ни чисты и
сухи, словно  только  что  из  стирки,  хотя  ковер  у  моих  ног  щедро
разукрашен  красным.  Я  трогаю  полу  плаща  -  и  забытая  алая  капля
скатывается по нему, как ртуть, как  капелька  дождя  по  полиэтилену  -
падает на ковер и тут же впитывается...
   - Ты сказала - и стало по слову твоему,  -  звучит  надо  мною  голос
Утугэля. - Это ли не доказательство? Хедра, - он, словно  спохватившись,
оборачивается к дочери, - я слышал, Гурд уже  вернулся.  Иди  к  нему  и
позови его сюда.
   - Да, отец, - она убегает, а Утугэль вынимает золотую серьгу из уха и
протягивает мне.
   - Это вира за оскорбление, нанесенное моей дочерью.
   Вот это да! Да на деньги за это  золото  я  Лугхада  целиком  из  его
линялого черного тряпья вытряхну!
   - Да будут Луна и Великий Волк благосклонны к тебе за сей щедрый дар,
Утугэль с Двуглавой горы...
   - Рано благодаришь, - отмахивается он. - Вира -  твое  по  праву,  но
помимо нее я действительно хочу сделать тебе  кое-какой  подарок,  -  он
снимает с полки маленькую яшмовую  шкатулочку,  открывает...  Внутри  на
черном бархате лежит  женская  налобная  подвеска:  маленький,  идеально
круглый черный агат в простой серебряной оправе, окружающей его  светлым
ореолом.
   - Надень это, госпожа... И всегда носи. Это не та вещь, которую можно
продать.
   - Она в самом деле хороша, - я креплю подвеску к своей цепочке  через
лоб, она мягко ложится меж бровей - и странная тень  пробегает  по  лицу
Утугэля... - Но что в ней такого особенного?
   Вместо ответа  Степной  Волк  подбирает  с  полу  покрывало  и  снова
закрывает мое лицо.
   -  Те,  кого  мы,  Волки,  зовем  forass,  что  в  переводе  означает
"скотина", до сих пор передают из уст в уста легенду о Королеве, некогда
правившей этим городом, чьи глаза были всегда закрыты, но она  видела...
Якобы она покинула город и однажды снова вернется... И вот ты вернулась,
и твои глаза открыты, ты зрячая  -  но  еще  не  видишь.  Спроси  своего
Безумца - он скажет тебе, что это за вещь, мне  же  позволь  промолчать,
госпожа.
   В  это  время  возвращается  Хедра.   Ее   сопровождает   юноша   лет
восемнадцати, очень похожий на  Утугэля.  Возможно,  к  его  годам  тоже
станет бронешкафом, а не стройным стеблем, каков он сейчас.
   - Гурд, сейчас ты пойдешь и проводишь  домой  госпожу  Лигнор,  чтобы
этой ночью с ней более ничего не случилось.
   - Но я сейчас еще не домой... - осмеливаюсь вставить я.  -  Мне  надо
еще заглянуть в одно место...
   - Значит, проводишь до этого места, а потом домой. И  если  я  узнаю,
что с нею что-то произошло, - вы ведь были в сговоре с Хедрой, да?
   - Я отговаривал ее от этой затеи! - пылко возражает Гурд.
   - Так вот, если я узнаю, что с нею что-то произошло, - ты мне  больше
не сын. Хватит с меня того пятна на моей  чести,  в  коем  виновна  твоя
сестра.
   - Ты сказал, отец, - мой долг повиноваться.
   - Доброй дороги тебе, Лигнор. Удачи не желаю - таким, как ты,  ее  не
желают, но просят ее у них.
   - И этому дому счастья и света, - произношу я  машинально  и  так  же
машинально вскидываю одну руку в благословении...
   И снова улица, непроглядная темнота и колеблемое дыханием покрывало у
лица. Но  рядом  с  Гурдом  ничего  не  страшно.  Молодой  Волк,  гордый
поручением, не снимает руки  с  рукояти  меча.  Мы  даже  не  стесняемся
говорить громко. Гурд в основном расспрашивает  меня  о  жизни  в  Буром
Лесу, приходится на ходу более-менее правдоподобно сочинять...
   - А что же вы там едите? В лесу ведь нельзя пасти баранов,  и  ячмень
там не растет...
   - Мясо мы добываем охотой. А хлеб меняем у вас на наши плоды и ягоды.
В лесу ведь растут плодовые деревья и кусты. Откуда, как ты думаешь,  вы
берете вино? Из нашего винограда.
   - Я один раз видел виноград, - вспоминает Гурд. - Это  такие  большие
синие ягоды, как очень большая голубика, только сладкие...
   - Вот-вот, - прячу я улыбку под покрывалом, - они самые... А вот и то
место, куда я шла. Подожди меня здесь, я недолго. На всякий случай: если
услышишь боевой клич "хаййя!" - врывайся внутрь и круши все подряд...
   ...Мадам недоверчиво вертит перстень в руках.
   - Нет, конечно же, не стекло, - напористо говорит  она.  -  Я,  и  не
утверждала, что стекло. Но, может быть, другой  камень,  более  дешевый,
чем рубин.
   - А как это проверить?
   - Сейчас - никак. Я не побегу через пять улиц за стариной Роэдом и не
стану вытаскивать его из третьего сна или, того хуже, из  объятий  жены.
Поэтому моя последняя цена - сто  десять  новым  серебром,  и  ни  руной
больше.
   - Ладно уж, по рукам, - по чести, цена этому рубину сто пятьдесят,  я
рассчитывала на сотню. Мадам придирчиво  отсчитывает  монеты,  я  быстро
пересчитываю и ссыпаю  в  пояс.  -  И  еще  одна  золотая  вещица  есть,
приблизительно в ту же цену. Не посмотришь?
   - Давай ее сюда.
   Я достаю серьгу Утугэля. При виде ее у мадам перехватывает дыхание:
   - Волчья вещь! Скажешь, и это к тебе попало честным путем?
   - Вира за оскорбление, - небрежно отвечаю я. - Ну, сколько дашь?
   - Погоди-погоди! За какое такое оскорбление? Ты хочешь  сказать,  что
Волк обошелся с тобой, горожанкой, по своим законам? Вот в это я никогда
не поверю!
   - А во что же ты поверишь? - меня начал раздражать этот торг. Гурд на
улице небось уже  замерз,  в  одной-то  безрукавке,  да  и  Лугхад  дома
заждался... - В то, что краденое?
   - Да нет, и это на правду не похоже. Такие,  как  ты,  не  крадут,  в
шелках да серебре...
   Трать-тарарать, дался им всем этот шелк! Достали! Между  прочим,  как
раз крадут. Одних только колец  на  моем  счету  три  штуки,  правда,  с
прилавков, а не у ближних своих, и не в Кармэле...
   - Да и  попробуй  укради  у  Волка!  Скорее  всего,  сам  подарил,  в
благодарность за славную ночь...
   - Думай, что хочешь, - перебиваю я мадам. - Моя цена, с учетом  того,
что Роэд все равно ее переплавит, - сто двадцать рун. Назови свою цену.
   - А звездочку-алмазочку с неба не хочешь? - взвивается мадам.  -  Сто
двадцать!  Если  ты  такая  удачливая,  что  даже  в  Волчьих   постелях
валяешься, не обеднеешь и на семидесяти пяти.
   - Слушай, почтенная пожилая леди, ты и так уже сунула в карман верных
пятьдесят рун за перстень! Последняя цена - сто десять,  ну  ладно,  сто
пять. Не буди во мне желание крикнуть "хаййя!" и  на  деле  показать,  в
каких я отношениях с Волками! Дороже ведь обойдется.
   - Да кто ты вообще такая?!
   Шальная мысль закрадывается в  мою  голову.  Я  мало  что  поняла  из
объяснений Утугэля, но вроде бы та штучка, которая качается на моем лбу,
есть какой-то священный символ для живущих в Кармэле... А я не  из  тех,
кто получает удовольствие от торга, не было, видать, купцов  среди  моих
предков.
   Я аккуратно откидываю покрывало.
   - Кто я такая? - переспрашиваю я. - Смотри, ты должна меня узнать.
   Эффект  превосходит  все   мыслимое:   мадам   становится   абсолютно
бесцветной даже под слоем краски, с губ ее невольно  срывается:  "Нет...
Не может быть..."
   - Ну что, будем и дальше торговаться? - тороплю я. - Или сойдемся  на
моей цене?
   Трясущимися руками мадам вынимает кошелек.
   - Сто... сто десять... Ваши сто двадцать, госпожа. И... еще сорок  за
перстень.
   Я  уже  не  пересчитываю,  не  веря  удаче.  Сложив  и  это  в  пояс,
поворачиваюсь к зеркалу, желая поправить покрывало...
   ...и вижу в  нем  то  лицо,  что  когда-то  отражалось  в  зеркальном
водовороте  Круга  Света.  Те  же  точеные  черты  с  налетом  вечности,
изумрудные глаза... и бледное зеленое пламя, окружающее черный агат.
   Ай да Утугэль! Это  значит,  носящая  эту  подвеску  любому  видна  в
истинном облике? Ну, Волчара, не понимаю, почему ты до сих пор не шаман!
Или... каковы же ваши шаманы, если простые Волки умеют ТАК смотреть!
   - Мы в расчете, - говорю я как можно холодней  и  тороплюсь  покинуть
сцену. Уже по дороге,  под  поспешно  наброшенным  покрывалом,  отцепляю
подвеску и зажимаю в кулаке. Хватит с меня на сегодня локальных чудес...
   - ...Что так долго?
   Лугхад сидит на крыльце и  любуется  звездами.  Гитара,  как  всегда,
рядом.
   - Сам знаешь - у меня ничего не делается просто. На этот раз вышли...
э-э... танцы с Волками.
   - Сколько дали?
   - Не вдаваясь в подробности - двести семьдесят новыми.
   - Не бывает, - Он откидывает голову назад, волосы  волной  стекают  с
плеч. - Да, на такие деньги можно и прикид...
   Совершенно не удивился. Ничего, это поправимо...
   - Смотри, - я осторожно кладу Ему на  ладонь  Утугэлеву  подвеску.  -
Подарили. Без объяснений. Сказали, ты все знаешь.
   - Кто подарил?! - Его равнодушия как не бывало, даже, кажется,  глаза
начали светиться в темноте.
   - Опять же если без подробностей - один Волк постмолодого возраста.
   - Тогда еще ничего, - Он переводит дух. - Это знак Черной Луны. Очень
сильная вещь... и небезопасная. Тебе лучше никогда его не носить.
   Даже так?
   - А можно подробнее, Лугхад?
   - Не сейчас. Если честно, у меня уже слипаются глаза.  Завтра  утром,
идет?
   - Завтра так завтра, - соглашаюсь я. - Я тоже ужасно хочу уткнуться в
подушку...
 
Терцет III 
УТЕШЕНИЕ ДУХА 
 
"И СКРЫЛИСЬ ОТ ВЗОРА БОГОВ..." 
 
ОТЛИЧНЫЙ ДЕНЕК СЕГОДНЯ У НАС... 
 
   Двадцать шестое августа.
   День святой Элеонор Гинтаринской.
   День Благодарения.
   И мой день рождения.
   В этот день  я  просыпаюсь  рано  утром.  Тишина.  Лугхад  разметался
волосами по подушке и улыбается во сне. Чтобы не  ранить  эту  хрупкость
утра, я двигаюсь почти бесшумно, и ведро не гремит в моих руках, когда я
беру его и отправляюсь за водой.
   Утренний холодок  осторожно  трогает  мои  обнаженные  плечи,  тонкой
струйкой втекает под одежду. Небо затянуто  жемчужным  покровом,  солнца
нет, но и дождя, судя по всему, не предвидится... Тихо в мире. Бодрствую
я одна.  Кармэль  еще  не  скоро  проснется  -  сегодня  можно,  сегодня
праздник. Никто не увидит, как я беру воду из колодца,  который  пересох
не один десяток лет назад.
   Вокруг колодца разрослась пышная крапива  выше  человеческого  роста.
Когда я только-только появилась здесь,  она  была  маленькая,  чахлая  и
пребольно жглась - станешь тут злобной, когда тебя то и  дело  подчистую
обдирают на щи! Спасибо ей - ведь у меня нет власти над водой, и оживить
колодец не в моих силах,  однако...  достаточно  было  моего  появления,
чтобы крапива буквально обрела вторую жизнь. Родню почуяла... А  уж  как
ей удалось воду притянуть, я и по сей день не  знаю.  Знаю  только,  что
днем колодец по-прежнему сух, да и ночью вода вроде как для  одной  меня
(Лугхад не в счет, он к колодцу не ходит).
   Им виднее, здесь решаю не я. Неизвестно ведь, отчего из колодца  ушла
вода - обиделась на здешних или действительно здесь  ее  так  мало,  что
дай-то боги нам с Безумцем напиться...
   Ныряю в крапиву с головой - она тут же радостно  стряхивает  на  меня
всю накопленную за ночь росу... (С  этим  я  родилась  -  еще  в  раннем
детстве спокойно рвала зеленую злюку, как травку-лебеду, даже жевала,  а
на потрясенные возгласы отвечала с  хитринкой  в  глазах:  "А  она  меня
знает, вот и не кусается..." Я - это она, и  она  -  это  я,  недаром  я
зовусь Аргиноль. И обе мы - Зеленое Пламя.) Налегая на ворот, с  усилием
вытягиваю из колодца ведро, полное на две трети, - больше мне просто  не
удержать. И, не умея терпеть, пью прямо из ведра, поставленного на край,
и пригоршнями бросаю в лицо чистую холодную воду. Видели бы меня  сейчас
матушка Маллен или Китт - без сомнения, приняли бы за колдунью.  И  были
бы абсолютно правы...
   Ну как я могу объяснить вам, что такое мой Месяц Безумия? Laig  Naor.
В переводе с Языка Служения - Зеленое Пламя. Та единственная  вещь,  что
отличает женщину от девы, - так учила меня  Лайгалдэ.  О,  я  много  раз
видала, как, озаренные этим пламенем, волшебно изменяются лица мужчин...
   Было время, когда и я принимала сладостный огонь мимолетного  желания
за Зеленое Пламя. Но - это совсем иное, не жажда наслаждения,  но  пламя
на алтаре фанатичного служения Жизни... Для тех, кто этого не чувствует,
понятнее объяснить не могу.
   Ключевое слово тут -  "готовность".  Под  поцелуями  солнечных  лучей
пробуждается самая сущность земли, и она тянется  к  солнцу  в  ответной
ласке - ветвями деревьев и побегами трав, и крыльями птиц, поднявшихся в
синеву,  и  устремленными  к  небу  в  беспричинной   радости   людскими
взглядами. И когда в природе загорается Зеленое  Пламя,  мы  не  говорим
более о весне, но называем это: "Лето пришло".
   Я люблю эту пору, как и все живущие, но не она период моей  наивысшей
силы. Мое время приходит в августе, когда земля утомлена солнцем. Воздух
тягуч, и тяжесть золота оседает на губах и веках. Пора  усталости,  пора
отдыха - в это время природа сравнима только с женщиной после  страстной
ночи, как в индийской поэзии, когда она лежит на  плоской  крыше  своего
дома, а любимый показывает ей на небо: "Видишь? Это  Большая  Медведица,
это Кассиопея, а вон там - Полярная звезда".
   Вы видели, сколько звезд летит к земле августовскими ночами, чтобы ни
одна пара на плоской крыше не осталась обделенной?
   В эти дни Зеленое Пламя горит в природе как никогда ровно  и  сильно.
Это время отдачи, время плодов - выполнен извечный долг по поддержанию и
возобновлению жизни, и не весенняя искрометная радость - удовлетворенное
счастье переносит нас из августа в сентябрь.
   Но законы стихии Жизни суровы, и один из  них  -  вечное  обновление.
"Цветы, что отцвели, не должны омрачать взор, и их сжигают"...  И  после
того, как плоды собраны, Зеленое Пламя достигает своей наивысшей силы, и
в неистовстве своем делается просто пламенем, и пожирает ту, что  теперь
свободна от долга - и в лесах и парках загораются костры золотой листвы.
Пламя, очищающее и обновляющее, вечное прекрасное  самосожжение  во  имя
Жизни - собственная жизнь, как последняя жертва, какую только можно  еще
принести служению.
   И тогда я, слитая с природой в единое  целое,  добровольно  избравшая
непокой и вечные перемены своим счастьем, обретаю свою полную  силу,  но
теряю равновесие до тех пор, пока не догорит пламя осени. И, как  и  все
вокруг, напрасно жду, что дожди погасят этот огонь до срока. Как  пьяная
или  безумная,  брожу  я  по  лесам  и  городским   улицам,   пью   мир,
захлебываясь, шепча строки своих и чужих Слов: "Я знаю только, что  горю
и, видимо, сгорю..." Где и когда  найдется  равный  по  этому  яростному
накалу - мне, рожденной в самом средоточии Зеленого Пламени и  избранной
им в служительницы?!  Разве  что  Он,  Безумец,  да  еще  те  двое,  что
возжигают пламя Синее и Лиловое...
   Но тише, тише... Уже конец октября, догорают костры,  последние  угли
умирают в россыпях холодного пепла -  и  над  миром  воцаряется  Тишина.
Земля-Андсира, что  вечно  воздевает  руки  в  мольбе  за  своих  детей,
опускает их  обессилено.  Медленно,  медленно  сковывает  ее  оцепенение
смерти или сна - земля становится Камнем, а мир делается особенно уязвим
для зла. Солнце входит в знак Скорпиона...
   Будьте осторожны в эти торжественные дни - разве вы  не  видели,  как
горит над Городом Черная Свеча?! Багровое Око, звезда Антарес, таится  в
солнечных лучах, и молитва не покидает губ служительницы Зеленого Камня,
той, что рождена в Опалии, - я же делаюсь более не властна...
   Это - то, что люди называют силой вещей, и обо всем  этом  сказано  в
книгах, хранящихся в Башне Теней. Правда, немногие из  простых  смертных
читали их...
 
*** 
 
   Когда я возвращаюсь домой с полным ведром, Лугхад уже не спит. И  вид
у него совсем не такой раздраженный, как обычно спросонья.
   - Лугхад,  -  говорю  я  ему,  разжигая  очаг,  как  всегда,  простым
прикосновением. - Сегодня мой день рождения.
   - Что? - не понимает Он. Ну да, в Кармэле ведь никто ничего подобного
не празднует, да и раньше, будучи Нездешним, Он мог не обращать внимания
на подобный обычай смертных...
   - Я родилась в этот день двадцать три года назад,  -  поясняю  я.  На
самом деле не двадцать три, больше. В разных Сутях время течет с  разной
скоростью,  я  давно  не  пытаюсь  вычислить,  сколько   прожила   чисто
субъективно, и считаю по времени Авиллона. - У нас  такой  день  принято
отмечать как праздник.
   - Сегодня и так праздник, - Он поворачивается ко мне, и кажется,  что
глаза Его слегка светятся. - Восьмое сентября, День Осенней Луны.
   - Волчий праздник, - передергиваю я плечами. - Странно, что Райнэя не
запретила и его.
   - На Волчьих клыках начертана судьба  Каэр  Мэйла.  Запрети  Каменное
Сердце этот праздник - и последствия непредсказуемы.  Все  равно  ничего
особенного не бывает - пьянка да гуляния с драками...  Сама  же  знаешь,
люди здесь не умеют радоваться.
   - А ты помнишь День Благодарения в Авиллоне? - спрашиваю  я  и  боюсь
снова услышать: "Нет... не знаю..."
   - Ты знаешь, - отвечает Он после паузы, - наверное, помню, только  не
в Авиллоне, а где-то в маленьком городке. Помню площадь, и на ней всякие
развлечения - карусель, стрельба из  лука,  выставка  кошек...  Дети,  и
музыка играет, и конечно, уличные артисты - как мы с тобой...
   - Вот именно, - я помешиваю кашу с обрезками мяса, чтоб не пригорела.
- Мы с тобой. Одни на весь Кармэль. Висару и Даммис  после  гибели  Иэна
нос на улицу боятся высунуть. А если Лоти попробует петь  на  площади  -
сам понимаешь, чем это кончится...
   - Значит, придется вдвоем, - говорит Он спокойно, в первый момент  до
меня даже не доходит.
   - О чем ты?
   - Я говорю, придется нам устраивать им праздник вдвоем, -  как  ни  в
чем не бывало Он зачерпывает кашу из миски. - Просто покажем им, как это
должно быть на самом деле.
   - Ты это серьезно? - я не верю ушам своим, я готова кинуться  Ему  на
шею: услышать такое от Лугхада!
   - А почему бы и нет? Это наша работа. И потом, тебе ведь сегодня тоже
полагается праздник...
   И в этот самый момент раздается стук в дверь, и мы слышим голос Лоти:
   - К вам можно?
   - Заходи, заходи! - радостно отзываюсь  я.  -  Ты  чего  сегодня  так
рано?
   - Сегодня День Осенней Луны. Вечером все  Рыцари  в  Алом  дежурят  в
Залах, вот я и забежала с утра пораньше...
   На Рыцаря в Алом Лоти сейчас совсем не  похожа  -  вместо  форменного
камзола на ней серо-голубое одеяние длиной до колен, а на ногах какие-то
полуразвалившиеся башмаки. Ни к  чему  привлекать  ненужное  внимание  -
хороша была бы воительница из личной охраны  Райни,  по-дружески  пьющая
чай с двумя оборванцами из Крысиного квартала, да еще называющая  одного
из них учителем!
   С того самого дня, как я надела на нее венец  Адалль-Фианны,  попутно
наделив Истинным Именем и личным образным рядом, Лоти  сделалась  у  нас
частой и желанной гостьей. Пока я занимаюсь извечными женскими делами  -
штопкой-готовкой-стиркой, Лугхад ставит ей пальцы.  Делает  Он  это  без
малейшего снисхождения, то и дело обрывает, казалось бы, совсем неплохую
игру жестким ударом по струнам,  а  то  и  по  рукам  ученицы.  Но  Лоти
терпелива, и сейчас Луг уже считает ее владение гитарой достойным ее  же
текстов.
   А  потом  Лоти  присаживается  ко  мне,  помогая  чистить  грибы  или
перебирать крупу, и я сменяю Лугхада  в  роли  учителя.  Конечно,  я  не
Растящая Кристалл и могу дать своей ученице не так уж много  -  какие-то
основные принципы построения и эффекты, да познакомить ее как следует со
Словами всех трех Путей, благо память у меня неисчерпаемая.  Напеваю,  а
сердце то и дело сжимается - Лоти безумно нравятся творения Флетчера,  и
самая заветная ее мечта - стать его Подмастерьем...
   Естественно, никаких денег мы за эти уроки не берем, но  Лоти  ничего
не хочет даром и потому каждый  раз  приносит  что-то  съестное.  Вот  и
сейчас она поставила у стены вместительную корзину, а в ней -  помидоры,
капуста, лук, мята. За один такой помидор  Китт  с  Яртом  про