ек на положение самого Перегрина заставил того удивленно замолчать до тех пор, пока мелодичный звонок не возвестил о прибытии лифта. Отворились двери, выпустив троих барристеров в черных судейских мантиях. Адам занял место в пустой кабине, а Перегрин едва не остался на площадке.
     - Позвольте, если я правильно понял, - выпалил он, едва двери лифта закрылись за ними, - вы хотите сказать, что подсудимый и впрямь занимался черной магией?
     - О, нет никаких сомнений в том, что он пытался это сделать, - ответил Адам.
     Перегрин потрясенно уставился на него.
     - И как, успешно? - спросил он.
     - Нет, - отрезал Адам, уставившись на кнопки лифта. - Этот испорченный юнец, не довольствуясь достатком, который у него уже имелся, обратился к силам, владеть которыми ему не полагалось. Он занялся тем, что представлялось ему разновидностью черной магии. К сожалению, от этого пострадали невинные животные, а невинная старая дама потеряла дом, любимых питомцев и едва не лишилась жизни. Если бы за этим стояло что-то, кроме отвратительных капризов избалованного подростка, его деятельность привлекла бы мое внимание гораздо быстрее. А так он только обманывал себя, что ему чего-то удалось достичь, - что, на мой взгляд, гораздо лучше, чем если бы он и впрямь добился результата. Вот только жертвам его до сих пор больно.
     - Так вы намекаете на то, что черная магия существует на самом деле? - настаивал Перегрин, не веря своим ушам.
     - Ну конечно же, она может существовать, - вздохнул Адам, пронзив его одним из своих спокойных, уверенных взглядов. - Нет числа Высшим Путям, и повороты в Тьму всегда манят к себе тех, кто обладает духовными силами, но использует их в недобрых целях. А те, кто избирает странствия по Темным Путям, часто занимаются делами куда страшнее, чем жертвоприношения животных.
     Спокойствие, даже некоторая бесстрастность, с которой он произнес эти слова, делали их почему-то еще более угрожающими. В лифте было тепло, даже душно, но Перегрина все равно пробрала дрожь. Однако прежде, чем он успел задать следующий вопрос, кабина остановилась и двери раздвинулись, и выпуская их в коридор, полный ожидавших суда.
     - Инспектор Маклеод будет сидеть рядом со мной, за обвинителем, - негромко предупредил Адам на ходу, словно они обсуждали результаты вчерашних скачек. - Если вы подниметесь на правую сторону галереи для зрителей, вам будет хорошо видно его лицо.
     Галерея для зрителей разместилась вдоль задней стены зала, а ее боковые крылья тянулись на половину длины помещения. Пробившись через толпу журналистов и простых зевак, Перегрин нашел в первом ряду свободное место, откуда открывался вид на скамью, где сидели Адам и седоволосый мужчина крепкого сложения в твидовом костюме. Усы и очки в золотой оправе соответствовали краткому описанию, данному Адамом. Удостоверившись, что он обнаружил намеченный объект, Перегрин достал из этюдника блокнот, карандаши и принялся за первый набросок.
     Показания других свидетелей заняли почти два часа. Адам внимательно слушал их, изредка посматривая на галерею, потом пришла его очередь занять свидетельское место. Он был рад увидеть, что Перегрин поглощен работой. Принося присягу, он на мгновение попробовал представить себе, что скажет Маклеод, узнав, что его подвергли такому глубокому обследованию. После этого он полностью сосредоточился на вопросах обвинения и защиты.
     Адам закончил давать показания прежде, чем суд удалился на перерыв. В целом утро прошло для обвинения неудачно. Двигаясь вместе с Маклеодом в потоке юристов, свидетелей и зрителей к выходу из зала, Адам слушал жалобы Маклеода - явление, обычно для того нехарактерное.
     - Порой мне непонятно, на кой черт мы вообще бьемся, - процедил тот сквозь зубы так тихо, что расслышать его мог только Адам. - Этот ухмыляющийся маленький хорек выйдет отсюда чистым и незапятнанным, тогда как по справедливости его надо запереть, пока он не сумел никого серьезно изувечить. Готов поспорить с вами на что угодно, что не пройдет и года, как он снова окажется у нас - и на следующий раз уже не за жестокое обращение с животными.
     - Сомневаюсь, что даже на таких условиях вы найдете желающего поспорить, - ответил Адам. - Впрочем, нет смысла сетовать на несовершенство закона. Вы здесь на весь день? Почему бы нам вместе не перекусить? Здесь сидит один мой знакомый, с которым мне хотелось бы вас познакомить.
     - Тот молодой человек на галерее, который рисовал? - спросил Маклеод. - Я так и думал, что он с вами. Как ни жаль, я здесь не на весь день. - Он посмотрел на часы и поморщился. - И если я сейчас не потороплюсь, моей шкуре не поздоровится.
     - Как, неужели вас назначили охранять члена королевской семьи? - шутливо предположил Адам. - Ну да, вспоминаю, в городе с визитом сам герцог Эдинбургский.
     Маклеод закатил глаза и зарычал. Он не отличался терпением, когда его считали королевской сиделкой.
     - Не смейте даже в шутку желать мне такого, Адам. Пусть молодежь зарабатывает себе славу, чтобы старики вроде меня могли заняться настоящей полицейской работой. Нет, просто какой-то полковник читает нам лекции по использованию антитеррористической тактики для борьбы с городскими наркобаронами. Утреннюю лекцию я уже пропустил.
     - Ну значит, в другой раз, - вздохнул Адам. - Вам просто необходимо познакомиться с моим молодым другом.
     - Гм, ладно, постараюсь. Позвоните мне на неделе, ладно?
     - Именно так я и поступлю, - заверил его Адам.
     Они простились у выхода из зала. У лифта Адам нашел Перегрина и посмотрел вслед исчезавшему в толпе Маклеоду. Молодой художник стоял, прижав блокнот к груди, его глаза под линзами очков сияли от возбуждения. Почувствовав, что Перегрину не терпится показать ему рисунки, Адам улыбнулся и остановил его жестом руки.
     - Нет, пока не показывайте, - сказал он. - Тут неподалеку есть отличный французский ресторанчик. Я попросил Хэмфри заказать нам отдельный кабинет, так что нам никто не будет мешать. Я надеялся, что инспектор составит нам компанию, но, увы, у него другие дела.
     Ресторан располагался на крутой улочке недалеко от Грассмаркета. В паузе между блюдами Адам просмотрел наброски, сделанные Перегрином. Подсудимого тот не рисовал.
     - Мне было трудно даже смотреть на него, Адам, - признался он. - Он был весь в черной пелене - словно кто-то взял кусок угля и его закрасил. И в то же время он казался... скользким, это определение точнее всего.
     - Гм, да, - кивнул Адам, бросая на негр хитрый взгляд, словно говоря: "Предупреждал же я вас". - Возможно, теперь вы понимаете, почему я не советовал вам пытаться его рисовать. На этой стадии игры очень важно правильно выбирать объекты.
     Впрочем, наброски Ноэля Маклеода оказались именно такими, какими ожидал Адам. На первом инспектор, изображенный на свидетельском месте, по-бульдожьи упрямо топорщил усы над выдвинутым подбородком. Очки придавали ему немного сердитый вид. Другой рисунок показывал их с Адамом за столом обвинителя, внимательно слушающих показания свидетелей. Оба выглядели именно так, какими их видели все остальные зрители.
     Зато другие рисунки показались Адаму значительно интереснее. На одном из них светло-голубые глаза Маклеода решительно смотрели из-под шапочки горца с пришпиленной к ленте белой кокардой. На втором он прятался под капюшоном средневекового монаха. На третьем полицейский инспектор принял облик бесшабашного капитана с густой бородой. Адам невольно усмехнулся.
     - Мне всегда казалось, что в Маклеоде есть что-то пиратское, от Генри Мартина, - заметил он. - Вы только подтвердили мои подозрения.
     Перегрин отвлекся от размешивания сливок в кофе.
     - Между вами больше общего, чем кажется на первый взгляд, - повинуясь импульсу, сказал он. - Инспектор - еще один вроде вас, верно?
     Адам с легкой улыбкой кивнул.
     - Хоть сам он вряд ли захочет подтвердить это так многословно, - осторожно сказал он, - Ноэль Маклеод обязан изрядной долей своего профессионального успеха своим скрытым способностям. Впрочем, в этом инспектор не одинок, - добавил Адам со значением.
     Изумление Перегрина подсказало ему, что выстрел попал в цель.
     - Если вы имеете в виду меня, - пробормотал художник, - не понимаю, как моя способность видеть разные штуки может быть полезной для остального человечества.
     - Продолжайте совершенствовать ее - и результат может вас удивить, - посоветовал Адам, давая официанту знак принести счет.
     Эти загадочные слова остались в памяти Перегрина, чтобы дать всходы тогда, когда он меньше всего этого ожидал. Он обдумывал их снова и снова, хотя умнее от этого вроде бы не становился. Впрочем, слишком много думать у него тоже не получалось, ибо Адам то и дело подбрасывал ему новые упражнения.
     Погода после ленча прояснилась, так что они прошлись пешком до Принсесс-стрит-гарденз, где Адам заставил его рисовать случайных прохожих, то прислушиваясь к своим глубинным впечатлениям, то сознательно ограничиваясь пределами физического зрения. На следующий день задачи усложнились: Адам взял его с собой на обход в Джорданберн, где двое пациентов дали согласие позировать.
     На этот раз Перегрин получил указания отметать все физические резонансы, которые он мог бы уловить - будь то резонансы их прошлых жизней или нынешних физических отклонений, - и сосредоточиться только на внешности. Вопреки ожиданиям, задача оказалась не такой сложной. Вместо того чтобы пытаться изгнать уже привычные наслоения картин-призраков, Перегрин научился просто смотреть сквозь них, обостряя свои взгляд художника с помощью специальной дыхательной методики, которой научил его Адам. Тревожащие образы почти мгновенно растворились перед его взглядом, не мешая сосредоточиться на физических аспектах своих моделей.
     Как следствие, выполненные им по этим требованиям портреты отличались четкостью изображения и выразительностью, которые так восхищали Адама в ранних работах Ловэта. И в то же время в них начисто отсутствовала избыточная мистика, которая доминировала в портрете леди Лоры.
     - Отлично! - вскричал Адам, изучая портреты вечером того же дня. - Вот видите, вы можете заглушить особое видение, если вам этого хочется, и вам не нужно позволять ему командовать собой. Я верю, что вы на верном пути к овладению своими способностями.
     Однако подлинное испытание вновь обретенного контроля над талантом Перегрин пережил в пятницу, когда он сопровождал Адама в Кинтул на похороны леди Лоры.
     Служба состоялась в деревенской церкви. Хотя Хэмфри привез их раньше условленного времени, в церкви Адам с Перегрином обнаружили, что вся она заполнена теми, кто пришел отдать дань уважения покойной. К счастью, для них были зарезервированы места недалеко от алтаря, прямо за местами членов семьи Кинтул. Под меланхоличный аккомпанемент органа слуга провел их по центральному проходу и налево.
     Адам преклонил колена в короткой молитве, и Перегрин повторил его движения, хотя это было ему непривычно: в церкви его детства на колени не становились. Впрочем, ему сделалось неуютно вовсе не из-за этого. Сам воздух словно был наэлектризован от сдерживаемых эмоций, церковь сразу показалась слишком маленькой, чтобы вместить всех присутствующих. И хотя здесь было тепло, Перегрина вдруг пробрал озноб.
     Перегрин нервно теребил пальцами накрахмаленный воротничок, стараясь справиться с растущим комком в горле. Когда Адам наконец поднялся с колен, сел на свое место и бесшумно открыл программу службы, которую ему дал слуга, Перегрин с облегчением последовал его примеру. Правда, ему не стало легче. В попытках избавиться от гнетущего ощущения молодой художник заставил себя перевести взгляд на высокие своды старой церкви, надеясь, что это поможет ему отвлечься от печального повода, по которому они здесь собрались.
     Он не ожидал, что это поможет, и это не помогло. Взгляд его неизменно возвращался к алтарю. Гроб леди Лоры стоял перед алтарем в окружении шести высоких свечей и казался очень маленьким под укрывавшими его алыми и белыми хризантемами. Это зрелище волновало его, но он не мог отвести от него взгляд. Перегрин утешался лишь тем, что никаких призрачных видений у гроба не было.
     Не понимая причины охватившего его страха, Перегрин зажмурился и несколько раз глубоко вздохнул, медленно выпуская воздух из легких, - так научил его Адам. Постепенно комок в горле начал рассасываться. Он все еще искал в памяти подходящую молитву, когда звуки органа и вторившего ему хора возвестили о начале службы. Показалась процессия: служка с крестом, еще несколько служек с высокими свечами в руках и викарий в белой мантии.
     Знакомый ритуал и смена мелодий отвлекли Перегрина от мрачных мыслей, царившее у него в душе смятение мало-помалу улеглось. Сопрано, исполнившее входную песню Генделя, было великолепным, и Перегрину показалось, что певице вторит голос самой леди Лоры, утишая его скорбь словами одной из его любимых арий:

     Тревожен ты? Тебя мелодия утешит...

     Он оставил попытки сложить молитву в словах и позволил своей душе расслабиться.
     Тема утешения сменилась гимном Вогана Уильямса на слова средневекового поэта Бьянко да Сиены:

     Любовь, с небес снизойди,
     Душой мою душу найди,
     Душою ко мне приди
     В сияньи зари рассветной...
     <Здесь и далее перевод стихов Н.Эристави.>

     Знакомые слова и мелодия успокоили Перегрина, и он нашел в себе силы присоединиться к хору прихожан. Рядом с ним вторил хору гулкий бас Адама, полный глубины и скрытой страсти. Смесь преклонения и гордости в его фигуре напомнила Перегрину изваяние воина-крестоносца, которое ему довелось как-то видеть в одной из часовен в Провансе. Темные глаза светились внутренним огнем, словно отражали свет скрытого зрения. Перегрину вдруг припомнился первый набросок, который он сделал с Адама, - неужели это было меньше недели назад?
     Гимн закончился, но, к несказанному облегчению Перегрина, все последующие молитвы продолжали говорить лишь о свете и превосходстве.
     - Говорю вам тайну, - вещал викарий словами святого Павла. - Не все мы умрем, но все изменимся...
     Адам еще по пути сюда сказал ему, что леди Лора сама выбрала слова службы. Она знала, что скоро умрет - у нее было довольно времени подготовиться к этому, - и выбрала слова утешения с той же тщательностью, с какой прожила всю свою жизнь, щадя чувства тех, кого любила и кого оставила на этой земле. Адам был одним из немногих, кто знал, что она умирает. Интересно, подумал Перегрин, многим ли из того, что было ему известно, делился он с леди Лорой в ее последние дни?
     Вперед вышел старший сын леди Лоры и кратко, но с чувством поведал о жизни своей матери, о том, что она любила, попрощавшись с ней от всей семьи. Потом, к удивлению Перегрина, на кафедру поднялся Адам Синклер и достал из кармана листок бумаги.
     - Мне посчастливилось много лет быть знакомым с леди Лорой, ощущать на себе ее веру и душевную теплоту, - начал он. - Лорд Кинтул попросил меня поделиться с вами этими строками, одними из ее любимых. Они взяты из последней главы повести Томаса Вулфа под названием "Тебе не вернуться домой".
     Он опустил взгляд на листок и начал медленно читать, но Перегрину сразу стало ясно, что никакие подсказки из текста ему не нужны.

     В ночи мне прозвучала чья-то речь,
     Сжигая слабый свет во тьме беззвездной.
     Мне сказано: ты должен умереть,
     Но где, когда - покуда неизвестно!
     О, мне говорили:
     "Покинь родной свой край - для света знанья,
     Покинь и жизнь свою - для жизни высшей,
     Покинь друзей - для дружбы-созиданья,
     Чтоб землю обрести, что дома ближе -
     Край мощи и силы!
     Гробницы мира будут обретены, -
     Вовне сознанья муки обреченной".
     Так вихрь шептал, так реки мне твердили.

     - Нам будет не хватать вас, Лора, - тихо договорил Адам в наступившей тишине. - Но мы желаем вам покоиться с миром и простимся с вами со всей нашей любовью и благословением.
     Эти слова тронули Перегрина до глубины души, и он не сомневался в том. что не у него одного на глаза навернулись слезы. Но пока Адам возвращался на свое место, он вдруг понял, что боль его отступила, а вместе с ней отступило и чувство вины за то, что он, пусть и невольно, мог ускорить смерть леди Лоры. Напротив - теперь он знал это наверняка, хотя не испытывал от этого ни гордости, ни ложной скромности, - его работа над портретом леди Лоры в последние недели ее жизни доставила ей радость и удовольствие.
     Осознав это, он понял и то, что может теперь сказать ей "прощай" от всего сердца. Теперь он был так же спокоен, как был возбужден совсем недавно. Он знал, что ему будет не хватать ее, но оставшаяся еще в его душе горечь относится к нему, но не к ней.
     И все же, когда викарий попросил всех преклонить колени для благословения, Перегрин даже обрадовался тому, что прощания у могилы не будет. Он понимал, что леди Лоре это уже все равно, но ему все еще было не по себе при мысли о том, что кого-то близкого могут зарыть в землю. После службы ее должны были положить в фамильный склеп под центральным нефом церкви, где ей предстояло спать вечным сном в окружении предыдущих поколений Кинтулов и их жен. Она гордилась своей родословной; такое общество должно было ей понравиться.
     Молитва закончилась, паства встала. Мелодию гимна, завершающего службу, написал Михаэль Преториус, слова принадлежали святому Амброзу:

     Господнею Славою мы спасены -
     Тобою, чей свет нам из Света мерцает.
     Свет Света, сиянье предвечной весны,
     Суть Дня, что нам дни озаряет...

     Избавившись от чувства вины и смятения, сопровождавших его со времени работы над портретом и видений умирающей леди Лоры, Перегрин открыл свою душу словам епископа, жившего в тринадцатом веке. Одновременно с этим он начал различать в хоре прихожан отдельные голоса. Почти неосознанно он позволил взгляду пройтись по лицам поющих. То, что он увидел, произвело на него глубокое впечатление.
     Пронзительный тенор, доносившийся откуда-то из передних рядов, как выяснилось, принадлежал худому юноше с хитрым лисьим личиком. Перегрин встречался с ним раньше. Он приходился леди Лоре дальним родственником и присутствовал здесь, должно быть, только в надежде на небольшую долю наследства. Контрастировавший с ним резкий, немузыкальный баритон из задних рядов принадлежал пожилому шоферу леди Лоры, стоически принимавшему то, что он не в силах был изменить.
     А потом для Перегрина словно исчезли все голоса, оставив только один: серебряное чистое сопрано, возносящееся к небу, словно песнь жаворонка. Голос был женский, но столь высокий и чистый, что напоминал голос ребенка, пронзительная ясность мешалась в нем с искренней скорбью. Певица находилась где-то слева и спереди Перегрина, среди родственников покойной. Он нетерпеливо всмотрелся в стоящих там людей. Спустя мгновение он увидел ее: крайнюю слева, почти у самой северной стены.
     Она стояла в луче света от витража, расположенного чуть выше ее левого плеча. Зачесанные назад волосы были светло-золотыми, с рыжеватым оттенком. Четко очерченный профиль напоминал мадонну Боттичелли; на щеках под опущенными ресницами блестели дорожки слез.
     Возможно, чувства Перегрина обострились от сострадания, ибо сердце его тотчас устремилось к ней. Он сомневался, что она находится в прямом родстве с леди Лорой, и все же скорбь ее была искренней и глубокой, как у дочери. Очарованный ее красотой, он присмотрелся к ней внимательнее - и был тронут, разглядев благородную мягкость ее духа.
     "Кто это?" - гадал он.
     Прощальный гимн завершился торжественным "Аминь". Почтительно помедлив с минуту, прихожане начали группами выходить. Семья Кинтул направилась в боковую дверь: девушка с лицом скорбящей мадонны вышла с ними, но держась чуть в стороне. Перегрин следил за ней взглядом, пока она не скрылась за дверью; он опомнился только тогда, когда Адам тронул его за локоть.
     - Ее зовут Джулия Барретт, - шепнул Адам ему на ухо, подтолкнув его к центральному прохо