ть прибор на ночь, а днем пусть  себе
пищит.
   И вот, когда все это осталось позади,  когда  Рон  стал  работать  не  но
шестнадцать, а всего по двенадцать часов, а Умник и вовсе по  десять,  когда
наступила неуютная горная осень, Амалия взбунтовалась.
   Она ненавидела домашнее хозяйство - это прежде всего. Но еще  ей  надоело
сидеть взаперти и общаться с  остальным  миром,  только  таращась  на  экран
телевизора или компьютера. Надоела до отвращения даже дикая красота  ущелья,
его желто-коричневые выветренные скалы,  утыканные  иссиня-зелеными  пятнами
деревьев; надоели облака - белые утренние, висящие высоко в небе,  и  серые,
ежевечерне переползающие через зубчатую стену скал вниз, в долину.
   Теперь Амалию приводило в исступление  даже  то,  что  прежде  восхищало:
неистовая работоспособность Берта. Она - в отличие от Нелл -  понимала,  что
он истинный гений,  что  он  изобретает  невероятные  вещи  и  что  она  ему
пo-настоящему помогает. Амалия очень хорошо помнила,  как  он  ранним  утром
сорвался с постели, разбудил Рона, и они в истерическом темпе (насколько это
определение подходило флегматику Рону) потащили из кладовой на  верстак  две
автомобильные невредимки. Мужчины сооружали эту  штуковину  несколько  дней;
стоял жаркий июль, колодец пересох, и водяной насос  засорился,  -  им  было
некогда заняться ремонтом, но каждый день после обеда Берт уводил  Амалию  в
спальню, раздевал, и ощупывал ее тело огромными нежными лапами, и надевал ее
на себя, как наперсток на палец, и говорил нежным рычащим шепотом,  что  она
красивей всех на свете. А когда штуковина заработала и над усадьбой поднялся
невидимый защитный колпак, Берт сказал  -  смотри,  если  бы  не  ты,  я  бы
отродясь этого не придумал.
   Теперь ей надоел  и  колпак.  Поначалу  она  восхитилась  этой  выдумкой:
невидимая броня, полусфера, одевающая круг земли с домом посередине. Человек
не пройдет, ни птица, ни пуля не пролетит - мечта любого охранника... Однако
же Амалия знала, что здесь они и  без  того  в  относительной  безопасности.
Места эти были необыкновенно дикие и пустынные, пастухи сюда  не  забредали.
Наезжал человек с ближайшей фермы - милях в десяти,  -  привозил  овощи.  Да
изредка, примерно раз в месяц, кто-нибудь забредал случайно  и  уходил,  как
считала Амалия, ничего не заподозрив: Эйвон  очень  ловко  выдавал  себя  за
испанца.  Цвет  волос  у  него  был  самый  подходящий  для   кастильца,   а
произношение безупречное, как у истинного  сына  мадридских  улиц.  Так  что
колпак был ни к чему.
   Очень  скоро  на  нем  приспособились  сидеть  горные  вороны,  в   сухую
безветреную погоду его облепляли листья и сосновые  иглы,  и  он  становился
похож на вышитый тюль - впрочем, без ветра здесь обычно  не  обходилось.  Но
зато в дождь... Увидишь его в дождь - оторопеешь. Оказалось, что в дождь или
туман колпак ведет себя точь-в-точь,  как  стекло.  Он  не  пропускает  воду
внутрь, и она обтекает его ровным  тонким  слоем,  и  изнутри  кажется,  что
стоишь под гладкой стеклянной крышей, а снаружи, с некоторого расстояния, он
приобретает   вид   купола   огромной   обсерватории   -    полупрозрачного,
просвечивающего, при свете солнца отливающего радугой, и тогда особенно ясно
видно, что он неровный, что каждый лист, или ветка, или даже  водяная  капля
чуть продавливает поверхность силового поля -  на  доли  миллиметра,  можеть
быть, но в косом свете  радужная  громада  кажется  пупырчатой,  как  шкурка
апельсина. Лучшего способа привлечь к себе внимание не придумаешь.
   Словом, Амалии все это опостылело, а в октябре она поняла, что ей  надоел
и Берт Эйвон. Не то чтобы она его разлюбила, - скорее устала;  даже  от  его
любви устала. Он заметил это, как ни  странно,  раньше  нее  и  пробасил  со
свойственной ему грубиянской прямотой:
   - Ты натрахалась, девушка, вот что. А? Говорила,  такого  мужика  у  тебя
никогда не было, а? До меня жила полуголодная, дьяволица ты этакая, а  нынче
сыта. - Вздохнул и добавил:
   - Сам я виноват, старый дурень...
   Может быть, он был прав; может быть, нет. При всем своем эгоизме, он  был
великодушен и отпустил ее, когда она объявила, что больше не вытерпит  такой
жизни,  дня  лишнего  здесь  не  высидит.  Обозвал  ее  рыжим   чучелком   и
эмансипанткой, велел звонить каждую неделю и выписал  чек  на  десять  тысяч
долларов - как он выразился, на булавки.
   Впрочем, рыжим чучелком и рыжей дьяволицей он звал ее часто: Амалия опять
отрастила рыжую гриву и на этот раз стричься и краситься не собиралась  -  в
Голландии же ее видели только стриженой и темноволосой.
   Быстро все это получилось, очень быстро. Через  день  после  решительного
разговора с  Бертом  Рон  довез  ее  до  ближайшей  автобусной  остановки  и
пробурчал на прощанье:
   - Он тебя любит. Возвращайся.
   И подошел пыльный автобус, пропахший молодым  вином  и  козьим  мехом,  и
Амалия поехала из Страны Басков через весь перешеек на  восток  -  давно  ей
хотелось в Барселону, даже больше, чем  в  Мадрид  или  Толедо.  Она  ехала,
улыбалась, и через полчаса молодой испанец, сидевший через  проход,  стал  к
ней подкатываться, и она отвечала ему весело, выдавая себя  за  туристку  из
Англии, парикмахершу из  модного  салона,  решившую  попробовать  испанского
винца на месте.
   В Барселону она приехала ночью - вышла на автовокзале и очутилась в мире,
некогда ей привычном, - которого она так долго была лишена. Большие, залитые
светом залы, кафе и магазинчики, светящиеся указатели, и толпы, толпы  людей
из всех стран мира. Будто ты в Нью-Йорке. Она  ошалела,  наша  самоуверенная
Амалия, озиралась по  сторонам,  как  дикарка.  Увидела  крошечное  кофейное
заведение, забралась туда и вдруг обнаружила, что очень хочет есть. И  хочет
выпить чего-нибудь пристойного, прежде чем ехать в гостиницу.
   Гостиница называлась "Барселонские графы" - если Амалия поняла правильно;
в этом не было уверенности, потому что название могло быть не  испанское,  а
каталонское. Амалия выбрала ее потому, что там на крыше имелся солярий, и  с
него - как значилось в буклете - был виден  дом  "La  Fedrera",  построенный
самим Гауди.
   Как ни странно, эта девчонка  с  Манхэттена  знала,  кто  такой  Гауди  -
великий архитектор, строивший свои дома и храмы только в Барселоне. А  знала
потому, что в отрочестве, когда отец ушел из дома и мать начала пить,  нашла
себе прибежище  в  библиотеке.  Худенький  рыжий  подросток  стал  ходить  в
небольшую библиотеку по соседству, на Бродвее,  а  там  работала  на  выдаче
замечательная пожилая дама - тоже худая, подтянутая,  как  бегунья.  Однажды
она сказала: "Девочка, ты рождена для  стиля  модерн",  и  девочка  захотела
узнать, что такое стиль модерн, для которого  она  рождена,  и  стала  брать
альбомы, и даже книги, и героически их читала. Так и осталось у нее  на  всю
жизнь пристрастие к модерну и к великому Гауди. Может быть, из-за этого  она
в решила ехать в Барселону.
   Итак,  она  приехала  в  гостиницу,  заплатила  за  трое   суток   вперед
(поразившись  дешевизне)  и  по  мраморной  лестнице  в  мавританском  стиле
проследовала в номер. Просторно, уютно - и чисто! Господи, как хорошо, когда
чисто,  подумала  она  и  сейчас  же  залезла  в  ванну,  с  удовлетворением
поглядывая на добрую дюжину  полотенец,  висевших  на  сушилке.  Полежала  в
горячей воде с бодисаном, потом отмылась под душем  и  снова  налила  ванну.
Полежала еще, вылезла, пустила в дело три полотенца, двумя щетками расчесала
волосы,  завернулась  в  сухую  купальную  простыню,  прошлась   по   номеру
туда-сюда; ковер под босыми ногами был приятно упругий и пушистый.
   Но тут обнаружилось, что делать больше нечего. Есть не хотелось, выпивать
в одиночестве - тоже. Внизу,  под  окном,  была  широкая  улица,  пустая  по
ночному времени - только редкие машины были  видны,  да  какой-то  памятник.
Амалия подумала, что где-то - скорее всего, неподалеку - есть людные  места,
где тусуется молодежь и можно со  вкусом  развлечься;  видит  Бог,  она  это
заслужила.
   Подумала и внезапно ощутила себя неимоверно одинокой.  Об  этом  пришлось
поразмыслить, потому  что  всю  свою  сознательную  жизнь  она  с  легкостью
переносила одиночество и с такою же легкостью знакомилась  с  людьми,  когда
этого хотелось. Но сейчас почему-то не хотелось. "Одичала ты,  девушка,  вот
что, - сформулировала Амми. - Дикая стала с этими двумя анахоретами..."
   Нет, она определенно не хотела назад, к Берту, но в то же время не хотела
и никого незнакомого - ни для тусовки, ни, тем более, для постели. Вероятнее
всего, захотелось нормальной жизни, такой, к какой она привыкла, -  житья  в
Америке, в большом городе и работы в конторе, а не "на земле". И  приятелей,
парней с Манхэттена, и по вечерам - еды из китайского ресторанчика за углом,
а еще - субботних поездок, одной или в компании, в  какое-нибудь  прекрасное
место: их кругом  полно,  прекрасных  мест,  хоть  в  Коннектикуте,  хоть  в
Вирджинии - где угодно...
   "Черт побери! - подумала Амалия, - мне же  полгода  никто  не  звонил  по
телефону!"
   И стало необходимо сейчас  же  услышать  в  трубке  знакомый  голос.  Она
подошла к телефонному аппарату - рядом с ним лежал информационный  буклетик,
- нашла инструкцию, как звонить за рубеж, вызвала Нью-Йорк. Очень хорошо, но
какой номер вызвать в столице мира? Там сейчас семь вечера, добрые люди едут
домой с работы.. И вдруг, импульсивно, отщелкала номер своего бывшего  шефа,
господина Мабена. Секретный номер, для своих.
   Пи-пи-у-у, - запела трубка, и сейчас же знакомый голос проскрипел:
   - Мабен,
   - Добрый вечер, господин Мабен, это... Он перебил ее, буркнув:
   - Узнал. Вы в прежней компании?
   - Да, сэр, - пролепетала Амалия. Принял за кого-то другого, решила она. -
Это...
   - Я вас узнал, - отрезал Мабен. - Имею для вас информацию. Вот и  влипла,
подумала она и села.
   - Возможно, вам известно, - скрипел голос в трубке, - что  Лентини...  Вы
расслышали имя? Лен-ти-ни.
   - Да.
   - С его людьми произошел неприятный инцидент в марте, в Голландии..
   - Вот как.
   - Весьма неприятный. Сейчас он в Испании, лично. У меня вс„, прощайте - В
трубке опять запищало - отбой.
   Амалия подобрала  ноги,  ощутив,  что  по  полу  тянет  от  кондиционера.
Разумеется, она знала, кто такой Лентини: еще работая в  ФБР  {откуда  ее  и
сманил в  "Джи  Си"  Мабен),  прочитала  обширную  ориентировку  на  старого
гангстера, а память у нее была профессиональная. Джовашш Лентини  по  кличке
Папа, 1933, уроженец Сицилии, имеет дом на Лонг-Айленде,  активный  участник
гангстерской войны 1961 года, глава "семейства",  занимающегося  всем  самым
дрянным, что только есть на свете. Наркотики, игорные  дома,  оружие.  Имеет
обширную сеть исполнителей. Прикрытие, торговый дом, импортирующий одежду из
Юго-Восточной Азии. Сильные связи в полиции Нью-Йорка.  Пользуется  огромным
авторитетом в преступном мире Нью-Йорка. Практически никогда не выезжает  из
города, посещает такую-то церковь, и так далее...
   - Вот оно что, - пробормотала она и внезапно ощутила, что  замерзла  вся,
не только ноги. - Понятно, понятно...
   Действительно, ей все было понятно, даже то, почему Мабен был краток, как
телеграф, - боялся, что ее телефон запеленгуют. Но каков старик -  узнал  ее
по голосу, с четырех слов! "Значит,  это  были  бандиты  Лентини,  -  думала
Амалия, роясь в сумке и натягивая на себя чистые брюки. -  А,  черт,  волосы
мокрые,   как   водоросли,   отпустила   гриву...   Вот   оно   что...    Не
латиноамериканцы, как она подумала тогда,  а  итальянцы,  конечно  же!  Тот,
смуглый и кривоногий, что вышел из коричневого вэна, и  тот,  что  выпал  из
синего "БМВ", курчавой головой вперед. "Практически никогда не  выезжает  из
города". И прибыл в Испанию - надо же! Высокая честь, ничего  не  скажешь...
Когда он родился, моих родителей еще и в проекте не было".
   Она пробежала в ванную, забрала крем и зубную щетку, купленные  два  часа
назад. Стоя перед зеркалом, надела рубаху, вот чего  у  нее  не  было  целых
полгода - приличного зеркала. А девочка ничего, и плечи, в титечки... Ладно,
поехали!
   Внизу Амалия сказала портье, что, если ее будут спрашивать, она  вернется
через два-три часа, и вышла на улицу.  Не  стала  брать  такси  из  стоявших
рядом, между двумя гостиницами. Свернула за угол, на бульвар Благодарения, -
впереди, на углу следующего  квартала,  возник  дом  работы  Гауди.  Он  был
искусно подсвечен и снял, как огромная волна, вставшая дыбом под луной, - он
был, как волна, и он был прекрасен и нелеп, и ни на что не похож, потому что
не бывает каменных волн, - местами гладкий, местами крапчатый, с прекрасными
и нелепыми огромными завитушками поверху. "Жаль, что приходится  уезжать  от
тебя, - сказала ему Амалня. - Но я еще вернусь".
   Она прошла еще один квартал, взяла такси у очередной гостиницы и  поехала
в аэропорт: лететь в Памплону. Звонить Берту она будет, когда возьмет  билет
на самолет.
   Рональд ждал ее в Памплоне и был при этом вне себя. Иначе Амалня не могла
охарактеризовать его состояние: он улыбался,  он  обнял  ее  и  -  внимание,
внимание! - поцеловал и даже был разговорчив.
   - Я же знал, ты его не бросишь, - восторженно бормотал он. -  Его  нельзя
обижать, он... он этого не заслуживает.
   Такие вот речи. Амалия этими нежностями пренебрегла и спросила, сидит  ли
Берт под колпаком: она предупредила по телефону, что настало время вернуться
к "московским правилам". Рон ответил, что и без ее  предупреждения  в  сухую
погоду они накрывали дом защитным полем. Она спросила, не появлялись ли  над
ущельем вертолеты, - нет, не появлялись. Амалию это не успокоило. Всю дорогу
от Барселоны она вела мысленные игры - представляла себе, что должны  делать
бандиты Лентиня,  если  они  их  уже  обнаружили.  Ведь  набор  возможностей
ограничен.  Если  задача  Лентини  -  убить  Эйвона  и  Басса,  то  возможно
следующее: удар с воздуха, групповая  атака  на  дом,  пальба  из  засады  в
скалах, пальба от входа в ущелье, появление одиночного  убийцы  -  или  пары
убийц - под видом туристов или бродяг. Кажется, все.
   То, что снайпер сможет пробраться  наверх,  на  скалистые  стены  ущелья,
Амалия практически исключала; там и козы никогда не появлялись, а эти твари,
как известно, - прирожденные скалолазы. Хесус,  сосед  и  поставщик  овощей,
говорил, что эти скалы неприступны, что они не только слишком крутые,  но  и
отчаянно выветренные -
   Крошатся под рукой, как сухой хлеб. Атака с воздуха вряд ли возможна  без
разведки с воздуха же; впрочем, здесь уверенности не было. А вход  в  ущелье
контролировался надежно: еще в апреле  установили  телекамеру,  связанную  с
компьютером, и он давал сигнал, когда там появлялось что-нибудь  движущееся.
Оставалась, таким образом, только прямая атака: с прорывом  на  машине  либо
тихой  сапой.   Но   опять-таки,   групповой   налет   на   машине   требует
предварительной разведки - а ее, судя по всему, пока что не было.
   Обольщаться видимым спокойствием, однако, не следовало. Лентини мог иметь
и другую цель: взять изобретателя живым. Еще давно, когда они обустраивались
в ущелье, Берт сказал, что руководители бандитов после тотального  поражения
в  Голландии  должны  были  насторожить  уши  и  поразмыслить,  должны  были
сопоставить два факта: что они охотятся  на  изобретателя  и  что  их  людей
непонятным способом перебили. А затем  -  попытаться  добыть  новое  оружие,
которым, по их мнению, воспользовался изобретатель. Амалия тогда усомнилась:
заказчик  вовсе  не  обязан  сообщать  исполнителю,  почему  он   заказывает
убийство, достаточно сказать - уберите такого-то человека, и все туг. Но вот
Папа явился в Испанию  сам;  навряд  ли  он  изменил  своим  привычкам  ради
банальной акции, так что второй вариант становился реальной возможностью.  В
этом случае бандиты могли готовить два сценария: захват  Умника  где-то  вне
имения или групповой налет на дом. Вернее, даже один, поскольку Берт никогда
не покидал ущелья. А налет на дом для захвата пленника  нельзя  организовать
без разведки - долгой, осторожной и тихой.
   "Жаль, что шеф не сказал, когда Лентинн приехал сюда, - думала Амалия.  -
При втором варианте ему  понадобится,  скажем...  скажем,  десяток  дней  на
разведку. Надо бы спросить Хесуса, не являлся ли к нему кто с расспросами".
   Додумывая это все, она ехала к Берту. Рон, как ему и полагалось -  молчал
- только хмыкнул, когда на последнем участке шоссе она сказала, что включает
Невредимку. Могла бы и не включать  -  никто  на  них  не  покусился,  и  на
подъездной дороге не было ни живой души.
   В  ущелье   действительно   вздымался   колпак   защитного   поля:   если
приглядеться, была видна одинокая черная  ветка,  висящая  в  воздухе  между
иззубренными скальными стенами. Солнце стояло близко к  полуденному  пику  и
освещало обе стороны ущелья, почти не оставляя теней; выветренная черепичная
крыша старого дома отливала серебром,  а  освещенная  часть  антенны-тарелки
была похожа на молодую Луну,  лежащую  вверх  рогами.  У  границы  поля  Ров
погудел - из дома вышел Берт в бейсбольной кепке и помахал: въезжайте.
   Он встретил Амалию не так, как она ожидала. Она  думала,  Берт  промычит:
"Ага, приехала. Вот и славно", - и вернется  к  своим  делам,  но  он  обнял
Амалию так, что она пискнула, потом всмотрелся в ее лицо и уверенно сказал:
   - А! Что-то случилось с обезьянкой...
   - Со мной-то  ничего,  -  сказала  она.  -  Поставь  колпак  на  место...
Слушайте, кофе здесь дают или только ребра ломают?
   Они учинили совет. Забавно было видеть, как Берт надул щеки и забарабанил
пальцами по столу, едва она сказала, что звонила Мабену. Вот  такой  он  был
человек - не выносил ничего непонятного, а  объяснить,  с  какой  стати  она
вдруг позвонила своему бывшему шефу, Амалия  не  могла.  Впрочем,  Берту  ее
объяснения были без нужды: ему требовалось понять самому, а  он  -  не  мог.
Кажется, из-за этого он и слушал невнимательно;  спохватившись,  потребовал,
чтобы она повторила сообщение Мабена дословно. Она повторила - всего-то  две
фразы, полтора десятка слов. Тогда он сморщил нос и объявил:
   - А! Что я говорил? Мы им  нужны  живыми;  Ронни...  Так.  Значит,  он  -
знаменитость, этот Лентини? Что именно о нем известно?
   Амалия воспроизвела ориентировку на Лентини и добавила кое-что  от  себя.
Что в ФБР отвалили бы добрый куш тому, кто даст прямые  улики  против  Папы,
потому  что  помимо  грязного  бизнеса   его   подозревают   в   организации
десятка-другого убийств. Но с другой стороны, он служит неким стабилизатором
среди нью-йоркских гангстеров - во всяком случае, Лентини решительно  против
покушений на полицейских, а  его  гнева  бандиты  остерегаются  -  насколько
могут,
   Берт слушал все это и кивал, развалясь на скамье  со  спинкой.  Выслушав,
полез в холодильник за спиртным, для  Амалии  извлек  бутыль  кислого  вина.
Разлил по стаканам и пробасил:
   - С возвращением, рыжик... - Выпил своего неразбавленного, крякнул. - Что
делаем, камрады? Драпаем отсюда, а?
   Рон смотрел в сторону;  впрочем,  было  ясно,  что  Берт  не  его  мнения
спрашивает. Ответила Амалия;
   - Драпать нельзя - перехватят по дороге, я уверена. И на этот раз оставят
резерв, чтобы нас отследить.
   - Полагаешь, уже обсели?
   - Надо исходить из худшего, Берт. Лентини здесь, значит, они  знают,  где
мы. И точно. Устроить засаду по дороге - это пара пустяков.
   - Пусть попробуют, - внезапно заявил Рональд. Умник ухмыльнулся, а Амалия
спросила:
   - Куда вы хотите ехать? Есть план?
   Вот тут и выяснилось, что у них действительно заготовлен план  следующего
броска. Они думали, что в Нью-Йорке их не будут искать - никому в голову  не
придет, будто заяц может кинуться в  волчье  логово.  "Возможно,  и  так,  -
подумала Амалия. - Тем более что в Нью-Йорке их никто не з