скотина...
Нет, нет, не смею вам мешать, сударь...
     Сначала  какао!  Хотя...  Да, какао  подождет, сначала  принесу  жертву
богине Гигиене: приму ванну.
     Ванна  -- мой  ежедневный  языческий  ритуал,  даже  более важный,  чем
употребление какао. Иногда я разворачиваю ее в настоящий  бассейн со всякими
там  чудесными наворотами,  вроде шипучей воды с волнами, песчаного пляжика,
серебряных летающих колокольчиков, дрессированных золотых пираний,  размером
с акулу, усовершенствованных кое в чем русалок... Но  это  исключительно для
гостей, а,  стало быть,  весьма  редко.  Сам я  почти пресытился  всей  этой
грандиозой-чепушиной   и   с   удовольствием   лежу   в  обычной   чугунной,
эмалированной  - зато  часами.  Этакий  сибарит-минималист,  собственноручно
омывающий  чресла и иные стати. Чтобы удовольствие было полнее, я для начала
забираюсь  в  ванну, на четверть заполненную холодной  водой,  ледяной даже,
вплоть до того, что  когда плюхаюсь --  проламываю спиной и задницей корочки
льда.  Ух-х-х,  хорошо...если  недолго... Потом приказываю литься горячей, а
сам лежу-дрожу, в ожидании ежедневного чуда. И  оно  приходит: первые теплые
потоки пришли на  помощь, потекли вдоль ног, вот уже уперлись  под бока -- и
сердце чуточку разжалось, и  диафрагма  разрешила вдохнуть  поглубже и...  И
тепло-о-о... Как мало человеку  надо,  чтобы  мимолетно возрадоваться! Всего
лишь  вернуть отнятое. Средство  временное, краткодействующее, но -- верное.
Порадуется  своему, привыкнет и тут же чужое  захочет -  найти, а хотя бы  и
отнять... Так  думаю  я, не забывая однако, о том, что у меня, в моем  доме,
горячая вода  имеется  всегда,  вне  зависимости от хитростей  отопительного
сезона, и что в любом ее виде -- горячем или холодном - качества она такого,
что   ни   один  маньяк-ипохондрик  не  придерется,  хоть  пей  ее  ковшами,
некипяченую,  и что температура любой из вод зависит только от моего желания
и  самый  состав  воды  -- тоже... И что никому  не под силу у меня все  это
экспроприировать.
     Тепло блаженное, поначалу робкое, пошло, пошло, пошло... Теперь можно и
подумать о текущем и  грядущем, а то  в холодной как-то так не мыслится,  ни
одной,  что  называется,  продуктивной  креативинки под череп не  заходит...
"Креативинки"?  Это ответвления  от модного  слово креативность, креативщик.
Креативщик  --  это  плодоносок,  субъект, способный  приносить мыслительные
плоды на алтарь самых  разных, но конкретных человеческих  дел. А глупец  --
это мыслитель-неудачник.
     Тот  "парень",  Андрюша Ложкин,  чья  подпись нам  так вдруг  оказалась
необходима, упал  откуда-то  очень  свысока и  расшибся в кляксу,  пейзаж на
судэкспертфото  получился  просто  ужасный.  При  жизни он  выглядел  весьма
неплохо, лет  под  сорок,  по  паспорту же -- постарше.  После  трагического
приземления  он уже  никак  не выглядел,  по  крайней  мере  лицом, но -- по
одежде, документам, армейской  татуировке-орнаменту на предплечье - опознали
четко  и  безошибочно.  С  кем не  бывает, -  дело-то, как говаривал гнусный
летающий домжина Карлссон, житейское... Однако есть в этой истории несколько
пикантных нюансов, часть из  которых нам поведал Арсений Игоревич, а часть я
и сам вызнал, помимо шефа.
     Парень грохнулся  метров,  этак,  со  ста,  минимум  с пятидесяти, если
судить  по дальности полета  "осколков",  вернее  --  ошметков,  и  упал  на
гранитные плиты аккурат  на  спуске к  заливу. И не шелохнулся  после такого
приземления.  В том смысле, что  тело его  более  не  шелохнулось, никуда не
передвигалось, не  перепрятывалось, ни  до, ни  после.  Где помер  -- там  и
лежит:  следствие считает, что  этот факт установлен уже как факт, а не  как
домысел. Но неоткуда ему было падать так высоко, вот незадача.
     На Васильевском острове, на  западном его  берегу,  еще  при  советской
власти  градостроители взялись  строить  гранитную  набережную  и терпеливые
жители   окрестных   многоэтажек  дождались-таки  светлого  дня:   маленький
построенный  кусочек ее хоть и не  разросся за последние пятнадцать лет,  но
уже  - тово, словно большой и старинный, нуждается в ремонте. Теперь у них в
теплое время года всегда есть выбор: на одном фланге строительная грязь,  на
другом  природная,  то  есть  тоже  строительная   по  праву   рождения,  но
облагороженная стихийными  помойками, дикой  зеленью  и  постоянным собачьим
дерьмом.  Это  сразу слева возле  того места,  где  река Смоленка  впадает в
Финский залив,  сто  раз там бывал,  зимой и летом, на  лыжах и под парусом.
Рыбу, правда, ни разу не ловил, не догадался.
     Если бы  на крыше близлежащего высотного  дома была  установлена мощная
катапульта,   вроде  тех,  что   мы   с  ребятами  использовали   при  осаде
Константинополя, то при попутном ветре тело Андрюши можно было бы  добросить
до рокового места, реально  было бы... Но увы: траектория брызг телесных, по
большей части направленных в сторону  от залива, вдребезги развенчивает  эту
остроумную теорию.  Либо с вертолета его  сбросить,  а иначе -- никак.  Хотя
кому  и зачем бы это понадобилось? Либо с помела... Кстати!  Андрей  Ложкин,
как я втихомолку знал, якшался  с местной нечистой силой,  на взаимовыгодных
началах, разумеется. Он -- сам невысокая  колдовская нечисть из провинции  -
им прислуживал по  делам  их, клиентуру подтаскивал, видимо так, а они  ему,
соответственно, помогали  напаривать его клиентов.  Вот  такие вот пироги...
Нюх у  меня  на приключения, а хризантемы подождут. В крайнем случае усыплю,
перезимуют и следующей весной, со свежими силами... Есть вероятность и того,
что я  сам неосознанно  подтолкнул  события  к  тому, чтобы  завихрились они
вокруг  меня...  Как  пространство прогибается под  действием  гравитации  в
районе сверхплотной звезды... Но не хотелось бы в это  верить  -- что  я это
все  сам себе подмахлевал - снижает интерес к игре, в  которую  я  превратил
собственное   существование...   Лучше    подозревать,   что   есть   некто,
сильномогучий и  грозный, кто плетет против тебя интриги и строит вселенские
козни в безуспешной попытке помешать мне бить вселенские баклуши.
     А  ведь мой  напарник, в отличие от Светочки-конфеточки, вполне мог  бы
подтасовать собственное  участие в  нашей с  ним работе,  ибо  я  чую  в нем
странное, сильное,  более чем человеческое.  Это странное -- той же  породы,
что и у покойника Андрюши, но поувесистее будет, так мне поблазнилось, когда
мы с ним шли по операционному залу фондового центра к выходу...
     - Квасу! - Струя воды из крана немедленно перестала бежать в  ванну,  а
изогнулась и  буквально  за  несколько  секунд наполнила кусок  пространства
полупрозрачными очертаниями  маленько джинна,  каковой и  подлетел  ко мне с
подносом и  мгновенно запотевшим стаканом. Но я не удивился чуду, потому что
в  свое время сам  так  повелел: этот водяной джинн -- слуга ванной комнаты,
мальчик на побегушках, я его зову просто и звучно:  Баромой. Он мне и квасу,
и мочалкой  трет, и следит, чтобы полотенце вовремя. Иногда  я  размышляю, а
точнее пытаюсь вспомнить -- сунул я в него разум, или это простой магический
механизм, вроде ложного заманного эха? Молчит джинн, и я не спрашиваю. Квасу
перед какао  --  это я, конечно, не подумав брякнул, но - слово сказано,  не
отменять же  собственные  распоряжения?  Какой тогда будет  пример  вещам  и
слугам?  Квас ядреный  и почти не сладкий, за Уралом  на таком квасе окрошку
делают. Хорошую, настоящую  окрошку... В  Москве и  Питере  народ извращен и
балован:  окрошка  из-за  местного бочкового "кваса" как правило  приторна и
угрюма,  а на бутылочном  готовить - и того хуже! В Сибири же пока соблюдают
традиции и  рецепты. Но это проблема всех больших и  открытых стран: столицы
куда  более  космополитичны, испорчены  и всеядны,  чем провинция, глубинка,
пусть неяркая и простодушная,  но прямая, целомудренная и строго хранящая...
Эта  Светка --  очень  даже  ничего на  экстерьер, а теперь вроде бы как и в
окончательной  отставке  от  своего  бой-господина... Отведать, что  ли,  ее
любви? Подбить к ней клинышек-второй..., или  все же партнеру оставить -- он
на  нее  с таким  недетским  интересом посапывает... Вот навязалась на  нашу
голову  подруга  незваная...  Но ведь не бросишь же ее  одну, не  оттолкнешь
посреди такой перспективной  завязки? Бедная обманутая девочка.  Нет, нельзя
уподобляться бессердечному Арсению Игоревичу, букет первоначальных условий и
вводных  разрушать  не  стоит, каким сложился  -- таков  и обоняй.  Придется
терпеть и ухаживать...
     Надо  бы смотаться  в Пустой Питер,  да посмотреть  как и  что, хотя бы
мельком...  Но  --  лень.  Лень,  и некоторые опасения, что я сразу что-либо
такое  ценное  обнаружу  и  все  в  момент  выясню... -  и  за что боролись,
спрашивается? Нет уж,  лучше я сегодня  в  коллективе побуду,  поучаствую  в
построении вновь складывающихся отношений среди членов малой  группы,  общим
количеством в три...человека. Да,  человека, я  же - человек в этом мире!  И
ничто  человеческое,  включая бурную  страсть к банковским билетам  крупного
достоинства, собранным в одном месте... Двести тысяч долларов США -- невялый
куш! Неужто Игоревич  и  впрямь готов его нам  отдать в  случае успеха? Надо
было  не  выхиляться,  не выпендриваться  перед  самим собой, не  изображать
доверие к  чужому слову чести,  а просто заглянуть  в его  намерения  на это
счет... Ан погожу...  Эй! Куда  полез! Цыть! Дай сюда,  здесь я сам вытру!..
Ишь, Баромой выискался!.. Такой  сверхнетрадиционной эротики нам не нужно ни
в одном  из  миров и  времен...  Это  мой  "ванный" джинн Баромой  попытался
протереть несравненные чресла мои... Обойдусь.
     У меня и кухонный джинн есть, Бергамот, но я  его очень редко по  имени
зову, разве чтобы лишнюю соль  из блюда выбрал и перец, если вдруг  пересолю
или  переперчу, или  пригар, а так я все сам готовлю, даже тарелки  за собой
мою  сам,  а  он помогает  мне безымянно... Порою мне глючится-кажется,  что
нельзя  так  обращаться с  домашними  и я  наоборот,  по делу и от  безделья
начинаю выкликивать их имена...  Довольно часто, раз  в неделю где-то, чтобы
не  забывать людские  правила, я даже полы в  кухне мою, а  в прихожей, и  в
комнате.  Будь  у  меня   родители  --  как  они   были  бы  довольны   моим
трудолюбием!..  Остальные  шесть  дней в неделю  влажной  уборкой  и  прочим
все-таки  занимается  джинновая  челядь,  ибо  любой ориентализм  не  должен
перерастать в безумие.
     Какао я покупаю самое обыкновенное, в том смысле, что не Бергамоту велю
слетать  за сырьем в Бразилию, а собственными ножками  топ-топ в универсам и
там выбираю,  в последнее время -- один и тот же сорт, качества  которого  я
оценил сугубо  эмпирическим путем, то  есть  - простейшим перебором.  Молоко
также   подобрано  из   обыденнейших  магазинных  сортов,  но  с   жирностью
обязательно  одной и той же:  два  с половиной процента. Бергамот подает мне
ингредиенты,  выверенные  до  сотых  долей миллиграмма,  а  я с  умным видом
насыпаю  все это,  кипячу,  помешиваю,  заливаю в любимую  светло-коричневую
кружку без рисунка, и опять помешиваю, чтобы не образовалась ненавистная мне
пенка. В подавляющем  большинстве случаев получается все правильно, если  же
нет --  пенка достается несчастному Бергамоту: он обязан съесть  ее  на моих
глазах, в наказание за неправильное ассистирование -- ведь я же не могу быть
виноват!  Кружка непременно должна быть подогретой, иначе быстро остывает --
и это  уже будет не какао. Старенький диван-раскладушка ждет меня, собранный
по-дневному,  потому что и  он часть необходимого ритуала, но он особенно не
обольщается предстоящей близостью: первый глоток я делаю как положено, сидя,
чинно, медленно  подводя руку с наполненной чашкой  ко  рту... Какао  в меру
густое, в меру сладкое и очень горячее, именно так, как я  люблю. Рукам -- и
то горячо, но я  ловкий и  опытный малый: между  пальцами и  кружкой у  меня
обшлаг  рубашки, а  какао я втягиваю, почти не прикасаясь губами  к фарфору.
Получается  безопасно,  хотя и шумно.  А  что мне шум? Джинны  не ропщут,  а
больше никто не слышит моего пылесосного  шипения. Какао что надо удалось! И
попробовал  бы Бергамот  ошибиться в  пропорциях...  Но  он увы,  никогда не
ошибается.  И  все, дорогие  граждане,  и  кончился праздник! После  первого
глотка  мои  моторы  не  выдерживают бездействия  и  я,  вместо  того, чтобы
сосредоточиться  на  каждом  ритуальном  миге,  отвлекаюсь  на  какую-нибудь
пустячную  мысль,  на  почесывание, на зевок,  на  никчемушнее  глазение  по
сторонам, вскакиваю с дивана и... Подхожу, например, к окну, и как последний
деревенский  зевака  начинаю  пялиться  на  свое  средневековое Вековековье,
которое чаще всего остального служит мне живым пейзажем...
     - Бельведор, звук! Ой, потише... - Какой резкий голос у этого бродячего
музыканта! Под мышкой у него емкость  - бычий пузырь, туго надутый воздухом,
в  руках  нечто вроде банджо -- также бычий пузырь,  натянутый на деревянный
обод, подобно барабану,  и семь параллельных струн  из конского волоса вдоль
оси   овального  обода,  над  плоской  кожаной  поверхностью  их  удерживают
специальные  колки.  Тот  пузырь, что под мышкой  --  музыкальный инструмент
совсем иного свойства: он духовой, что к нему дудка подсоединена, по сути --
это  почти то  же самое, что земная волынка,  воздух из пузыря выдавливается
сквозь  дудку,  та  визжит,  банджо дребезжит,  музыкант  воет.  Горланит  в
одиночку, что  является признаком  зрелости и мастерства, а также устойчивой
популярности.  В Вековековье  очень любят  бродячих  менестрелей,  сбегаются
слушать аж  из соседних деревень, или кварталов,  когда  концерт  проходит в
городе, и слушатели,  почти всегда благодарные и нетребовательные, даже если
на  деньги  пожмотничают  --  то  уж вдоволь  накормят и напоят  обязательно
допьяна.  Вот так и  спиваются  менестрели, не  успев  как следует,  во всей
красе, до филармонических  высот, развернуть свое мастерство...  Я много лет
крепился,  отворачивался,  пренебрегал...  А потом вслушался  --  есть, есть
что-то в  этих варварских песнопениях, в  их  фальшивых  гармониях и голосах
невпопад... Но сейчас  мне  его  песня  не  в радость... О чем  он там поет?
Конечно же о любви! "Голубка клюнула его прямо в сердце, но он готов терпеть
любую боль, лишь бы она не улетала прочь от него и ворковала нежно..." Какая
любовь,  когда  ему хорошо так  за тридцать?  - он  весь в жирных складках и
склеротических  прожилках.  Но  люди  слушают. Судя по шмурыганиям, кто-то и
плачет... Бьюсь об  заклад, что плачут толстые тетехи,  с  внуками на руках,
вспоминают вчерашнюю весну своего  организма, сиречь  -- юность,  выдуманные
страсти,  способности  и  возможности. Лень  проверять,  все  равно я  прав.
Настоящая жизнь бывает только в кино, да в Вековековье прогресс все никак не
дойдет до этого рубежа  и слушатели  вынуждены довольствоваться ее  бледными
ошметками, тем, что им поют и рассказывают бродячие музыканты и сказочники.
     - Бельведор, хватит. Убери звук к чертовой матери, этот хит я уже битых
два века там слушаю.
     ...Или уткнусь взглядом  в  книжную  полку,  внезапно  мучимый дурацким
желанием что-либо почитать из новенького, либо перечитать из читанного.
     Вот и сейчас я делаю второй и третий глоток, стараясь, чтобы маленькими
они были, не обжигающими, да и чтобы кружки надолго хватило, а сам уставился
на хиленькие  ряды  книг,  которые  у  меня есть.  Хрен его знает,  как  они
проникли  сюда,  эти жертвы  современного книгопечатания? Неужто я  их  сюда
занес?  Или это Бруталин, джинн  комнаты и всея  квартиры, расстарался назло
своему господину?... И то, и другое представляется мне крайне маловероятным,
но, тем не менее, истина должна же  быть где-то  зарыта?  Сейчас узнаем... Я
подхожу к  настольной лампе  с колокольчиковым плафоном  из белого  стекла и
пальцами начинаю тихонечко натирать коричневый цветочный узор на боку лампы:
     - Бруталин, а Бруталин? Ну-ка, вылезай...
     - Чего изволите,  сагиб? -- Джинн повис в воздухе передо  мной, все как
положено: голова в чалме склонилась, руки  крест на крест  на плечах, вместо
ног -- колышется конусом дым-туман... Ростом все это сокровище  -- примерно,
с метр. Но,  подозреваю, может увеличиться в размерах, если мне вдруг станет
это угодно.
     - Книги эти откуда здесь?
     -  Вот  эти  все -- вы  изволили  принести с  собой, сагиб,  -  корешки
указанных джинном  книг к