у дядюшки Би),  ходил  большими  шагами  по
лужайке за своим домом (очень похожим на дом старших  Гилбертов  в  Майами),
пытался переварить все это и управиться со страхом.
   Прошлым  утром  он  послал   в   Амстердам   своего   порученца   Марино,
необыкновенно шустрого молодца из новой поросли, чтобы тот собрал информацию
и, главное,  уцепился  за  след  беглецов.  Через  тринадцать  часов  Марино
доложил, что резидент насосался наркотиков и валяется в отключке -  ну,  это
было понятно: ротозей  полагал,  что  курносая  уже  стучит  в  его  окно  и
ухмыляется Однако же, по мнению Марино, операция  была  организована  чисто,
даже мастерски, без упущений: о том, как она развивалась, рассказал ему один
из раненых,  которому  досталось  меньше,  чем  другим  (пришлось  подкупить
полицейских, чтобы  проникнуть  в  больницу).  Шустрый  Марино  успел  также
побывать в морге, опознал своих и старшего охранника-немца (по фотографии) и
клялся, что их побили из  каких-то  небывалых  пушек:  входные  отверстия  -
размером с долларовую монету, а выходные - в два кулака. При этом - согласно
рассказу раненого - объекты не стреляли в группу  Эрви,  в  их  машине  были
подняты стекла. По голосу Марино было слышно, что он ничего  не  понимает  и
сам готов насосаться наркотиков  и  накрыть  голову  подушкой...  Насчет  же
беглецов он ничего доложить пока не мог - этого, впрочем, Лентини и не  ждал
от него так скоро.
   Старый гангстер вышагивал по лужайке, круто поворачивая каждые двенадцать
шагов. Это заменяло ему бег трусцой. Не в том он возрасте, чтобы бегать, ему
стукнуло семьдесят, хотя по лицу и фигуре нельзя было дать больше пятидесяти
пяти: высокий, плотный, но не толстый, глаза не потеряли блеска и живости, в
волосах почти не видно седины, а усы угольно-черные.  В  траве,  внимательно
глядя на хозяина, лежали два ротвейлера  -  поворачивали  за  ним  массивные
головы.
   - Вам только жрать подавай, бездельники, - проворчал Лентини.
   В Европе была еще ночь; следующего доклада от  Марино  можно  было  ждать
лишь через несколько часов - главного доклада: куда утекли  два  американца,
за головы которых Лентини были обещаны такие деньги,  которых  он  сроду  не
зарабатывал. Впрочем, не только обещаны - он ведь и аванс получил, и позарез
не хотелось думать о том, чтобы этот аванс возвращать.
   И, главное, - в нем сидел страх. "Что же, я не Господь Бог, - подумал он,
- а нам, смертным, надлежит страшиться".
   Старый Лентини был грешник - и знал это, - но греха  гордыни  за  ним  не
водилось. Он никогда себя не переоценивал. И  сейчас  он  знал,  что  боится
своих мальчиков, тех, что служат ему глазами, ушами и  руками.  В  Нью-Йорке
осталась группа Кречета, в Чикаго  -  группа  Мигуна.  О  чем  подумают  эти
мальчики, когда узнают о побоище? О том,  что  Папа  послал  их  вожаков  на
смерть. Их, и еще троих товарищей; Джулио, помощник  Мигуна,  был  настоящий
ас. Папа Лентини и помыслить не мог, что его боевики могут  восстать  против
его  власти,  но  понимал,   что,   потеряв   уверенность   в   его   мудрой
предусмотрительности, при случае могут и предать. Тем  более  что  им  нечем
было заняться, некому мстить: в Голландии его  люди  воевали  не  с  равными
себе, не с людьми  другого  Папы.  Против  них  были  их  обычные  жертвы  -
законопослушные телята, ничто, живые манекены для стрельбы...
   Погоди, сказал он себе, этого они  не  должны  знать.  Да,  так.  Прикажу
Марино говорить, что наших  друзей  перестреляла  охрана  немецкого  филиала
"Дженерал карз" Да, так! Мальчики будут мстить... насколько  я  им  позволю.
Снова поверят в меня и в себя. И - пенсии  семьям,  жирные  пенсии...  их  я
назначу прилюдно, на панихиде, когда привезут тела.
   Он круто повернулся, пошел  к  дому;  собаки  встали  и  побрели  следом.
Камердинер открыл заднюю дверь, хозяин кивнул ему и через  черную  прихожую,
кладовую и малую буфетную прошел на кухню - повар по кличке Луковица кинулся
навстречу. "Кофе подай..." - проговорил синьор Лентини, уселся  за  обширный
чистый стол и приказал камердинеру: "Ступай наверх".
   Нет, страх не прошел, когда появилось это  решение  -  насчет  мальчиков.
Страх стал размытым и всеобъемлющим, как в детстве, когда отец  показал  ему
картинку, на которой страшный, членистый,  словно  лангуст,  дьявол  подавал
молитвенник святому. Он вдруг явственно вспомнил это: коричневого костистого
дьявола с выступающим хребтом и рогами, похожими на клешни лангуста, святого
в багровой мантии, отрешенно смотрящего в сторону, и свою маленькую руку  на
поле картинки, и свое острое недоумение: как же так, дьявол не боится креста
и молитвенника, не боится святого - от него нет никакой защиты?!
   Что сожгло машину Кречета? Что перевернуло машину Эрви?
   Луковица подал кофе и бисквиты. Лентини  машинально  подул  в  чашечку  и
отставил ее. Они нас смели, подумал он, и поднялся.
   Повар всплеснул руками, но  промолчал.  "С  дьяволом  не  совладаешь",  -
вертелась в голове мысль, когда Лентини поднимался  к  себе  в  кабинет.  Он
понимал, что  до  завтрашнего  утра  ничего  решать  не  следует,  но  страх
подгонял,  требовал  решения.   Остановившись   перед   распятием,   Лентини
перекрестился с той же самой мыслью своего детства - что дьявол не боится ни
креста, ни молитвы.
   В камине горели  два  полена,  положенные  накрест:  камердинер  затопил,
потому что день был холодный и с океана дул  свежий  ветер.  Лентини  присел
перед камином на корточки и подумал: надо решить  сейчас,  пока  не  догорел
огонь. Второй заказ, под который аванс еще не  получен,  -  обезвредить  или
убрать молодого Гилберта. Тоже колоссально дорогой заказ и  стократно  более
опасный...  Тысячекратно  более  опасный,  если  этот  изобретатель,  дружок
Гилберта, снабдил его своим дьявольским оружием.
   Дьявольским... оружием... Лентини покатал эти  слова  на  языке,  еще  не
осознавая их истинного смысла. И вдруг хлопнул себя по лбу, едва не  упав  с
корточек на спину: вот где достойное дело! Заполучить секрет такого  оружия,
и вы не будете мне  нужны,  господа  из  "Мобила",  -  вот  вы  где  у  меня
окажетесь!
   Огонь, хотя и неяркий, жег лицо. Лентини, покряхтывая, поднялся на  ноги.
Решено. Охотники за скальпами  перероют  нашу  маленькую  старушку-Европу  и
поймают изобретателя. Живым, не мертвым.
   Он понимал, что теперь, когда зверь напуган и бросился  вон  из  берлоги,
такая задача может занять многие недели. До тех пор он не хочет рисковать  и
не возьмется за устранение молодого Гилберта - здесь,  в  Нью-Йорке,  внутри
здешней  полицейской  паутины.  В  таком  деле,  с  таким  человеком   лучше
обходиться без убийств. Судя по тому, что  о  нем  известно,  устранять  его
физически не необходимо.
   Да-да, решено. Разработку молодого Гилберта поручу Филу Малгану, и ему же
поручу связаться с господином из "Мобила" и предложить новый план. За те  же
деньги. Благодарение Господу, что я не послал  Фила  в  Амстердам;  надежней
этого парня у меня никого нет.

***

   ...Воистину, мы не  знаем,  в  какой  момент  старухи-парки  связали  или
рассекли нити наших судеб и какое обличье приняли  на  этот  случай  богини.
Может быть,  не  случайно  в  носатом  лице  Лентини,  освещенном  прыгающим
каминным огнем, проявилось что-то старушечье - вопреки  черным  усам,  этому
несомненному признаку мужественности.
   Си-Джи - "молодой Гилберт" - не думал о Лентини ни секунды: давний доклад
Мабена на сей счет он пропустил мимо ушей. Или просто не слушал, когда Мабен
докладывал. Он с отвращением представлял себе, как будет добиваться свидания
с высокими сановниками, а добившись - объяснять, что его опытный  цех  снова
собираются взорвать. Мабен настаивал, чтобы он потребовал охраны  воздушного
пространства над Детройтским заводом; реакцию на такое требование можно было
предугадать: мол, вам обещал это сам господин Президент, значит, так  все  и
будет,  вот  только...  Самым  гнусным  в  данной  ситуации  было   всеобщее
сопротивление - тихое, невнятное, тягучее. Все, от собственных  сотрудников,
до советника президента, строили иронические гримасы. Кто за спиной, а кто и
в лицо.
   До начала испытаний нового образца эйвоновского электромобиля  оставалась
неделя.

***

   Как читатель мог догадаться, Берт Эйвон  благополучно  миновал  последнее
опасное место, дом Марты Лионель. В то время, когда старый гангстер сидел на
корточках перед каминным очагом, а Си-Джи в очередной раз заказывал  встречу
с советником Президента Соединенных Штатов, третий "мерседес" Эйвона - цвета
морской волны, как и злосчастный  "гурон",  -  закончил  пробег  по  Европе.
Точнее, почти по всей Европе,  с  северо-запада  на  юго-запад.  Сначала  от
Амстердама  до  бельгийской  границы,  потом  до  Брюсселя   -   где   Умник
категорически  отказался  останавливаться,  вопреки  просьбам  Амалии.   Они
оставили позади мировую столицу кружев и пронеслись через северную Францию к
Парижу. Умник не хотел задерживаться и в Париже, но все трое были голодны, и
час они провели в кафе под сенью Эйфелевой башни, а затем снова  рванули  на
юг.
   Мужчины сменялись за рулем, Амалия держала под контролем машины на шоссе.
Она   понимала,   впрочем,   что   при   хорошо   поставленном    наблюдении
машины-соглядатаи могли регулярно меняться и не вызывать подозрений,  но,  с
другой стороны, способен ли был противник за считанные часы организовать это
наблюдение? Становилось все теплее. Когда на  дорожных  указателях  появился
славный город Коньяк, Амалия попросила мужчин не глядеть назад в переоделась
в шорты и открытую блузку. И снова, десятый раз  за  эту  дорогу,  вспомнила
Марту - как они всплакнули вместе и как старая дама просила ее беречься и не
забывать, что она  -  женщина.  Амми  начала  всхлипывать,  а  Берт  немедля
принялся что-то петь себе под нос. У славного города Бордо запахло  морем  и
стало совсем жарко, мужчины  сбросили  куртки.  Где-то  у  Дакса  они  снова
перекусили, а там стало темнеть и пошли туннели и серпантины;  Амалия  легла
на сиденье, и ей приснился сон.
   Она кралась по первой из родительских  квартир,  которую  помнила,  -  на
цыпочках от входной двери по  узкому  коридорчику  в  маленький  холл,  куда
выходили все три комнаты, кухня и общая ванная. Слева,  за  аркой,  проплыла
гостиная, освещенная голубым пронзительным светом уличных  фонарей,  впереди
была спальня родителей.  На  ее  двери  висел  плакат  с  поясным  портретом
Мэрилин. Амми подошла поближе: Мэрилин смотрела на нее в упор,  улыбалась  и
наводила на нее автомат с подствольным гранатометом.
   Она проснулась; Берт говорил громким басом:
   - А кто там захрапывает у нас? Просыпайся, приехали...
   Оказалось, что она укрыта курткой Берта,  машина  стоит  на  месте,  и  в
смутном, пробивающемся через высокие облака  лунном  свете  справа  и  слева
стоят горы. Открылась дверца, пахнуло  острым,  свежим  запахом  цветов  или
травы. Амалия, пошатываясь, вышла наружу, в пряную прохладу, и увидела прямо
перед собой дом. Рон уже шел  к  нему,  волоча  на  спине  тяжелые  сумки  с
невредимками. Берт прогудел:
   - Вперед, малыш. Теперь это твой дом.
   И прошло еще три дня, в  течение  которых  все  наши  герои  были  заняты
насущными заботами.
   Амалия, как легко догадаться, обустраивалась в новом доме. Они с Роном  в
первый же день совершили набег на магазины Памплоны - города, прославленного
Хэмингуэем,  которого  Амми  давным-давно  хотела  почитать,  да  никак   не
удавалось. Рон привез небольшой, по его мнению, набор инструментов, Амалия -
замороженные продукты, кухонную  утварь,  несколько  купальников  и  рабочую
одежду на всех троих. Затем они стали  творить  чудеса,  пытаясь  превратить
пиренейскую усадьбу Эйвона в место, хотя бы отчасти пригодное для жилья.

***

   Клем Гилберт тоже совершил набег, куда менее  приятный,  -  на  советника
президента, и тот обещал ему молочные  реки  и  кисельные  берега,  то  есть
закрытое небо над заводом и еще  роту  охраны.  Впрочем,  Си-Джи  знал,  что
обещанного три года  ждут:  американская  администрация  неповоротлива,  как
всякая иная администрация
   Энн Гилберт... Да, мы наконец-то вспомнили о  ней,  привлекательной  жене
известного магната, программистке и матери двух сыновей; она, можно сказать,
сидела под домашним арестом, поскольку Мабен считал, что  только  дома,  под
охраной десятка людей, она с детьми в  безопасности.  Энн  старалась  занять
себя - слава Богу, детей занимать было не надо, -  скучала,  беспокоилась  о
муже и ждала в гости свекровь из Майами.
   Для Мабена эти три дня ничем не отличались от тридцати  трех  предыдущих.
Он охранял в чем, собственно, и было его жизненное предназначение.
   Но для противника Мабена, синьора Лентини,  эти  дни  были  не  то  чтобы
особенными,  а  хлопотными.  Ему  пришлось  выехать  из   своего   дома   на
Лонг-Айленде (чего он  сильно  не  любил),  чтобы  безопасно  поговорить  по
телефону с господином из  "Мобила".  Ему  пришлось  контролировать  действия
Марино в Амстердаме и Гааге и послать на помощь  шустрому  своему  порученцу
адвоката - голландские власти не спешили отдавать тела американских граждан.
Ему пришлось самому следить за подготовкой операции в Нью-Йорке -  операции,
которую он лично разработал и которую одобрил его  собеседник  из  "Мобила".
"Вот  когда  пригодился  бы  Кречет,  -  думал  Лентини.  -   Надеюсь,   что
Вседержитель не обойдется с беднягой сурово..
   Итак, прошло три дня. Кончался март,  ветреный  весенний  месяц;  зацвели
магнолии, на газонах полезла молодая травка, и в небоскребе "Дженерал  кара"
в очередной  раз  мыли  окна  (под  бдительным  наблюдением  чинов  охраны).
Наступил четверг, день,  особо  насыщенный  для  Си-Джи:  совет  директоров,
совещание в банке, непременная встреча  со  страховщиками  -  от  сверкающих
очков и зубов, модных галстуков и лиц, преисполненных  чувства  собственного
достоинства, рябило в глазах, Си-Джи пил кофе чаще, чем обычно, и чувствовал
сердцебиение; сверх всего,  мисс  Каррингтон  простудилась,  и  ее  заменяла
вечерняя секретарша  Диана,  настолько  не  похожая  на  свою  древнеримскую
тезку-охотницу, что это вызывало оторопь.
   В семь позвонила Энн и извиняющимся голосом  сказала,  что  ей  почему-то
беспокойно  -  не  сумеет  ли  Клем  вернуться  пораньше?  Он  сказал,   что
постарается, спросил, как ведет себя новый пони, и еще час усердно  работал,
готовя дела на завтра. В восемь почувствовал: хватит на сегодня, хватит и  с
него, и с бедной Энн, невольной затворницы, и позвонил  вниз,  чтобы  Джордж
Миллер готовил машину. Вымыл руки, причесался, оглядел безукоризненно чистый
свой стол и спустился в гараж.
   Джордж, как обычно, ждал его у задней  правой  дверцы  "кондора";  машина
сопровождения уже стояла у ворот гаража.
   - Добрый вечер, сэр, - проговорил Джордж и закрыл за хозяином дверцу.
   Телохранители выехали наружу, подали  неслышимый  для  Си-Джи  сигнал,  и
"кондор" с ворчанием выехал по пандусу наверх, в  залитый  оранжевым  светом
вечерний город. Машина сопровождения пропустила  "кондора"  вперед.  Обычный
маршрут - сначала поперек Манхэттена, потом по Двенадцатой авеню, проходящей
вдоль,  а  дальше  начинается  скоростное  шоссе,  очерчивающее  остров   по
западному берегу. Си-Джи сидел, не глядя по сторонам, и дожевывал в уме дела
минувшего  дня.  Открыл  компьютер,  чтобы  отметить  незаконченное  дело  с
компанией "Ме-рилл Линч", нажал на  клавишу  и,  подняв  в  раздумье  глаЗа,
увидел, что они сворачивают не  на  Двенадцатую  авеню,  как  всегда,  а  на
Одиннадцатую. Он спросил в переговорник:
   - Джорджи, в чем дело?
   - На Двенадцатой затор, господин Си-Джи.
   Си-Джи набил на клавиатуре памятку: "Мерилл Л., курс  Индианы,  с  утра",
захлопнул компьютер, снова поднял глаза: малознакомая авеню,  очевидно,  все
еще Одиннадцатая, и впереди выворачивает от тротуара длинный белый лимузин с
двукрылой антенной на багажнике. Затем, пряча машинку в карман,  понял,  что
Джордж заруливает направо - на место, освободившееся от лимузина. Заруливает
молча, ничего не доложив хозяину.
   Он спросил с недоумением:
   - Джорджи, что такое?
   Миллер молчал, только втянул голову в плечи. Остановил машину у тротуара,
напротив пылающей рекламной радугой витрины кафе.
   - Джорджи! - вскрикнул Клем и нажал на  кнопку,  чтобы  опустить  стекло,
отделяющее водителя от пассажирского сиденья.
   Стекло не опустилось, но у локтя Клема щелкнул  замок  правой  дверцы,  и
сейчас же кто-то заслонил от него витрину - нагнулся к  дверце  и  распахнул
ее.
   "Дверь была заперта, замок открыл Джордж, - подумал Клем, - да что ж  это
такое?!" Оглянулся, "гурон" с телохранителями исчез, его  не  было  сзади  и
слева, как полагалось в такой  ситуации.  Повернулся  к  дверце:  там  стоял
массивный человек в  вечернем  костюме  -  смокинг,  белый  галстук,  гладко
причесанные волосы отливают оранжевым под фонарем. Он наклонился к Си-Джи  и
проговорил:
   - Спокойно, сэр, спокойно... Позволите сесть рядом с вами?
   - С какой стати?  -  вскричал  Си-Джи.  -  Кто  вы  такой?  Он  не  успел
договорить: человек в смокинге одним движением отшвырнул его к левому  окну,
мгновенно очутился рядом и захлопнул дверцу. И  только  когда  хлопнула  эта
дверца и Миллер послал тяжелую машину вперед, Клем понял, что произошло. Его
похитили. Верный Джордж предал его, и его  похитили.  Увозят  в  собственной
машине.
   - Я не причиню вам вреда, -  быстро  произнес  похититель.  -  Только  не
бросайтесь на меня, я сильнее, господин Гилберт. Я вооружен.
   - Кто вы такой?!
   - От господина Эрикссона, господин Гилберт. - Это было  сказано  вежливо,
даже мягко. - С деловым предложением, сэр.
   Си-Джи рассматривал его при мелькающем свете фонарей и витрин. Человек не
был похож на гангстера, у него  было  длинное,  интеллигентное  лицо,  живые
умные глаза, смокинг сидел на могучих плечах, как влитой, - прокатная одежда
так не сидит.
   - Вынужден вас слушать, - сказал Си-Джи. - Говорите.
   - Чтобы оценить серьезность нашего предложения, позвоните  своей  домовой
охране, сэр.
   - Зачем?
   - Вы же не поверите мне, если я  скажу,  что  рядом  с  госпожой  Гилберт
осталась только кухарка, - верно, сэр?
   Си-Джи подумал несколько секунд.  Длиннолицый  человек  улыбался  длинным
узким ртом.
   - Поверил, - сказал Си-Джи. - Дальше.
   - Предложение прежнее, господин Гилберт. Ликвидируйте новое  производство
и дайте слово, что оно не будет возобновляться.
   - Нет! Можете убить меня - нет!
   - Господин Эрикссон готов, как и прежде, выплатить вам компенсацию, - как
бы не слыша, ровным баритоном продолжал длиннолицый.
   Си-Джи отвернулся к левому окну; мимо окна  неспешно  текла  Одиннадцатая
авеню. Джордж Миллер по-прежнему сидел за рулем в  странной  позе  -  втянув
голову в плечи.
   - Мне ведено передать, что  размер  компенсации  не  будет  снижен,  сэр.
Имеется в виду предыдущее предложение.
   Появился указатель: впереди Уэст-энд авеню. Начались пятидесятые улицы, -
автоматически подумал он и опять не ответил.
   - Слушайте, Гилберт! У вас мало  времени.  В  двух  милях  отсюда  Джордж
выйдет из машины, и вы либо поведете ее дальше - без меня, либо... -  Пауза,
ничем не заполненная. Си-Джи не шевельнулся. - Либо вас вызовут по телефону.
   - Кто? - все-таки спросил он.
   - Миссис Гилберт. Впрочем... - Он посмотрел на часы.  -  Впрочем,  сейчас
уже вы сами можете позвонить госпоже Гилберт. Прошу вас,
   Клем схватил трубку.
   - Поверните трубку ко мне, прошу вас, - мягко попросил длиннолицый.
   Он смотрел, как Клем набирает код своего дома.
   Ответил мужчина - простонародный голос с трудно уловимым акцентом:
   - Дом Гилбертов.
   Клем не спросил: "Кто это?"; он сказал по возможности спокойно:
   - Попрошу госпожу Гилберт.
   - Кто ее спрашивает?
   - Клем Гилб