архитектуры классно  сохранились. Я  даже имею  в виду не те,  что
раскопаны  и  загажены, но те, что пока втуне,  целехонькие  дремлют...  Мне
нравится изредка делать очумительные подарки отдельным настырным маньякам из
ученого сословия, филологам всяким, археологам... Чтобы имели  примеры перед
глазами,  завидовали черно-белыми завистями и клали свои очередные животы на
алтари познания, которое абсолютно не нужно основному человеческому стаду...
Не нужно, уж я-то знаю.
     Я бывало, выйду из тех дверей, что у меня в  Эквадор  открывались, да и
побегу на юг,  прямо вниз, почти по меридиану, по горной цепи,  под нынешним
названием Анды. Бегу себе, рот до ушей, сильный и счастливый, слуг меняю.
     Горы. Вечные,  равнодушные к  погоде,  к людским потугам собрать  на их
склонах  каменную  кучку,  какой-нибудь очередной  стольноград  Куско...  На
долгую жизнь и память выстроить и поставить...
     Воздух. Он так чист, хотя и скуп на кислород, что им дышишь и не можешь
надышаться этой  холодом обжигающей  радостью, словно мертвую  воду пьешь; и
голова кругом, и начинаешь понимать вечность - не памятью, но как бы заново:
предчувствием, предвкушением...
     Небо. Синий  детский мячик,  вид  изнутри,  с  естественной подсветкой.
Просторы, небесные  и земные, там и  сейчас  точно такие  же  и  иногда  мне
кажется, что они надеются пережить меня.
     Вздумалось передохнуть - замок тут как тут, уже человеками отстроен. Не
замок,  строго говоря,  а очередная каменная  кучка,  культовое строение,  с
помощью  которого  инки  осуществляли  обратную  связь  с  Кетцалькоатлем  и
Вицципуцли, или как их  там... Хотя... Эти двое были  ацтекские божества, но
какая,  собственно,  разница,  кроме культовой?  Где  храм - там и крыша над
головой,  и  очаг,  чтобы  обогреться,  отдохнуть  возле него  и приготовить
поесть;   и  вообще   они,   человеки   местные,  до  конца  своего  жалкого
существования были мне очень обязаны. Впрочем человечину, в прямом понимании
этого действа, я  на том  культурном  слое  в пищу  не  использовал.  Других
животных - да, ел.
     - Боливар!
     - Да, мой господин.
     - Изменчивые  Воды поставь.  Что-то пробило меня сегодня, друг Боливар,
на воспоминания о  древних темных "пралатиносах".  И хотя  эти древние пели,
играли  и  плясали  вовсе  не   так,   абсолютно  не  похоже,   не  под  эти
осовремененные онемеченные  аккорды-парафразы,  но уж больно хороша  музыка,
напоминает мне те горы, воздух, снега  и солнце... Ну, надеюсь, ты понимаешь
меня, сделай звук на размер души...
     Поесть,  что ли? Пожалуй. Светка, жизнь ее и  здоровье -  под  надежной
защитой, все дела за день сделаны,  джинны тоже  при обязанностях...  Один я
разленился, словно свинтус и  развлекаю себя разноцветной водицею с сахаром.
Баролон!
     - Да, мой господин.
     - Опять - господин! Ни фига себе! Бруталин!
     - Я здесь, сагиб.
     - Это что, для тебя я сагиб, а для твоего войска - "мой господин"?
     - Да, сагиб. Если ты не пожелаешь иного.
     - Субординация на марше,  называется... Пока  не пожелаю. Ибо  сказано:
плох тот  генерал,  который то  и  дело  лезет в  унтер-офицеры. Ну  тогда и
Боливар пусть как все. Кыш.
     - Баролон!
     - Да, мой господин.
     - Ролики подготовь. Прокачусь я в Пустой Питер, за докУментами. Нашел я
их сегодня.
     - Бергамот!
     - Да, мой господин.
     - Будешь звать меня... сударь. Да будет  так! Бруталину, старшему среди
вас - "сагиб". Тебе, поскольку лучшую и большую часть своей  жизни я провожу
здесь, на кухне  и пользуюсь плодами твоего поварского искусства - "сударь".
Остальным - на выбор и по ситуации: "господин", либо "мой господин", включая
Боливара. Бергамот!
     - Да, сударь.
     - Пожрать. Чур, сегодня ты готовишь  и сервируешь.  Это не из  лени,  а
разнообразия для. Не из  лени! Изобрети,  пожалуйста, шашлычок  из баранины.
Подашь на  шампуре. Порция  мяса  - чтобы готового уже, на выходе -  граммов
шестьсот,  не  больше.  Но зелени  не жалей, не жалей, мой славный Бергамот:
лучок, петрушечка,  обязательно укроп... Впрочем, что я тебя  учу? Чтобы мне
понравилось, короче.  Молока кружечку, двухпроцентного.  Хлеб черный, свежей
выпечки.  Нет, белый.  Салат с  крабами. Веточку винограду. Розовый, граммов
триста. Что-то пробило  меня, оголодал после посещения пункта  общественного
питания.  Да разве  там  могут  как  мой Бергамот?  Да надорвутся.  Подавай,
подавай,  а  то  бежать  далеко,  и  пока  съем...  Картошечки  бы,  вареной
обжаренной...  В  следующий  раз,  что   за   обжорство   перед  физическими
нагрузками? В другой раз, Бергамот. Сегодня без картошки.
     - Да, сударь.
     Еще  когда сек  нас  град с ураганом, почуял я опять  следок  от нашего
безвременно ушедшего Андрюши Ложкина, а вел тот след непосредственно на одну
из стадионных мачт с прожекторами, на которые Света обратила внимание еще на
Васильевском,  в  первое  утро  нашей  совместной  работы...  Нет!   Никаких
предвкушений и  заглядываний в будущие подарки.  Только  шашлык и желудочные
соки.  Догадается   ли   Бергамот   о   молодых   крепеньких   грунтовеньких
помидорчиках,  припорошенных  мелко   порезанным  репчатым   уже   луком,  в
дополнение  к  лучку  зеленому,  что  на отдельной тарелочке?..  Обязательно
догадается...  и  догадался  уже.  Еще бы!  Ведь даже я, почти  безо  всяких
джинновых фиглей-миглей,  одним лишь человечьим разумом допер, что там может
лежать  на  прожекторной  мачте-башне. Папка  с документами! Но... Это всего
лишь мои предположения и я - предварительно пообедав - побегу в Пустой Питер
на роликовых  коньках  (так  дольше,  чем на  мотоцикле  или  на крыльях, но
интереснее), проверять свою теорию! Ура, товарищи.
     - Баролон! Почистил, смазал?
     - Да, мой господин.
     -  Угу.  Ох, старость не радость... Скамеечку  бы какую...  Ат-ставить!
Шуток не  понимают. Ролики именно так и  набувают на ноги: кряхтя,  багровея
полнокровными щеками,  согнувшись  в  три погибели,  прямо  на  нестриженные
ногти. Пора бы уже тебе привыкнуть.
     - Да, мой господин.
     - Это не в укор, это я так шучу и показываю тебе мое расположение.
     - Да, мой господин. Я понимаю и преклоняюсь...
     Х`ах...  "Понимает  он  и  преклоняется". Вот что  это  -  шутки  моего
подсознания,   или   конструирование    Бруталином   действительности,    не
противоречащее  моим  словам,  наклонностям,  мыслям?..  Эдак  сговорятся  и
восстанут когда-нибудь...
     - Эй, вы! Ну-ка в ряд!
     - Да, сагиб!
     - Да, сударь!
     - Да, мой господин! - это уже все остальные хором.
     - Храни  вас Гея,  если я хотя  бы однажды  узнаю, что вы  по обиде, от
безделья или с пьяных глаз  злословите меня за спиной или  еще каким образом
испытываете  недовольство!..  Сразу всех  забью по  лампам и  кувшинам!  Без
объяснений и апелляций, что я чего-то там "не так понял"! Я всегда и все ТАК
понимаю. Что молчим? Уяснили?
     - Да, сагиб!
     - Да, сударь!
     - Да, мой господин.  -  Надо же. В унисон отвечают,  буква  в букву - а
слышны  и различаются  все четыре  голоса...  То  есть, как  четыре?  Почему
четыре? Один, два, т...А, все нормально, пять, пять.
     - Вот так вот. Анархии не будет. Где твои ноги?
     - Вы же сами повелели, сагиб.
     - А теперь  передумал! Когда материализуешься  - отныне чтобы по полной
гуманоидной  форме:  вызвали тебя, значит весь, с носками  и пятками - носки
наружу, ступнями  на линолеум.  Или в воздухе  виси,  если умеешь делать это
эргономично, не  нависая над  сюзереном. Ты же старший над  ними, ты  должен
пример подавать экстерьера, верности и опрятности. И  повязки всем на бедра,
а то развели гомодром, понимаешь! Все, не скучайте, я побежал.
     Ах!..  И  вот  уже  "приход"  пошел...  Сиим  наркоманским  термином  я
определяю  для  себя первые  секунды погружения в  Пустой  Питер:  все  твое
существо обволакивает  беспредельная тишина  и  безмятежнейший покой, ничего
нет  на свете, кроме тебя и того, что ты видишь... Это  не  с  чем сравнить,
разве  что  с  погружение в  собственный  сон  с открытыми глазами и  бодрым
разумом, если вы понимаете, что я хочу этим сказать...
     Толчок  левой,  еще  един  правой,  скорость,  скорость...  Вожделенный
первоглоток  чуда случился и усвоился. Все. Искусственный "мертвый"  ветерок
смывает с меня остатки этого "вступительного"  кайфа и  я, привычно хохоча и
улюлюкая от мальчишеского  восторга, фигачу на всех скоростях по испытанному
маршруту, хотя и с вариациями: я выворачиваю на Планерную -  и  прямиком  по
ней, вперед, через виадук, на шоссе, название которого я каждый раз забываю,
налево и до самых  до ворот,  ведущих на Елагин, через который я переберусь,
но не остановлюсь,  а двинусь дальше,  к мосту, ведущему  на  другой остров,
побольше, в торце которого и ждет меня стадион, с нужной мачтой на боку...
     И  вот  он вход, и вот он мост. Кое-какие  монетки на торцах деревянных
свай -  мои, а вот какие -  не упомню, впрочем, какая  разница,  главное,  я
умудрялся "сажать"  их с  моста на  сваи летом - зимой, на  снежок, и  дурак
попадет... Когда долго живешь в каком-либо мире - в памяти образуются залежи
фетишей, фантомов, раритетов  и прочей  ностальгической ерунды: вон там я ее
поцеловал, там  я ногу подвернул. Там висел  репродуктор,  из которого  я  и
услышал... И так далее, и тому подобное... Вон там, слева, кстати, отсюда за
деревьями  не видно,  прямо в центре всех Магистралей,  я  однажды  наблюдал
весьма и весьма неординарные события и был при этом очень и очень зол...
     А с этого моста я однажды на спор нырял вниз головой и крепко треснулся
башкой  о  сваю-топляк. Пришлось замазывать  память свидетелям... Если  бы я
сейчас  бежал  по  Нью-Йорку, на Манхеттене, или особенно в Бруклине  - я бы
тоже мог показать памятные места и, пожалуй, не в меньшем количестве. А один
Гринич Виллидж чего стоит? О, золотые времена, где вы?
     Да  черт бы  с ними, на  самом-то деле, с временами. У меня их на любой
вкус много, а вот ошибусь ли я в своем предположении -  это вопрос  вопросов
на  данную  секунду времени. Все тайны мировых цивилизаций, все судьбоносные
миги и решения по ним  - ничто  для меня, а эти несчастные ломтики целлюлозы
занимают девяносто девять процентов моего сознания и воображения. Оставшийся
процент  зыркает  моими  глазами  по  сторонам  в  поисках  места,  наименее
подходящего под облегчение "малой нужды"  моего  творческого я. "Я",  "мне",
"мое", "для  меня". Люблю  сии  слова, ибо нет в мире ничего более важного и
конкретного...  Это  Баролон виноват,  что  не подготовил  мне  баллончики с
краской... Впрочем, не его дело -  думать за меня, а  я сам  взял парочку, с
красной и золотой, в рюкзаке лежат. Как назло вокруг одна обыденность и мне,
скрепя  сердце,  приходится в две руки разрисовать  марксистскими  лозунгами
наружную стену простого уличного туалета и рядом стоящие  скамейки. Ну не на
фонарь  же залезать? Тем более, что когда вернусь  - уж очищенными будут, не
вполне чистыми, а именно от моих художеств. Вот так стараешься, стараешься -
и все насмарку...
     Итак:  прав  я  или  ошибся?  Узнать это  элементарно: мне  только руку
протянуть!  Э, э, брат долгорук, так нечестно!  Нечестно -  уверяю  я себя и
наддаю ходу! Баролон у меня  хотя и  немногословен, но виртуоз своего  дела:
ролики  бегут  просто  идеально, он  все  до молекул  рассчитал  и выправил:
подшипники, баланс,  смазку, упругость  -  все,  все,  все...  Зато и  бегун
понимающий попался! Вернусь, дам ему какую-нибудь медаль. А то и орден, если
прихоть мне  такая будет. Мне нравится воображать себя  психом и вести  себя
как сумасшедший, но в исключительно редких случаях я поддаюсь этому в других
мирах, вне пределов Пустого Питера. А здесь мне можно, я разрешил.
     И вот я  уже  мчусь  по асфальтовой дорожке вокруг стадиона, и  даже не
успеваю допеть очередную скабрезную частушку римских легионеров о своем Юлии
Цезаре - передо мной прожекторная  мачта. Два предварительных чуда потребны,
чтобы подобраться к  основному: первое  -  вскрыть  дверь, почему-то наглухо
закрытую, второе  - подняться  наверх. Ну  почему я такой лентяй, а?  Уж я и
кряхтел  и морщился, и ругался  непристойными  словами на нескольких языках,
пока заставил себя снять  рюкзачок, вынуть  оттуда  спортивные  тапочки (они
легче и  компактнее, чем кроссовки  и кеды, не говоря  уже про  мои  любимые
кирзовые  сапоги),  переобуться, создать  ключ, открыть  дверь  - и ринуться
наверх! Уж так велико было мое нетерпение, чуть ли не на четвереньках бежал,
но и награда по заслугам! На самом почти верху, в небольшой нише, лежала она
голубушка,  чуточку  пожамканная ветрами,  в пыли и грязи - но целехонька! Я
тут же  раскрыл  ее -  есть договор! Подписи Андрюшиной  нет, правда, но это
такие пустяки, при моих-то способностях, сделаем подлиннее настоящей. Теперь
дилемма: действовать по  уму, или по правилам, заведенным мною же? Начертать
ее  сейчас и  немедленно,  подручными  средствами,  либо вернуться  домой  и
повелеть "быть по-моему" там, за пределами Пустого Питера?
     С  одной стороны, я уже  преступил одно  правило "не  вмешивать  силу",
когда создавал ключ для двери внизу мачты, почему бы и еще раз не отступить,
чтобы уж  все грехи "заодно",  типа, все  как один получатся?.. А с другой -
дверь подписи рознь: дверь  я не мог бы открыть обычным  способом достаточно
быстро или без взлома,  а  полеты, либо  хождение по вертикальным  стенам  -
нарушение  куда как более серьезное, нежели создание  простой  металлической
фитюльки с бороздками, долженствующее предупредить появление  более  крупных
нарушений, заложенных мною же  принципов... Ой-ой-ой... Бедный  я, бедный...
Но  честный  и  принципиальный.  Я  горжусь  тобой,  Зиэль!  Но  через  свою
принципиальность и страдаю. Чуть не плачу, чуть ли не за власа себя влеку, а
папочку под  бочок - и смиренно спускаюсь вниз, чтобы потом тем же маршрутом
добраться до дому, под кофеек нафальшивить все необходимые  подписи, уложить
листочки  в  папочку  как были,  по  новой  обуться  в... Оп-па! Сходили  за
документиком...  Ограбил  меня  Пустой  Питер,  воспользовался  тем,  что  я
заигрался, переусердствовал в своем желании неподдельно пахнуть человечиной,
сверх  меры  возрадовался  возможности  проверить  свои   жалкие  мимолетные
умозаключения - и остался почти сиротой: без рюкзака, без роликовых коньков,
без термоса  с  чаем, без  одноглазого бинокля двадцатикратного, без... Все,
ничего там больше  не  было. Зато в белых... в  серых тапочках на босу ногу.
Бежать далеко. Идти еще дальше.  И  речи быть не  может, чтобы вызывать сюда
ковер-самолет  с  Бруталином,  создавать  себе  коньки,  ходули  или крылья!
Прокололся - беги, волдыри натаптывай. Но где реверс, там и аверс: я, утеряв
средства передвижения, авансом потешил свое  трудолюбие, ибо  мне теперь  до
седьмого  пота тренироваться  в ходьбе и  беге,  пока  до  дому доберусь;  и
бодренько, теперь  безо  вяких  угрызений совести  вновь  поднялся на  самую
верхотуру, оставил папочку  там,  где она была до этого, точно такая же, все
следы  и следочки, материальные  и магические подтерты  супертщательно,  вот
только нужные подписи легли как надо и куда надо. Добежать до дому я добегу,
благополучно и при ногах, еще и аппетит нагуляю, а вот обратно возвращаться,
как первоначально планировал,  чтобы подчеркнуть свою простецкую, понимаешь,
человечность, уже не стану, ибо даже в воздержании следует быть умеренным.
     Долго ли я бежал, или не  очень - я не помню, потому что ровная маховая
рысь отличный  способ обрести душевное равновесие и философское  настроение:
глазами  я  отмечаю и шоссе и  рельсы  под виадуком, а сам  думаю  о  чем-то
рассеянном, словно  грежу  наяву, о  завтрашнем дне, о  Светкиных  роскошных
формах, о  детях...  Пустой Питер  -  прелесть,  я  им горжусь. Это все-таки
совсем не то, а гораздо приятнее,  неизмеримо лучше, чем  если бы я в натуре
очистил Петербург или Париж с Нью-Йорком от жителей, транспорта, синантропов
и прочей  биологической и механической  живности. В той же цивилизации майя,
если  уж опять  о  ней  вспоминать, мне довелось проделать нечто подобное...
Чепуха одна вышла: сутки, не более,  казалось мне прикольно, а  дальше город
стремительно  стал  приходить  в запустение, покрылся морщинами, одряхлел  и
вскорости умер . Чем запустение отличается от безлюдья и пустоты? Не хочется
играть в каламбуры, но чтобы не  нудствовать: запустение поселяется в  граде
пустом  и опустившемся. И людей это  касается. А меня  - нет. Так я думал  и
бежал себе,  летний дорожный асфальт  сам под  ноги стелется, а вот  у же  и
каменный коробок сколько-то там этажный,  какой-то  там улучшенной панельной
серии, во чреве которого я нашел себе приют и кров.
     Я уже говорил, по-моему, что возвращаться из Пустого Питера в некотором
смысле даже комфортнее, чем уходить в него из дому, потому что до последнего
мига ты  там,  а повернул ключом, да вошел в двери... "Грязно-серая лиса шаг
за шагом возвращается в общежитие!!!" О,  нет, это я не повернулся разумом и
я не лиса, тем более грязно-серая,  и общежитие ни  при  чем, это даже и  не
заклинание  в  полном  смысле  слова.  Это я  так  матерно  ругаюсь  звуками
китайского  языка, которые в безымянном интернетовском переводе на  русский,
превращаются в дурацкую фразу...
     О, нет. Не зря я тогда запнулся мыслью у одноглазого бинокля, перебирая
потери.   Ключи   были  в  рюкзаке   и  ключи  соответственно  пропали.  Ну,
"грязно-серая"! Вот так! Не будь я крут очень уж по-взрослому - куковать мне
оставшиеся годы в полном одиночестве, скитаясь по  Пустой Евразии... И опять
меня  гложет  - но недолго, секунд с десяток - нравственная дилемма: создать
ключи, или  искать  другие  решения,  также  нарушающие  принципы,  мною  же
положенные для меня? Пусть  Бруталин  создает, или Баролон -  сами, в общем,
разберутся, кому из них  положено - решаю я, делаю  шаг прямо сквозь дверь и
возвращаюсь к себе домой.


ГЛАВА 10


     - Блаженны сильные духом, ибо их есть завтра земное.
     - Ты это к чему?
     - Это я о нашей маленьком, но работящем коллективе.
     Фил и Вил встретились, как и договаривались, у скамеечки возле парадной
Светиного дома.
     - Ты точен.
     - А ты еще точнее. Минуты на две, наверное? Издалека видно было: я шел,
а ты уже стоял.
     - Где-то так. Ну и что означают сии демонстрации?
     - Где, какие, почему? -- Велимир широко  раскрыл глаза и с подчеркнутым
интересом  стал  оглядываться,  словно  бы  пытаясь  обнаружить  эти   самые
демонстрации, но Филарет остался насмешлив и невозмутим.
     - Думаешь, лысый -- ты  больше понравишься человечеству в целом и дамам
в частности?
     - Ах,  это... Не, ну,  право... Это гигиенично, во-первых и оригинально
во-вторых! И не надо тратиться на бриолин и расчески. Ты куда?
     - Пешком поднимемся, по  пути  посмотрим что и как, пешеходные подходы,
так сказать, потому что в лифте мы уже проверяли. Не против?
     -  Хорошо! Пешком так  пешком, мне  отныне тем более  просто: балласт в
виде   волос  сброшен,   а  аэродинамические   качества  резко   повысились,
сопротивление воздуха уже не то, что вчера.
     - Вот как?
     -  Да. И в  драке теперь  никто  не  получит  передо  мною неожиданного
преимущества, хватаясь дерзновенною рукой за чуб!
     - А разве у тебя был чуб? Я и не заметил.  Так,  какие-то пакли торчали
по  сторонам  и  все. Таких  оригиналов-причесочников, как ты в,  любом  ПТУ
сотнями считают, не говоря уже  о...  - Фил остановился и брезгливо потрогал
пальцем звезду в пятиугольнике, нацарапанную на стене.
     - Это зависть, Фил, примитивная зависть.  Кстати,  ты обратил  внимание
снаружи?
     - Обратил. Хрен поймешь -- попытка это была, или просто шквал?
     - И не говори, одни  случайности на пути.  Видишь, зря  мы  на лифте не
поеха