ишенька.
Иногда я пытаюсь заставить себя что-то  испытать,  веду  себя  так,  будто
кого-то ненавижу или в кого-то влюблена, начинаю жалеть себя -  но  ничего
не  получается.  То  есть  получается  изображать.  Наверное,  я  все-таки
мертвая.
     Мишенька, нет сил  больше  писать,  мы  ведь  как  на  войне,  и  без
передышки вот уже месяц. Я люблю тебя, и нет для меня ничего, кроме  тебя.
Прощай, Мишенька, хороший мой, сердце мое, душа моя, единственный мой. Это
я, твоя Танька".

     Ошеломленный, Мишка лежал неподвижно. Потом что-то лопнуло в  нем,  и
он, зажимая рот руками, завыл - зверем завыл от безмерности этой потери...
     Он проснулся и тут же вспомнил обо всем. Комнату заливал свет. Болела
грудь. Болела так,  что  ни  вздохнуть,  ни  коснуться.  После  вчерашнего
избиения. Вчерашнего... ничего себе. Мишка  обвел  глазами  комнату.  Нет,
ничто не изменилось. А вот если выйти за дверь...
     Не знаю. Просто ничего не знаю. Все так, как есть. Тайна.
     Он шевельнулся - и вдруг в левой руке ощутил что-то. Поднес  к  лицу,
разжал пальцы...
     На ладони лежал маленький двуручный меч.
     Я так и спал с ним, улыбнулся Мишка. Он всегда помогал,  когда  очень
плохо.
     Тоже - тайна. Или - одна и та же?..
     События того давнего дня Мишка помнил кристально.
     Линза была что надо: размером с чайное  блюдце,  толстая  и  тяжелая.
Просто замечательная линза. Мишка сидел на скамейке, держал ее  в  руке  и
ждал, когда вновь выглянет солнце. Требовалось закончить начатую  надпись:
"Козел - козел". Козла сегодня не было,  уехал  с  родителями  в  деревню,
поэтому писать правду было легко и приятно. Пока что Мишка дошел только до
буквы "О" в первом слове.
     Стоял июль, только что отцвели тополя, грязный, прибитый  дождем  пух
еще лежал по краям тротуаров.  Тополя  росли  везде,  но  этот  двор  был,
конечно, особенный. В других дворах по три, ну, по пять деревьев, чахлых и
стриженых под колобки, а тут  -  целых  восемнадцать,  старых,  кряжистых,
разлапистых и развесистых, по ним лазали, на сучья подвешивали  качели,  к
стволам привязывали веревки для белья и гамаки,  а  осенью  баба  Катя  из
седьмой чуть не  на  карачках  ползала  между  ними,  собирая  плотненькие
коричневые грибочки. А  пух  -  он  беспокоил  только  взрослых.  Малышне,
например, он даже нравился, они что-то мастрячили  из  него,  ну,  а  люди
постарше сгребали пух в кучки, бросали спичку и смотрели, как замечательно
горит. Взрослые к этому занятию относились нервно. Черт  их  поймет,  этих
взрослых: лежит пух - плохо, жжешь его - тоже плохо...
     - Ух ты! - сказал кто-то за спиной. Мишка  обернулся  -  это  подошел
Филька из второго подъезда. Он подходил всегда бесшумно и всегда  сзади  и
подглядывал. Не сказать, что он прихвостень Козла,  но  приятель.  Поэтому
Мишка спросил неприветливо:
     - Чего надо?
     - Линзочка у тебя - классика! - сказал Филька. - Махнем, а?
     - Нет, - сказал Мишка. - А на что?
     - А вот, - сказал Филька и достал из  кармана  ножичек.  Впрочем,  не
совсем ножичек, скорее, крохотный, на ладони поместился,  меч.  Крохотный,
но совсем как настоящий: витая рукоять, крестовина, а в набалдашник вделан
зеленый блестящий камушек. И по  крестовине  тоже  несколько  камушков,  а
лезвие настоящее, голубоватое, и по лезвию тонюсенькими буковками какая-то
надпись.
     - Острый - жуть, - сказал Филька. - Я за лезвие схватился - вот! - он
сунул под нос Мишке указательный палец. Порез был глубокий, но  кровь  уже
не шла.
     - А где взял? - спросил Мишка.
     - Где-где. Сам знаешь, где. Места надо знать. Ну, меняем?
     Вообще-то Мишка знал, что, если дядю Саню как следует  попросить,  он
даст другую линзу - у него несколько от какой-то старой штуковины...
     - Тогда еще твою "Авиапочту" впридачу, - сказал Мишка.
     Теперь замялся Филька. Отдавать две вещи за одну ему не хотелось.
     - Дай-ка еще посмотрю, - сказал он.
     Мишка дал ему линзу. Филька  навел  солнечную  точку  на  скамейку  -
дерево сразу задымилось.
     - Здорово, - сказал он. - Как лазером. Ладно, махнули. Только марка у
меня дома. Я ее тебе потом отдам.
     - Ну уж, - сказал Мишка. - Ты потом забудешь. Пошли.
     Они поднялись на третий этаж,  Филька  ключом  открыл  дверь,  и  они
вошли. Пахло обедом.
     - Подожди тут, - сказал Филька. - Я сейчас.
     Он разулся и босиком прошлепал  в  комнату.  Там  он  возился,  потом
закричал:
     - Баб! Ты убирала - где мой кляссер?
     - Не знаю, все там, - ответили ему. - Ишшы.
     Из комнаты в коридор  вышла  Любка,  троюродная  Филькина  сестра  из
города со смешным названием Пневск, ее привезли сюда потому, что  родители
уехали в Африку строить там ГЭС. Любка была конопатым въедливым  существом
семи лет.
     - Привет, - сказал Мишка.
     - Привет, - сказала Любка. - А я тебя знаю. Это ты  пускал  позавчера
самолет с резиновым моторчиком.
     - Я, - сказал Мишка.
     - А где он теперь?
     - Потерпел аварию, - сказал Мишка. - Разбился.
     - А летчик?
     - Летчик спасся с парашютом, - сказал Мишка. - И теперь пробирается к
своим через линию фронта.
     - Он у тебя тоже маленький? - спросила Любка.
     - Кто?
     - Летчик.
     - Маленький. А почему тоже?
     -  А  Филька  с  Толиком  говорили,  что  у  них  спрятаны  маленькие
человечки. Они их будут теперь всему учить. Они вообще в тополях живут,  в
дуплах. Там у них ходы проделаны, много, целый город. Только никто про это
не знает. И ты никому не говори.
     - Почему?
     - А чтобы была тайна. Какой  интерес,  когда  все  знают?  Когда  без
тайны, это неинтересно.
     - Нашел, - сказал Филька. Он опять подошел неслышно. -  Ты  чего  это
ему разбалтываешь?
     - А он и так знает.
     - Когда тайна, то говорить никому нельзя! - Филька  дернул  Любку  за
ухо. Любка надулась, но - Мишка даже удивился - бабушку звать не  стала  и
даже не пикнула, хотя вон как ухо покраснело.  -  А  это  тебе,  -  сказал
Филька, протягивая Мишке меч и марку. - Во какая штука у нас теперь есть -
зашибись!
     - Ты этот меч у своего отобрал? - угрюмо спросила Любка.
     - Я тебе сказал - помалкивай! - прикрикнул Филька. - А то!..
     - Так я пошел, - сказал Мишка. - Пока.
     - Пока-пока!
     На лестнице Мишке вдруг пришло в голову: надо посмотреть на меч через
увеличительное стекло! Но для этого надо возвращаться...
     Он  подошел  к  Филькиной  двери.  За  дверью  тихо  возились.  Мишка
постучал. Возня стихла, Филька приоткрыл дверь.
     - Чего тебе? - спросил он недовольно.
     - Дело одно есть, - сказал Мишка. - Пусти.
     - Ну?
     - Надо посмотреть на меч через увеличилку.
     - Ага, - сказал Филька и впустил его.
     Любка стояла, насупившись. Левую руку она  прятала  за  спину.  Мишка
старался не замечать этого.
     Под увеличением меч стал совсем как настоящий, такие точно мечи Мишка
видел  на  открытках.  Буквы  видны  были  отчетливо,  но  все  они   были
непонятные.
     - Ну? - подал голос Филька.
     - Не по-русски написано, - сказал Мишка.
     - Хочешь, за словарем сбегаю?
     - За русско-нерусским? Скажи лучше, где ты его взял?
     - Взял вот где-то, - вредным голосом сказал Филька. - Не скажу.
     - Отобрал, - прошептала Любка.
     - У кого?
     - Не твое дело, - разозлился Филька.  -  Взял  вещь  -  и  иди  себе.
Иди-иди. А с тобой мы еще потолкуем, - повернулся он к Любке.
     Заступаться за девочек, думал Мишка, спускаясь по лестнице. Ага,  тут
заступишься - бабка в квартире. Ты же и виноватым будешь.  А  он  ей,  гад
такой, руки выкручивает...
     Но какая девчонка! Вот бы такую сестру...
     Дома он положил меч на стол и  долго  его  разглядывал,  все  пытаясь
представить себе, каким же должен быть воин, владеющий этим  мечом.  Потом
пришли мать с отцом.
     - Обедал? - спросила мать. - Суп ел?
     - Ел, - сказал Мишка. Суп он действительно ел.
     - Ничего он не дурак, твой Лесников, - сказала мать отцу.  -  Помести
он твой материал - его тут же взгреют, а зачем ему  это?  Он  лучше  будет
тихо-мирно вести борьбу с грязью на улицах да хаять молодежные танцы...
     - Правильно, - сказал отец.  -  Он  не  дурак,  через  три  года  его
переведут куда-нибудь с повышением, а через пять лет придется возить  воду
для всего города за сто километров, а я буду страшно горд, что  во-он  еще
когда об этом  предупреждал...  Просто  обидно,  когда  на  глазах  газету
превращают в семейный календарь пополам с миндальным сиропом...
     А как бы хорошо было иметь маленьких человечков, думал Мишка. Строить
им дома, а они ездили бы в заводных машинах, а еще можно  было  бы  делать
для них корабли и самолеты, и чтобы они еще воевали - понарошку,  конечно.
Он представил себе, как на ковре сходятся две армии. Только им надо  будет
наделать деревянных мечей, эти слишком острые...
     А ведь еще весной кто-то говорил о маленьких человечках - будто видел
их на тополях. Тогда  пускали  в  луже  у  забора  новую  Димкину  яхту  и
заговорили, что хорошо бы на нее экипаж - и вот  тогда-то  кто-то  сказал,
что видел человечков на тополе. Не поверили... то  есть  не  то  чтобы  не
поверили, а решили, что выдумывает для интереса. Кто же это говорил?..
     - Я еще на улицу, - сказал Мишка. Меч он спрятал в ящик  стола  -  не
стоит брать с собой, потеряется. А фонарик...
     - Только не допоздна, - сказала мать.
     - Ладно, ма.
     Не было смысла искать на деревьях, что ближе к дому. Если  лезть,  то
на те, которые в глубине двора, у каменного двухэтажного сарая, где раньше
держали дрова, а теперь, когда в дом провели отопление, - всякое  барахло.
Попробовать на этот?  Сучья  высоко...  Мишка  приволок  от  сарая  доску,
подставил к стволу - держится. Занозистая, черт... По доске он добрался до
нижних сучьев, подтянулся и оказался на дереве. Дальше  легче,  дальше  по
сучьям - как  по  лестнице...  Здесь  был  свой  отдельный  мир,  зеленый,
ажурный, воздушный. Отсюда, от ствола, тополь был  совсем  не  такой,  как
снизу, с земли, снаружи... этого не объяснить, только  был  момент,  когда
Мишка почувствовал, что может не спускаться вниз,  может  остаться  здесь,
остаться и жить... Никого он, конечно, не нашел. Дупла были, и  много,  но
узкие и глубокие, и, как Мишка ни заглядывал, как ни светил фонариком, так
ничего и не увидел. Руку он тоже просунуть не смог, ход шел извилистый,  и
рука так не гнулась. Потом он увидел сквозь листья, как по галерее второго
этажа сарая прошел Филька, за ним еще кто-то,  потом  еще  -  трудно  было
разобрать сверху, кто именно - а потом прошел Козел со стеклянной банкой в
руках. Мишка, торопясь, стал спускаться. Козла он не любил  и  побаивался,
но все равно...
     В сарае было светло, горела электрическая лампочка на  шнуре,  и  все
стояли, окружив большую ржавую железную бочку, и смотрели в нее.  Стараясь
держаться незаметно, Мишка подошел к бочке и заглянул через край.
     Лампочка висела прямо над бочкой, и весь свет падал  в  нее.  На  дне
бочки был насыпан песок и набросаны камни и сучья. И на одном  сучке,  как
на  бревне,  сидели,  опираясь  спинами  о  стенку  бочки,  два  маленьких
человечка. Два настоящих человечка, только  с  белку  размером.  Оба  были
одеты в синие штаны и черные куртки. У одного на голове была шляпа.
     - А у лили-лилипутика ручки  меньше  лю-ти-ка!  -  пропел  Филька.  -
Ловите! - он, перегнувшись через край, сронил с ладони под ноги человечков
заточенную велосипедную спицу  и  выструганный  из  щепки  меч.  Человечки
шевельнулись, но не встали со своих мест и голов не подняли.
     - Не станут они сражаться, - сказал кто-то.
     - Гордые, - презрительно сказал Козел. - Ну, мы вас расшевелим. Ап!
     Он опрокинул свою банку над  бочкой,  и  из  банки  на  песок  плашмя
шлепнулась крыса! Человечки вскочили. Один быстро схватил  спицу,  ладонью
проверил острие и взял ее наперевес, как пику. Второй  взял  меч.  Рукоять
меча была остругана скверно, пальцы ее не обхватывали.
     Крыса шевельнулась, приподнялась, шмыгнула к стенке  и  там  замерла.
Усики ее шевелились.
     - Два дня не кормил, - сказал Козел. - Как уехал, так и...
     Прижимаясь  боком  к  стенке,  крыса  двинулась  по   направлению   к
человечкам. Тот, что со спицей, сделал шаг вперед - так, чтобы  прикрывать
своего  почти  безоружного  товарища.  А  тот,  подняв  меч  над  головой,
закричал:
     - Это же подделка! Люди вы или нелюди? Это же подделка!!!
     - Убери крысу! - заорал Мишка и  бросился  на  Козла.  Что-то  темное
вдруг поднялось в нем, подкатило к горлу и  глазам,  и  он  уже  не  видел
Козла,  а  только  огромную  ненавистную  рожу,  а  под  рожей  -  голубое
пульсирующее горло, в которое нужно вцепиться  и  не  отпускать...  Он  не
достал Козла - тот поспешно отскочил назад и два раза ударил Мишку кулаком
в губы. Мишка упал, но тут же вскочил, бросился - ему подставили  подножку
и  стали  пинать  ногами.  Он  опять  вскочил,  повалил  кого-то,  кого-то
отшвырнул, ухватился за край бочки, но повалить ее не смог, бочка устояла;
Мишку оторвали от нее и пинками и кулаками выбили за дверь. Позвать, понял
Мишка, кого-нибудь позвать! Отца!
     - Зуб выбили! - закричала мать, увидев  Мишку  такого  -  в  грязи  и
крови. - Никаких больше улиц!
     Мишка молча пробежал мимо нее в  комнату.  Отец  сидел  за  столом  и
печатал на машинке.
     - Папка, пойдем скорее, - заговорил Мишка  быстро,  глотая  слова,  -
папка, она их загрызет, скорей пойдем. У них мечи поотобрали, понимаешь, и
дали деревянный...
     - Миша, ты видишь - я работаю, - сказал отец. - Мы же договаривались.
И вообще - с кем это ты дрался?
     - Папка, это неважно, ну скорей, их еще можно спасти!
     - Кого - их?
     - Маленьких человечков!
     Отец, уже начавший было подниматься со стула, снова сел.
     - Сын, ты бредишь. Ну, подумай сам, ты же большой - какие могут  быть
маленькие человечки?
     - Настоящие человечки, только маленькие, а они пустили к ним крысу, а
меч у меня в столе лежит, ты понимаешь?
     - Скажи лучше, кто тебе так губу разбил? Дай-ка посмотрю...
     - Папка! Поздно будет, не успеем!
     Мишка бросился в свою комнату, схватил меч и вернулся.
     - Вот, видишь? Они у них отобрали, им теперь нечем сражаться,  пойдем
скорее!
     - А этот ножик у тебя откуда? Дай-ка сюда. И вообще - ни я никуда  не
пойду, ни ты никуда не пойдешь. Все.
     То же самое темное взметнулось в Мишке.
     - Проклятые! - закричал он и кинулся к двери. - Проклятые!!!
     Но в дверях стояла мать.
     - Кого это ты проклятыми честишь?
     - Пусти!!! - простонал Мишка.
     - Ах, ты... На мать с кулаками! Мерзавец маленький! А ну!..
     Совсем без сил лежал Мишка в постели. Плакать  он  больше  не  мог  -
выплакал все. Саднили разбитые губы, во рту все еще было солоно от  крови.
Саднила порезанная ладонь. Но меч он им не отдал. Меч лежал под  подушкой.
Из-за двери доносилось бубнение  диктора  программы  "Время".  Потом  мать
сказала:
     - Господи, что же это в мире творится. Вот ведь ни  газет  читать  не
хочется, ни телевизор смотреть. Страшно-то как, Володя... Так и хочется на
необитаемый остров. Чего людям не живется, чего им надо?
     Мишка лежал и думал. Чего людям надо? Много всего надо, а  главное  -
чтобы не отбирали настоящие мечи и не давали взамен щепки, да еще накануне
сражения... Тьма обступала его со всех сторон. Мишка  повернулся  на  бок,
сунул руку под подушку, нащупал меч.  Ему  показалось,  что  рукоять  меча
растет, становится как настоящая, вот ее можно  обхватить  как  следует...
"Спи, мальчик", - обещающе сказала темнота. Таким же тоном говорит  Козел:
"Иди сюда. Иди, иди..."
     Спи, мальчик.



                            НИКА, ИЛИ АННАБЕЛЬ

     - А вы, Берт? - повернулась к нему Аннабель.
     Берт  помедлил.  Тронул  щипцами  дрова  в  камине,  положил   поверх
догорающих еще две чурочки.  Отсвет  огня  странным  образом  смягчал  его
черты.
     - Не знаю, принцесса... Я согласен с генералом - пройти прямым  путем
будет  немыслимо  трудно.  Невозможно.  Но  уходить  в  изнаночный  мир...
Наверное, это правильно. Но мне просто не хочется.
     - Понятно... Вашего мнения, Бернард,  я  не  спрашиваю,  вы  вряд  ли
знаете, о чем идет речь. Я права?
     - Да, ваше высочество.
     - Но вы, может быть, лучше нас знаете: сможем ли мы пройти к  столице
дорогами?  Переодевшись,  прикинувшись,   с   нужными   документами,   еще
как-нибудь?
     - Я  не  знаю  такого  способа,  -  медленно  сказал  улан.  -  После
сегодняшнего столкновения будут поставлены  на  ноги  все  гарнизоны,  все
пароли и пропуска изменятся, задерживать будут по малейшему  подозрению...
а выдавать себя за гернотов мы не сможем.
     - Это так, ваше высочество, - подтвердил генерал. - О том же  говорил
и Дракон, вы помните: путь по дорогам будет возможен только в том  случае,
если мы незаметно пройдем приграничную полосу. И даже при этом требовались
всяческие ухищрения. А мы переполошили осиный рой...
     - Я подозреваю, что нас  подталкивают  именно  к  такому  решению,  -
сказала Аннабель. - Слишком уж подчеркнуто нас оставили в покое...
     -  И  об  этом  говорил  Дракон,  -  сказал  Берт.  -   Он   говорил:
прислушивайтесь к предчувствиям и никогда не идите против них.
     - Я думаю, - сказал улан,  -  нам  нужно  перестать  обсуждать  планы
вслух.
     Все посмотрели на него.
     - Последнее время герноты научились ставить себе на службу  зверей  и
птиц. В основном для шпионажа. Мне послышался шорох...
     - Ветер, - неуверенно сказала Аннабель.
     - Все равно. Давайте помолчим и послушаем.
     - А разве их прислужники могут входить в Эпенгахен?
     - Не знаю. Я не знаю даже, как сами герноты: не  могут  сюда  входить
или просто не хотят.
     Будто похолодало внезапно. Будто потускнел свет огня и плотнее  стала
темнота за окнами. Рука, ища  успокоения,  легла  на  рукоять  меча.  И  в
наступившей тишине обнаружились тихие скребущие звуки, приходящие сверху.
     - Нет! - Аннабель остановила вскочившего на ноги генерала. -  Сделаем
иначе...
     Они вышли из приграничной полосы, и можно было применять  те  методы,
которые в приграничье могли их выдать или погубить. Аннабель открыла ранец
и на секунду задумалась. Потом взяла кисет  и  трубку.  Генерал  понял  ее
замысел и, пока она набивала трубку, достал из камина уголек.
     Пряно-горький  осенний  дым,  воскрешающий  забытые  сны...  Аннабель
подержала его в легких, во рту - и выпустила, особым образом сложив  губы.
Села,  как  предписывалось:  сведя  стопы  и  предплечья  и  касаясь   век
подушечками пальцев. Несколько секунд - несколько ударов сердца - прошло в
темноте; потом возник зеленоватый свет.
     Сначала это было просто  пятно,  разгорающееся  где-то  позади  глаз;
потом в пятне появились другие пятна, темные и  светлые,  а  потом  как-то
сразу она увидела саму себя, сидящую на полу перед камином в нелепой позе,
своих  спутников,  напряженно-неподвижных,  опасно  блестящее   оружие   и
небрежно сваленные в кучу седла и седельные сумки. Она видела это  сверху,
с высоты больше своего роста. Потом легко повернулась и поплыла к  широкой
лестнице, ведущей на второй этаж.
     Двусветная  зала  второго  этажа,  захламленная,  заваленная   сухими
листьями, была пуста. Аннабель прислушалась. Звук доносился от  окна.  Вот
от этого, справа, высокого, стрельчатого,  с  еще  сохранившимися  кое-где
осколками стекол в переплете...
     С той  стороны  колеблемая  ветром  ветка  цепляла  железный  козырек
карниза.
     Аннабель усмехнулась и открыла глаза. Но в  последний  миг  еще  тем,
"зеленым" зрением она увидела за окном...
     - Лошади!
     Как подхваченные ветром, мужчины вылетели из дома. Аннабель двигалась
медленнее - первые шаги были неуверенными,  ноги  подгибались.  Потом  это
прошло.