взглянув   на   карту,   он   мог
ориентироваться, как старожил. В родном - его  невозможно  было  запутать.
Сейчас:  с  завязанными  глазами,  лежа   -   он   мог   определить   свое
местоположение с точностью до квартала. Даже если  бы  водитель  попытался
запутать его, кружа по переулкам, он все равно знал бы, где они  находятся
и куда направляются: курсограф  в  мозгу  работал  безотказно.  Мутантское
наследство... Каинова печать.
     Сейчас будет развилка: перекрытая (не для всех) дорога в Старый порт,
а если правее - шоссе на  Боргос,  еще  правее  -  "лепесток",  ведущий  в
туннель под шоссе и дальше - к деловому центру. Поедем, наверное, прямо...
     Взлетный рев идущего на обгон  грузовичка  ударил  по  ушам.  Тут  же
завизжали тормоза, покрышки, Ноэля бросило вперед, чей-то крик,  стекло  и
железо, вонь, удары  не  слышны,  вспышка  под  черепом,  выстрелы:  один,
другой, третий... Скрежет. Тихая брань. Тишина.
     Ноэль очнулся и понял, что его несут. Несут  как  ребенка,  подхватив
под спину и  под  колени.  Скорее,  скорее,  торопил  кто-то  знакомый,  и
мучительная неузнаваемость голоса царапала больнее,  чем  настоящая  боль.
Потом его стали укладывать в машину, и он опять уплыл.
     Вновь он пришел в себя  уже  в  помещении.  Он  чувствовал,  что  это
помещение, потому что воздух  был  спертый  и  воняло  сырой  человеческой
грязью. И - чего-то не хватало. Чего именно -  он  долго  не  мог  понять.
Наконец, понял. Не было повязки на глазах. Значит, их можно открыть...
     Почему-то пришел страх. Как на пороге кабинета зубного врача.
     Веки просвечивали розовым.
     Глаза открылись не сразу. Не с первой попытки.
     Над ним был  щелястый  потолок  из  серых  необработанных  досок.  На
длинном шнуре висела голая лампочка.
     Ноэль наклонил голову набок. Теперь он видел еще и стену.
     Стена была из расслоившейся перепачканной красками фанеры. Листы были
прибиты к каркасу  из  криво  сколоченных  горбылей.  Два  почерневших  от
времени телеграфных столба -  на  одном  сохранились  даже  перекладины  с
изоляторами - удерживали это все на себе.  На  высоте  выше  человеческого
роста между столбами висела толстая и  широкая  плаха,  непонятно  на  чем
держащаяся. На плаху опиралась грубая приставная  лестница.  Повыше  плахи
темнели два неровных отверстия.
     Он посмотрел в другую сторону.
     Здесь стена была совсем рядом, так что  видны  были  пятна  грязи  на
фанере и загнутые острия гвоздей, торчащие из досок. Зато здесь было окно.
Заляпанные косые куски стекла, прижатые гвоздями к деревянной раме.  Ноэль
смотрел в это окно снизу вверх и видел только кусочек неба. В  небе  зияла
дыра, формой похожая на головастика. Вокруг дыры голубая эмаль облупилась,
выставив ржавого цвета основу.
     - Очнулся, - сказал рядом голос Стаса.  Ноэль  перевел  взгляд  туда,
откуда пришел голос.
     Это действительно был Стас. Только мертвый.  Высохшая  вяленая  плоть
облегала  кости.  Лицо  -  нарисованное  на  том  пергаменте,  в   который
превратилось  настоящее  лицо   -   неподвижно   улыбалось.   Глаза   сухо
поблескивали. Кто-то другой был за этими глазами.
     - Слава богу, - сказал другой голос, и другой мертвец встал  рядом  с
первым. Джиллина. Лица у него  не  было,  и  узнал  его  Ноэль  только  по
оперкостюму, сметанному из бумажной  мешковины  серо-синего  цвета,  и  по
голосу, высокому и нервному. - А мы уже не знали, что  думать.  Совершенно
целый, а без реакции... Супер, ты слышишь?
     - Слышу, - одними губами произнес Ноэль. - Слышу.
     - Ты как, в порядке? - тревожно спросил Стас. Лицо его не переставало
улыбаться.
     - В порядке...
     Звуки,  выходящие  из  его  губ,   казались   совершенно   инородными
окружающему. Будто невидимые пузыри отрывались и уплывали.
     - Вито... где?
     - Здесь Вито, здесь. Только он в сопоре. Томаш с ним возится. Говорит
- многослойка. Этот Микк - молодец. Пуля в бедре, пуля  между  ребер  -  а
Вито дотащил. Молодец. Ты сам-то помнишь, что с вами было?
     - Нет, - сказал Ноэль, подумав. - Меня проверяли?
     - Чист, как младенец, - сказал  Стас.  Ноэлю  показалось  вдруг,  что
из-за его плеча на миг выглянуло что-то лоснящееся и тут же спряталось.
     - Хорошо, - Ноэль закрыл глаза. Так было легче. -  Чем  эта  затея  с
Кипросом кончилась?
     - Убили его. Эти, которые тебя везли. Прямо в лоб. - Голос Стаса.
     - Мы его забрали, - добавил голос Джиллины. - А тех оставили.
     - Не уследил я, - голос Стаса виновато дрогнул. - А  он  неопытный  -
выскочил, побежал... Ты его хорошо знал?
     - Вместе росли, - сказал Ноэль. - В одном дворе.
     - Я понимаю, - сказал Стас. - Я знаю, что  ты  чувствуешь.  Но  я  не
успел. Даже подумать не мог, что он побежит...
     Ноэль открыл глаза. Стас по-прежнему улыбался.
     - Позови Вильгельма, - зачем-то сказал Ноэль.
     - Он дежурит на эрме.
     - Посиди за него...
     Стас повернулся и пошел. Со спины он казался более живым. Джиллина не
шевелился. Ноэль перевел взгляд на него, и он тут же стал поправлять  свой
бумажный мундирчик. Ну, чего ты ту топчешься, хотел спросить Ноэль, но  не
спросил.
     Появился Вильгельм.  Шагов  его  не  было  слышно.  Он  всегда  ходил
бесшумно, и лишь теперь Ноэль  понял,  почему:  Вильгельм  был  матерчатой
куклой, набитой чем-то легким. Лишь голова его была пластмассовой  головой
манекена.
     - Что, Ноэль? - спросил он, не открывая тонкогубого рта.  -  Ты  меня
звал?
     - Да. Хочу тебя попросить... тебя попросить... - Господи, надоумь,  о
чем я должен его попросить, о чем? Ноэль закрыл и тут же открыл  глаза.  -
Запиши имена, я боюсь...  забыть...  Запиши:  Гейнц  Гроссбландер...  Ларс
Игнацио... Максим Крэгг... Запиши...
     - Я записал, Ноэль. Кто это? Поискать их?
     - Это мое. Лично мое. Дело.
     - Как хочешь. Это все? Ты за этим меня звал?
     - Нет. Как "черный шар"?
     - Никак, - заметно помедлив, сказал Вильгельм.
     -  Слушай  меня  внимательно.  Мы  не  контролируем  еще  один  канал
поступления информации. Через обоняние. Этот синий кодон-сборщик...
     - Знаю, Ноэль. Томаш допер до этого.
     - И... что?
     Вильгельм не ответил. Он мягко потрепал Ноэля по плечу, повернулся  и
пошел прочь. Он шел походкой  мультипликационных  кукол:  каждое  движение
состояло из десятка статичных поз, сменяющих одна другую почти -  почти  -
неуловимо.
     - Вильгельм! - позвал Ноэль. Но Вильгельм не вернулся.
     Мертвец Джиллина возобновил свои бессмысленные прихорашивания.  Ноэль
отвел от него взгляд: Джиллина замер. Стой так, подумал Ноэль. Теперь надо
было сделать то, что делать было особенно  страшно:  посмотреть  на  себя.
Тело свое он чувствовал, однако инстинктивно - или это  было  внушение?  -
опасался делать какие-нибудь движения. Но  ведь  надо  когда-то  начинать,
подумал он. Для начала - поднимем руку...
     Он почувствовал, что его правая рука  шевельнулась  и  легла  ладонью
кверху.
     Поднимаем...
     Нет, рука лишь напряглась, силясь развернуться еще больше  -  ладонью
наружу.
     Понял.
     Он сделал усилие в том же направлении - развернуть ладонь  -  и  рука
тут же взлетела вверх и упала за головой.
     Уже кое-что...
     После нескольких попыток ему удалось  поднять  руку  из-за  головы  и
задержать ее напротив лица.
     Он был готов ко всему - кроме того, что увидел. Это  была  его  рука.
Просто испачканная  чем-то,  не  вполне  еще  послушная  -  но  ничуть  не
изменившаяся. Небольшая кисть, коротковатые пальцы с квадратными  ногтями,
сине-розовый шрам от недавнего ожога... Ноэль перевел взгляд на  Джиллину.
Тот вновь ожил, поправил ремень, спросил:
     - Я тебе пока не нужен?
     - Нет, - выдохнул Ноэль.
     - Если что - позови. Я тут рядом.
     Ноэль, скосив глаза, смотрел ему вслед. У Джиллины было что-то  не  в
порядке с походкой. Прямое туловище уплывало, а  ноги  подволакивались  за
ним, не всегда касаясь пола. Ноэль снова посмотрел на руку. Рука тряслась,
и он не знал, что нужно сделать, чтобы остановить ее.  Рука  тряслась  все
сильнее и сильнее.
     Все силы уходили на то, чтобы не закричать.
     Потом вдруг поднялась левая  рука,  обрушилась  сверху  на  правую  и
прижала ее к груди. Ноэль чувствовал, как  медленно  затухают  судороги  и
толчки.
     Откуда-то пришел холод.
     Я чист, подумал Ноэль. Стас сказал, что я чист.  И  Меестерс  говорил
что-то подобное. Он говорил, что меня надо  заново  учить  видеть.  А  это
значит... это значит...
     Это значило только то, что сейчас он видел мир таким, каков он есть.
     Холод усиливался.



                          ТОУН АЛЕКСАНДР ДЖАЛЛАВ

     - В сущности, этот мир рушится под  собственной  тяжестью,  -  сказал
сидящий напротив Джаллава старик, передвигая какую-то фигуру на  доске.  -
Все, что делаем мы - это лишь попытки увернуться от обломков.
     Джаллав позволил своему носителю сделать ответный ход.
     - У нас  не  возникло  впечатления,  что  здешние  процессы  ведут  к
неотвратимому фатальному исходу, - сказал он.
     -  Ведут,  -  сказал  старик.  -  Истощение  биосферы   уже   перешло
критическую  точку.  Через  тридцать  лет  стали  бы  проявляться  эффекты
третьего-четвертого порядка.  Вам,  к  счастью,  это  незнакомо.  Взрывное
развитие наиболее приспособляемых, наиболее агрессивных форм  жизни.  И  в
результате - формирование примитивного злобного божества. Которое  создаст
еще более примитивный и злобный мир. И так по нисходящей -  до  воплощения
зла.
     - Если вас послушать, - сказал Малигнан из-за плеча  Джаллава,  -  вы
заботитесь только о добре. А если присмотреться к вашим методам...
     Малигнану в носители досталась женщина. Может быть, поэтому он слегка
нервничал.
     - К нашему глубочайшему сожалению, Создатель не  оставил  нам  других
методов, - старик сделал очередной ход. - И либо мы  ничего  не  делаем  и
соглашаемся с распространением зла, либо творим малое зло, чтобы  избежать
большого. Третьего не дано.
     - Не знаю... - рука Джаллава  повисла  над  доской.  -  Я  не  берусь
спорить об обстановке в целом - но этот мир я бы попытался спасти. И  вам,
и нам известны его проблемы, и  вы,  и  мы  достаточно  сильны,  чтобы  их
разрешить. Наша этика требует бороться за жизнь больного до конца.
     - Это достойно уважения, - сказал старик.  -  Но  представьте,  какой
была бы ваша этика, если бы больной, вместо того,  чтобы  просто  умереть,
превращался бы в мерзкое опасное чудовище?  В  древности  наша  раса  была
подвержена такой болезни, - сказал он и посмотрел на Малигнана.
     - И вы убивали больных? - спросил Малигнан.
     - А как бы поступали вы? - спросил старик.
     Джаллав в молчании сделал какой-то ход.
     - Есть все признаки того, что этот мир поражен подобной  болезнью,  -
продолжал старик. - Когда вы шли сюда, то обратили, наверное, внимание  на
то, что этот город просто скучен.  Голые  стены,  слишком  широкие  улицы,
одинаковые люди. У радуги здесь четыре цвета. Если так  пойдет  дальше,  в
этом мире останутся лишь прямые углы,  несколько  оттенков  серого  и  две
сотни  слов  в  языке.  Причем  люди  изменений  не  заметят.  Подавляющее
большинство из них.
     - А те, кто заметит?
     - Им будет очень плохо. Но они ничего  не  смогут  объяснить.  Смешно
жалеть о том, чего нет в природе.
     - Очень знакомое чувство, - сказал Джаллав.
     - Ничего удивительного, - сказал старик. - Все чисто  технологические
миры подвержены этому процессу. Инфляция образности.
     - А ваш?
     - Наш мир не чисто технологический.
     - Объясните, пожалуйста.
     - В свое время, около десяти тысяч лет назад, наш  мир  прошел  через
эту  стадию.  Правда,  нам  повезло.  Видите  ли,  наша  раса  способна  к
эмпатическому общению. И нам  удалось  сохранить  контроль  за  ситуацией.
Правда, это стоило нам двадцати миллиардов  жизней  на  протяжении  тысячи
лет. Но в конце концов  нам  удалось  найти  свое  место  в  преображенной
биосфере, а ей, в свою очередь, удалось приспособить нас к себе.  Божество
нашего обновленного мира  оказалось  мудрым  и  светлым  и  создало  такой
прекрасный мир, как Сартас...
     - Извините, - сказал Джаллав, - вы уже  не  в  первый  раз  говорите:
божество. Что вы имеете в виду?
     - Я имею в виду божество. Создателя. Других названий я не знаю. Того,
кто создает миры.
     - Кто создает миры... Это - в прямом смысле?
     - Конечно.
     - То есть мир создает божество, а божество затем создает другой  мир?
Я правильно понял?
     - Абсолютно правильно.
     - И так - до бесконечности?
     - Не знаю. Возможно, да. Предела пока не положено.
     - И все миры - в одном месте?
     - Не понимаю вопроса. Вы же перемещаетесь из мира в мир. В одном  они
месте или в разных?
     - Я имел в виду: один мир приходит  на  смену  другому  или  все  они
существуют совместно? Но я уже понял. Скажите мне вот что:  как  именно  в
мире появляется божество?
     - Это очень долгий процесс. Все живое,  общаясь  меж  собой,  создает
некую идеальную субстанцию, которую  мы  называем  "цаас".  Чем  теснее  и
интенсивнее общение, тем плотнее цаас. Когда в него включаются люди,  цаас
приобретает  сходство  с  разумом.  Он  начинает  активно  познавать  мир.
Естественно, создает свое представление об этом мире.  В  какой-то  момент
это  представление  становится  достаточно   завершенным,   чтобы   начать
самостоятельную жизнь. Возникает новый мир, в нем тут же  образуется  свой
цаас. Поскольку представления о мире всегда отличаются от самого мира,  то
вновь образуемый мир отличается от предыдущего - на характер божества...
     - Минутку... Получается,  что  божеству  достаточно  вообразить  -  и
появляется новый мир?
     - В определенном смысле - да.
     - И мир существует в воображении божества?
     -  До  тех  пор,  пока  не   станет   способен   к   самостоятельному
существованию.
     - А потом?
     - Потом он просто существует. Я не могу понять, о чем вы спрашиваете?
     - Образовавшийся мир - он тоже идеален?
     - Нет, конечно. Он вполне реален. У него свои законы...
     - А вещество? Материя? Она откуда берется?
     - Когда цаас осознает,  что  мир  вещественен,  что  у  материи  есть
свойства,  существенно  влияющие  на  основы  мироздания,  он  вводит  эти
свойства  в  свои  представления.  Таким  образом,  возникающий  мир  тоже
становится материальным... Цаас не осознает, что творит мир.
     - Мы не поймем друг друга. Или поймем, но нескоро. Давайте вернемся к
этому  конкретному  миру.  Вы  хотите  в  первую   очередь   предотвратить
появление, как вы сказали, примитивного и злого божества? Но, может  быть,
как раз для этого и следовало бы поддержать людей? Помочь им, направить...
     - Здесь это делать уже  поздно.  Единственное,  что  остается  -  это
эвакуировать население. Чем мы и заняты, собственно.
     - Эвакуировать? Куда? И как? Тела...
     - Тела остаются здесь, естественно. И остаются те немногие, кто будет
способен удерживать здешний цаас от судорожных движений. Такие люди  есть.
Наши агенты будут помогать им. Ваши,  надеюсь,  не  будут  мешать.  Думаю,
через сотню лет мы стабилизируем этот мир.
     - А куда вы хотите эвакуировать всех? Ведь свободных тел - единицы...
     - Для них уже создан новый мир. Он достаточно беден  -  но  это  ведь
только лагерь для беженцев. И еще сорок миров - в работе. Это как раз  то,
чем вы интересовались, сударыня, -  старик  поклонился  Малигнану.  -  Чем
занимаются жители королевства Альбаст. Они творят новые миры.
     - Вы хотите сказать?..
     - Да. Эту функцию божества мы освоили. Не очень давно и не так хорошо
- но кое-что мы уже можем.
     Джаллав посмотрел на Малигнана, на своего визави, сделал ход.
     - Вам шах, - услышал он свои слова.
     - Ушел, - старик задержал руку над доской. - Поправляю фигуры.
     - Да, пожалуйста... И когда же вы хотите начать эвакуацию?
     - Она уже происходит - постепенно.  Сейчас  темп  ее  ускоряется.  По
нашим подсчетам, через два года здесь останется не  более  пяти  процентов
личностей.
     - Шах и следующим ходом мат, - сказал Джаллав.



                         МИКК, ИЛИ ПАВЛИК САМОХИН

     Когда в карманах осталось три патрона, он протрезвел. Или остолбенел.
Или что-то еще случилось с ним,  что-то,  заставившее  его  выпрямиться  и
оглядеться.
     Пейзаж уже мало напоминал тот, что был до начала  боя.  Ущелье  стало
уже,  мост  -  шире  и  массивнее.  Прежняя  дыра  туннеля  теперь  больше
напоминала ворота в каменной стене.  И  сама  эта  стена,  противоположная
сторона ущелья, теперь, приблизившись, казалась не  дикой  и  скальной,  а
сложенной из грубых темных, почти черных  кирпичей.  Пустынное  каменистое
плато впереди, казавшееся бескрайним,  вдруг  обрело  границы:  из  белого
марева проступили будто светящиеся изнутри голубые  горные  цепи.  И  лишь
дорога позади осталась неизменной: узкий каменный карниз, уходящий  вверх,
в клубящийся мрак. Странное мерцание, потерянный  блеск,  разбросанный  по
ней, продолжался еще и во мраке, но потом терялся и он.
     Серые туши чешуйчатых коней,  белые  холмики  их  всадников  усеивали
пустошь. Молчание висело над всем этим - рядом с белесым мертвым солнцем -
и лишь земля вздрагивала под ногами, будто там, в глубине, проворачивались
какие-то застоявшиеся огромные механизмы.
     Леонида Яновна стояла в рост, открыто,  неподвижно.  Единственная  из
всех, она была не в ватнике, а в свободной  белой  накидке.  Казалось,  ни
жар, исторгаемый пустошью, ни холод камней  под  ногами  не  касались  ее.
Неподалеку от нее Пашка видел Архипова, настороженного, готового ко всему.
Марья Петровна, в испятнанном черным ватнике, сидела над убитыми. Куц  был
убит, и Фома Андреевич, и Петюк. Куда-то пропала  Оксана.  Наверное,  тоже
была убита, но найти ее не смогли. Татьяна, черная и  острая,  как  галка,
бродила между камней, разыскивая что-то.  Дим  Димыч  сидел,  повернувшись
спиной ко всему. Тяжелый архиповский механизм лежал  у  него  на  коленях.
Может быть, он и не стрелял ни разу,  подумал  Пашка.  И  где-то  был  еще
Малашонок, но его Пашка не видел.  И  был  еще  сам  Пашка,  с  его  тремя
патронами к вертикалке шестнадцатого калибра...
     Вновь за спиной зацокали  копыта.  Пашка  оглянулся:  из  зева  ворот
выезжали новые всадники в белом.  Теперь  их  было  четверо.  Трое  пониже
окружали высокого и статного, в  сложном  и,  наверное,  тяжелом  головном
уборе. Их кони шли мерной неторопливой рысью. Тошнотворный восторг накатил
на Пашку. Стиснув зубы, он ждал  приближения  всадников.  И  тут  раздался
настоящий грохот.
     Он еще успел увидеть, как разлетаются каменные глыбы -  и  тут  же  в
туче пыли появилась когтистая лапа! Следующий удар взрыл изнутри землю. Из
трещин хлынуло пламя. Потом земля приподнялась еще,  опала  -  и  появился
дракон.
     Он был прекрасен!
     Он был прекрасен и страшен, и смертельно опасен - но прекрасен прежде
всего. Кощунством было - повредить ему. Дракон повел головой, освобождаясь
от последних комьев, камней и пыли, и поднял лапу. Шум пересыпаемых  монет
сопровождал его движения. Потом  он  волнообразно  изогнулся  -  и  тонкий
жесткий хвост с визгом рассек воздух и впечатался в землю. Глыба  размером
с быка расселась пополам от этого удара.
     Сзади кричали лошади. Пашка не оглянулся.
     Встречный выстрел был почти не слышен - но в груди дракона  появилась
мгновенная вмятина. Зелеными  сверкающими  брызгами  разлетелись  чешуйки.
Высоко взметнув хвост, дракон встал на задние лапы - и выдохнул пламя.
     Оно было почти невидимым -  но  чадно,  как  кучи  тряпья,  вспыхнули
убитые - и Марья Петровна. Комком огня  она  метнулась  вперед,  навстречу
дракону, и упала между камней, и осталась лежать,  а  пламя  корежило  ее,
мертвую или еще живую, и убит