лендишка, я не могу всю жизнь быть обязанным вам. В  конце  концов,
мужчина я или нет, если не могу обеспечить собственную мать?"
   "Не надо так говорить, пожалуйста! Это слишком напоминает  мне  Тихую
Пристань - если ты не добытчик, значит, не мужчина..."
   "В чем-то это  правильно.  Нельзя  вечно  сидеть  на  шее  у  друзей,
недостойно это".
   "Хорошо, тогда куда ты денешься? Возьмешь работу по контракту?"
   "Еще не знаю... Может быть,  даже  что-то,  вообще  не  связанное  со
Словом. Нельзя всю жизнь делать только то, что нравится".
   "Ты с ума сошел, Флетчер! Ты же ничто не умеешь  делать  так  хорошо,
как..."
   "Значит, ты любишь меня только за мои песни? А если бы их не было,  я
был бы совершенно не интересен тебе?"
   "Опомнись, любимый мой! Как тебе вообще могло в голову такое  прийти!
Твои песни - это и есть ты, все лучшее в тебе! Разве можно отделить тебя
от них и их от тебя?"
   "Да, но моя жизнь ими совсем не исчерпывается. Вы же не желаете знать
ничего другого и удерживаете Меня... Сами хотите только  развлекаться  и
от меня требуете..."
   "Флетчер, что с тобой? Зачем ты так говоришь? Ты же видишь,  как  мне
больно это слышать!"
   "Извини, Элендишка, но я должен был это сказать. Тем более тебе  -  я
ведь знаю, что ты берешь деньги от Арана".
   "Ты пытаешься упрекнуть меня в этом?"
   "Да. Так дальше продолжаться не может. Или ты со мной, или с ним".
   "Но он же просто мой покровитель!"
   "Не просто. Ты ведь была с ним в свое время?"
   "Знаешь,  если  попытаться  пересчитать  всех,  с  кем  я  когда-либо
была..."
   "Вот это меня и тревожит. Ты ведь с Тихой Пристани, как ни  крути,  а
поиски хорошего мужа у тебя в подсознание заложены.  А  я  для  тебя  на
данный момент что-то вроде развлечения, как наши уличные постановки".
   "Да как ты вообще можешь такое говорить после  того,  как  мы  душами
сливались!"
   "Ну хорошо, насчет развлечения беру свои слова назад. Но  все  равно,
как в той песенке: я тебе для счастья, муж для прочих нужд. И пока  я  в
"Баклан-студии", так оно и будет. Нет, я сам хочу  дарить  тебе  золотые
цепочки и шелковые платья!"
   "Ты так низко ценишь меня? Думаешь, я меряю любовь этим?! Думаешь, не
способна без этого обходиться?!"
   "Значит, не способна, если берешь подарки от Арана!"
   "Флетчер,  я  начинаю  просто  пугаться!  Ты  говоришь  так,   словно
пытаешься найти предлог отделаться и от "Баклан-студии", и от  меня!  До
визита в Башню все это нимало тебя не тревожило!"
   "Просто  я  этого  не  показывал.  А  там,  в  одиночестве,  все  это
навалилось на меня, и  я  решил  наконец  развязаться,  чтоб  камнем  не
висело... Не реви, Элендишка, не надо. Я же не бросаю тебя, просто хочу,
чтобы наши отношения встали немного на другую основу".
   "А у меня такое ощущение, что ты сам не знаешь, чего хочешь. Я так  и
знала, что они испортят тебя там, в проклятом Туманном Ожерелье!"
   Все потонуло в слезах, и дальнейшего разговора  я  просто  не  помню.
Просто не помню...
 
*** 
 
   Я лежу неподвижно, затаив дыхание, - а за окном ветер  шумит  жесткой
листвой вечнозеленых деревьев, и в шуме том - неистовство и  отчаяние...
На дворец Пэгги летит еще одна гроза, но  пока  ни  капли  не  упало  на
истомившуюся землю, и природой, как и мной, овладело исступление,  коему
дано разрешиться лишь слезами.
   Как сложно в этом тревожном и яростном шуме прислушиваться к  дыханию
лежащего рядом! Я-то знаю, как трудно засыпает Флетчер - это  в  нем  не
изменилось, - как долго может лежать абсолютно беззвучно и неподвижно, и
выдает его лишь дыхание, которого не слыхать.
   Наконец-то! В окно падает тусклый отсвет от фонаря в парке, и в  этом
зеленоватом полусвете я вглядываюсь в лицо Флетчера. Нет, напряжение так
и не оставило его, но ушло куда-то вглубь, черты стали  мягче,  на  губы
легла слабая тень улыбки. Заснул -  но,  кажется,  и  во  сне  не  нашел
облегчения... Кто знает, что сейчас видится ему?
   Осторожно, чтобы не разрушить  это  непрочное  забытье,  я  слезаю  с
постели и подхожу к распахнутому  окну.  Ветер  грозы  набрасывается  на
меня, срывает с тела оковы духоты - и я сажусь на подоконник,  озаренная
светом фонаря. Плевать, что на мне нет никакой одежды - кто меня  увидит
в третьем часу ночи? Разве что большая птица, присевшая  на  минутку  на
держатель фонаря... ворон не ворон, чайка не чайка - синими, кажется, не
бывают ни те, ни другие. Ветер несет с собой тысячи ароматов - магнолия,
древесный мох, дубовая кора, сладость персика, и легкая горечь  сохнущей
травы, и едва уловимая сырость, и железная нотка стынущего металла... Но
все перебивает застоявшийся, приторный запах силийского шиповника. Не из
парка - из комнаты за спиной: четыре часа назад я в бешенстве  запустила
в стену ониксовым флакончиком. И впервые за много  лет  не  идут  слезы,
дарующие облегчение.
   ...Ну откуда вообще я могла знать,  что  "великий  астральный  гуру",
память о котором накрепко впечаталась в льдисто-белые стены, был  старым
безобидным магом-ученым, погибшим восемь лет  назад  в  ходе  неудачного
эксперимента?  Что  башню  со  всем  ее   реквизитом,   включая   кольцо
зачарованного тумана, унаследовала  амбициозная  внучка  мага  -  слегка
чернокнижница, слегка энергетка,  слегка  заклинательница  и  весьма  не
слегка... как бы помягче выразиться... нимфоманка.
   Что все ее Проводники, они же Стражи Границ - стройные темноволосые и
кареглазые юноши, ибо это ее излюбленный тип мужской  внешности,  и  что
каждый из них в обмен на полученные знания и умения спит  с  ней  всякий
раз, как "смертная богиня" того пожелает... Потому-то и Линхи был принят
за одного из гвардии-гарема - его внешность  тоже  укладывается  в  этот
стандарт.
   Что пять лет назад, на какой-то периферийной Сути,  в  ночь  Середины
Лета у высокого костра Флетчер  обменялся  венками  с  Многой...  Он  не
придал этому ни малейшего значения - ему просто была  нужна  женщина  на
одну ночь, и не более того. Она же,  углядев  в  нем  примесь  Нездешней
крови, решила сделать его жемчужиной своей коллекции и пять лет вела  на
него загонную охоту.
   Что охмурить и окрутить Флетчера Многая могла  лишь  в  своей  Башне,
которую  за  эти  годы  изрядно  загадила  во  всех  отношениях   -   от
энергетических потоков до пола и ковров... Но заманить его туда никак не
удавалось. И желтый дракончик влетел в мою  форточку  лишь  потому,  что
Многая не хуже меня знала о пребывании Флетчера в Эсхаре. А я,  не  зная
всего этого, великолепно сыграла ту роль, на которую меня  предназначили
с  самого  начала  -  роль  приманки.  Пусть  даже  и  не  по  сценарию,
начертанному двумя шарлатанками, пусть даже вынудив Хуану сломать  посох
Стайна - важен результат.
   Я изводилась, пытаясь понять, чем невзначай оскорбила эту женщину - и
даже помыслить не могла, что самым своим существованием. Мои  Мастерские
достоинства были просто-напросто свалены в одну кучу  с  привлекательной
внешностью и случайным  вхождением  в  десятку  ведьм-асов.  Я  доводила
самоуничижение до абсурда, упрекая себя за то,  что  расслабилась  перед
случайным человеком - но это был не случайный человек, а соперница. Я не
приняла Многую всерьез, не чуя в ней ни особых способностей,  ни  мощной
поддержки сторонних сил, даже не наблюдая женского изящества - и забыла,
что хитрость в сочетании  с  завистью  и  амбициями  зачастую  не  менее
опасна.
   Но даже сила Башни и поддержка Хуаны не сделали из Флетчера того, что
было нужно этой стерве - послушного  орудия  и  покорного  любовника.  И
тогда она, вне себя от ярости, попросту кинулась ломать в  нем  все,  до
чего могла дотянуться. А ломать, как известно, не  строить,  к  тому  же
Флетчер никогда не отличался  хорошей  защитой  -  у  Растящих  Кристалл
энергия Камня уходит на удар, а не на стену...
   Я не знаю, станет ли когда-нибудь Флетчер прежним  -  лишь  чувствую,
что не в моих силах вернуть ему то, что отняла по злобе глупая девица. Я
не могу ни в чем себя упрекнуть, ведь я ничего не знала, мало того -  не
могла знать...
   И, наверное, никогда не избавлюсь от ощущения, что потеряла  любимого
человека только и исключительно по своей вине.
   Ветер крепнет, и все отчаяннее шум ветвей, и  мечутся,  раскачиваясь,
фонари среди  беспокойной  листвы,  наполняя  комнату  безумной  пляской
теней. Синяя птица развернула крылья и канула с фонаря в грозовую  ночь,
а я осталась сидеть и смотреть, как в калейдоскопе полусвета и  тени  то
возникает, то тает браслет на руке  Флетчера.  Он  кажется  невесомым  и
каким-то  полупризрачным,  хотя  ширина  его  -  два  моих   пальца,   и
единственный знак  нарушает  гладкую  непорочность  сияющего  серебра  -
вертикальная черта посередине. Но я понимаю, что это не просто черта...
   ВЛАСТЬЮ РУНЫ ИОИСЭ, ЧТО  ЗНАЧИТ  ОСТЫВАНИЕ  И  КОНСЕРВАЦИЮ  ПРОЦЕССА,
СВЯЗЫВАЮ СИЛУ И ПАМЯТЬ ХЕЙНЕДА ВИНАЛКАРА, ЧТО НЕ ЗНАЛ ПОКОЯ И НИКОГДА НЕ
ИСКАЛ ЕГО...
   Я просила сделать это  сама,  но  мне  отказали,  пусть  вежливо,  но
непреклонно:  тебе  не  по  рангу,  не  забывай,  что  ты  все  еще   не
полноправный Мастер. Даже это право было у меня отнято...
   На том совете Мастеров я не услышала ни слова упрека  в  свой  адрес.
Они лишь качали головой и вздыхали скорбно: "Кто бы  мог  подумать,  что
снова до такого дойдет! Если уж бьет - то по самым  лучшим..."  Приговор
Ливарка не подлежал обжалованию: лучше Ордену  обходиться  без  Флетчера
год, два, даже три, чем потерять навсегда. А мне лучше отойти в  сторону
и не мешать, ибо сказано: где ты ничего не  можешь,  там  ты  не  должен
ничего хотеть. Привести приговор в исполнение доверили Сайрону.
   Тому самому Сайрону, которому Флетчер на весеннем фестивале собирался
бросить вызов  за  место  Магистра  Растящих.  Оставалось  всего-то  два
месяца... Но тот, кто был равен Сайрону во всем, уже не бросит  никакого
вызова - его просто нет, раз тот, кого зовут Флетчером, решил обходиться
без него...
   Прошлой ночью Сайрон вошел в эту спальню - силу всегда  связывают  во
сне, и не только скованному, но и никому вокруг не дано видеть  браслета
на его левом запястье. Одной мне дано - я видела, как  узкая  и  длинная
ладонь коснулась темных волос, я  слышала,  как  лилась  с  губ  Сайрона
Высокая Речь, хотя и не разбирала всех  слов  -  лишь  "белый  корабль",
"светит звезда", "плыть не дано"...
   ДАБЫ НЕ УТРАТИЛ ОН СИЛЫ  СВОЕЙ  ОКОНЧАТЕЛЬНО  ИЗ-ЗА"  ПОСТУПКА  ПУСТЬ
НЕОСОЗНАННОГО, НО НЕБЛАГОВИДНОГО...
   Завтра мы расстанемся. И наверное, расстанемся не  по-доброму  -  все
идет к тому, что он сам прогонит меня. Мне принадлежит лишь остаток этой
ночи... "Так надо, девочка моя", - грустно сказал мне Ливарк,  гладя  по
голове, как гладят кошек...
   Наконец-то хлынул ливень. Насколько природа  счастливее  меня  -  она
может плакать!
 
*** 
 
   Знаете, когда я вижу девчонок, жалеющих, что не седые в двадцать лет,
или мальчишек, переживающих, что вот времена - и на каторгу пойти не  за
что... хочется подойти, да по морде  со  всей  силы  мокрым  полотенцем,
чтобы в чувство привести! Ну что там у тебя - умер друг,  ушла  любимая,
или ты сам кого-то предал и теперь мучаешься от осознания  вины?  Скажи!
Только скажи - и я выключу твою боль! Выключу не  вместе  с  жизнью,  не
вместе с памятью и даже не вместе с совестью, и не себе заберу, как  эти
энергеты-недоучки-недопески, спасатели миров -  просто  избавлю  от  нее
тебя и мироздание... Но я знаю, что это создание отвернется с  сигаретой
к окну, за которым обязательно дождь (Господи -  даже  это  для  них  не
благодать, не слияние Воды и Ветра, по  силе  равное  лишь  Жизни,  -  а
лишнее напоминание о тщете всего сущего...) Отвернется и скажет: "Я тебе
не верю".
   А для меня боль - как для иных вино: невкусна и запрещена. Вообразите
на минуту, что машина умеет думать и чувствовать совсем  как  человек...
так что, она будет упиваться  своей  поломкой?  Нет,  думаю,  она  будет
искать либо способ устранить неисправность, либо такую схему работы, при
которой поломка будет минимально мешать делу!
   Вот за это (даже  больше,  чем  за  обязанность  всегда  "знать,  как
надо"!) очень многие и ощущают подсознательную  неприязнь  к  любому  из
Братства: если нам плохо, глаза у нас не печальные, а злые. И то лишь  у
некоторых - по остальным вообще ничего невозможно  прочитать.  Выключать
физическую боль - первое, чему мы учимся от Наставников, если только  не
выучились этому еще раньше. А умение  выключать  или  тщательно  прятать
боль душевную приходит со временем.  Ибо  сказано:  учитесь  властвовать
собою...
   Сейчас-то я тоже это умею, но тогда, до  инициации...  тогда-то  я  и
начала, выходя в круг, закрывать лицо вуалью. И вовсе  тут  ни  при  чем
"традиции Кардори"... колокольчики, босые ноги - это все антураж.  Пусть
я не Леди Радость, я только ее предтеча, но если учишь людей  чему-то  -
нельзя показывать,  что  сам  не  всегда  можешь  следовать  собственным
проповедям.
   Зато уж те, кто был близок мне в ту пору, такого навидались!..
 
*** 
 
   Второе апреля, половина седьмого утра.
   Похмелья тяжкая беда...
   Боги мои, с кем я могла ТАК надраться? Какой козел оставил это  пятно
от вина на белоснежной простыне? А главное, почему то тут, то там  видны
обугленные следы пальцев?!
   Из-за перегородки торчат ноги  спящего  Россиньоля.  Одна  босая,  на
другой носок с дыркой. Сам, значит, лег на полу, а свою кровать  уступил
мне... и кому? Был же здесь кто-то третий! Вон, кинжал на полу  валяется
рядом с пустой бутылкой - не мой, а Россиньоль вообще никогда  не  носит
никакого оружия.
   Господи, что же я такого  натворила,  из-за  чего  у  меня  полностью
отшибло память? Поворачиваюсь к окну, где, по идее, вчера стояла большая
кружка  с  отваром  таволги  -  и  ойкаю.  От  симпатичных  занавесок  с
аханеорской вышивкой, Неллиной работы, остались одни обгорелые лохмотья.
Концептуально. Это что... тоже я?
   А по какому поводу, и думать нечего - ответ очевиден. Кто бы  ни  был
владелец этого кинжала, он не был  Флетчером,  и  в  этом  состояла  его
непрощаемая вина.
   Из сознания, вслед за желанием немедленной легкой смерти,  потихоньку
уходит и порыв встать на колени, горячо помолиться Единой и ее  детям  и
пообещать, что больше никогда, никогда,  никогда...  За  окном  слышится
птичий щебет,  сквозь  дыры  в  спаленных  занавесках  в  комнату  робко
проникают лучи солнца и тихо ложатся на пыльный пол, на постель, на  мое
лицо...
   Привыкнуть можно ко всему. В том числе и к  одиночеству.  Вот  только
вредная это  привычка,  а  как  тяжело  отвыкать  от  вредных  привычек,
известно любому...
   Лет этак пятьсот назад  мои  ругианские  предки  в  таком  состоянии,
гуляючи,   полгорода    прахом    пускали.    Национальное    достояние,
трать-тарарать - тоска, по убойной силе равная жесточайшему  похмелью  и
до него же неизбежно и доводящая...
   Черт подери все, надо-таки перебираться в Башню, пока совсем с ума не
сошла. Там хоть Нодди все время будет рядом... о Хозяине я  стараюсь  не
думать, ибо гнилое это дело - разборки с собственной совестью.
   Надо, ох, надо... Второй такой ночи берлога Россиньоля не переживет.
 
*** 
 
   ...Я иду по коридорам и залам какого-то странного дворца,  они  плохо
освещены, временами откуда-то вспышками падает красноватый свет.  Вокруг
меня корчатся в дикой пляске без музыки люди в  фантастических  нарядах,
словно выскочившие из какого-нибудь третьесортного фильма Техноземли или
Тихой  Пристани  -  обитатели  иных  Сутей  в  вульгарном  представлении
извращенного обывателя. Лица их скрыты под масками или раскрашены  самым
причудливым образом. Каким-то странным отголоском подсознания я знаю это
место - у него нет имени, и никто не знает туда дороги, попасть  в  него
можно только случайно. Место, где можно  быть  кем  и  чем  угодно,  где
позволено все, кроме одного - быть собой...
   На мне шелковое платье, подарок Хозяина,  которое  я  ношу  только  в
Башне, лицо скрывает густая  вуаль,  и  я  боюсь  откинуть  ее  даже  на
секунду... Если здешние обитатели увидят мое открытое лицо, мне не жить,
они  отберут  его  -  не  знаю  как.  Мне  плохо  и  страшно,  временами
отвратительно до  тошноты,  я  не  могу  представить  себе,  как  я  тут
оказалась и как могу покинуть этот кошмар. Пока меня никто  не  трогает,
наверное, я  никому  не  интересна.  Иные  корчат  издали  рожи  в  знак
приветствия, но никто не подходит...
   Пройдя очередным коридором, я выхожу в маленький зал. Он освещен  все
тем же тускло-красным светом,  в  его  потоке,  как  в  водопаде  крови,
извивается женщина, увешанная золотой бахромой вместо одежды. "Брысь!" -
бросаю я властно, женщина  тут  же  сжимается  в  комочек  и  мимо  меня
проскальзывает в дверь. Красный свет темнеет,  делается  лиловым,  потом
синим - и только тогда я замечаю сидящего у стены человека с лютней.  На
нем черный, подчеркнуто средневековый  наряд  -  кажется,  стандарт  XII
века; длинные серебряные волосы скрывают лицо...
   "Здравствуй", - говорю я.
   "Здравствуйте, светлая госпожа", - он встряхивает головой, и я тут же
узнаю эти до боли любимые мною черты. А когда он опускает лютню, я вижу,
что руки его скованы длинной тонкой цепью.
   "Что ты делаешь здесь, Флетчер?  И...  твои  волосы...  что  с  ними?
Неужели..." - я не договариваю, слова стынут на моих губах.
   "Вы хотите сказать - седина?  Ошибаетесь,  светлая  госпожа,  это  их
природный цвет. Или вы меня с кем-то путаете?"
   Я опускаюсь перед ним на колени и отвожу вуаль с лица.
   "Флетчер, ты что, не узнаешь меня?"
   "Ну почему же! Вы -  Линда-Элеонор,  жена  лорда  Айэрра  и  законная
владычица Авиллона", - голос его абсолютно спокоен, ни боли  в  нем,  ни
насмешки - одно равнодушие.
   Как - владычица?!
   Словно отвечая на  этот  мой  безмолвный  вопрос,  луч  синего  света
делается ярче, на миг я вижу свое отражение в черном полированном  камне
стены... И на голове моей - трехзубая корона Башни Теней, та самая,  что
когда-то давно венчала голову Райнэи.
   "Как ты попал сюда? Кто посмел надеть на тебя эти цепи?!" - я касаюсь
губами его скованных рук, но он отдергивает их.
   "Какие цепи, светлая госпожа? Не понимаю, о чем это  вы.  А  попал  я
сюда своей волей, я свободный человек".
   "Что с тобой, любимый мой?"
   Его темные глаза непроницаемо печальны.
   "Не стоит вам так меня называть, владычица. Аран любит вас,  и  какое
вам дело до скромного уличного артиста?"
   "Отдайте его мне, Повелительница Огня!"
   У ног моих в пыли цепляется за мое платье девочка  лет  тринадцати  в
ярко-розовых лохмотьях, на лбу ее нарисован цветок, а на щеках - звезды.
   "Отдайте его мне! Ну пожалуйста, леди, ведь вы такая красивая,  такая
добрая, такая сильная! Вы властвуете над Светом, у вас есть целый мир. А
у меня ничего нет, я знаю только этот  замок,  но  и  здесь  меня  никто
никогда не будет любить. Пусть у меня будет хотя бы он! Чего вам стоит?"
   Какое-то мгновение мне хочется просто отшвырнуть ее, как звереныша  -
тем более, что  на  пальцах,  которые  вцепились  в  мой  подол,  весьма
внушительные коготки. Но она такая маленькая и слабая,  так  трогательно
глядит на меня, что мне становится жалко ее.
   "Маленькая, если бы я могла! Лучше не проси, ты сама не знаешь,  чего
хочешь. Ты же не попросишь, чтобы я отрезала и отдала тебе  руку?  А  он
ведь не рука, он часть души моей,  я  люблю  его  больше  жизни,  больше
счастья... Он - мой возлюбленный..."
   "Светлая  госпожа,  -  теперь  голос  его   звучит   холодно,   почти
презрительно, - я никогда не был ни вашим, ни чьим-либо еще - я  сам  по
себе, и только сам выбираю свою судьбу".
   Он резко поднимается на ноги, цепи его звякают.
   "Или это  традиция  всех  хозяек  Башни  Теней  -  изменять  Арану  с
менестрелями?"
   "За что, о боги?!" - только и могу выговорить я. А он берет  лютню  и