ых
коз, рассказал, что наткнулся в ущелье на нескольких порубленных  людей.
Через три дня с гор спустились двадцать оборванных, изнуренных  человек.
Некоторые были  ранены  и  еле  шли.  Как  оказалось,  то  были  остатки
толокамповского ополчения - самые стойкие, которые не  пожелали  сложить
оружия, даже когда лорд бросил их и уехал в столицу.
   - Скелетов много. Они выбивают нас с перевалов. Сейчас, почитай,  все
горы за ними, - со злобным  ожесточением  говорил  один  из  ополченцев,
худой, с дергающимся лицом. -  Этак  скоро  они  вниз  ринутся.  Столицу
займут. - Ополченец постоянно сплевывал, словно  пытался  избавиться  от
горечи во рту.
   Однако то была неискоренимая горечь - та, что стрелой поразила сердце
и невытащенным наконечником засела там.
 
*** 
 
   Сакр с основным войском двинулся к Вертору с юга, вдоль берега  моря.
Правая рука полководца,  Кембир,  с  трехтысячным  отрядом  шел  горными
маршрутами, выбивая с перевалов стойких ополченцев.
   Сакена, хорошо изучивший плодородные равнины низовья, решил, что  ему
будет полезнее путешествовать в  горах.  Философ  попрощался  с  Сакром,
выразив  надежду,  что  они  ещё  встретятся  в   людской   столице,   и
присоединился к Кембиру.
   Кембир оказался военачальником, всецело  преданным  искусству  войны.
Обладая феноменальной памятью,  он  знал  каждого  солдата  по  имени  и
общался с ними, как отец с сыновьями. Каждый раз перед боем, сколь бы ни
были малы силы противника, Кембир внимательно изучал позиции, раздумывал
и, только найдя наиболее удачное решение, отдавал  приказ.  Как  заметил
Сакена за месяц боев они потеряли лишь двоих, и  то  один  провалился  в
расщелину по собственной неосторожности.
   По вечерам, когда войско останавливалось и солдаты отдыхали, Сакена и
Кембир иногда садились вдвоем и говорили. Философ излагал  свои  взгляды
на мир, а военачальник учил мудреца стратегии.
 
*** 
 
   Сакена поднялся на край кратера. Позади него шумели солдаты. Было ещё
не поздно, но Кембир велел устраиваться на привал, ибо место  для  этого
было самое подходящее, а торопиться  было  некуда.  Сакена  рассматривал
серый древний, растрескавшийся от старости склон.  В  расщелины  набился
песок. При сильном порыве ветра он вырывался наружу и  вихрился,  словно
вулкан проснулся. Недалеко внизу валялся,  уткнувшись  лицом  в  твердый
камень, человек. Одежда на нем легко трепетала, отчего казалось, что  он
шевелится.
   Сакена отошел от края, направился к Кембиру. Военачальник снял шлем и
тряхнул слежавшимися волосами. Завидев философа, он обрадовался:
   - Еще одна вершина за нами. Итого тридцать четыре  горы.  Неплохо  за
сорок один день боев. Хотя и врагов-то нет. Пока я видел лишь  пятьдесят
шесть ополченцев.  Вооружены  они  плохо,  сражаться  не  умеют.  У  нас
количественное преимущество в сорок три раза. Если так пойдет дальше, то
скоро мы повернем на юг и  осадим  Натур.  А  оттуда  прямая  дорога  на
столицу.
   - Похоже, люди ещё не показали нам свои самые острые клыки, - вставил
Сакена.
   - О, конечно, они у них есть.  Например,  дракуны.  Ужасно  противные
твари. Против них - только магия. Однако самые опасные зубы у  людей  на
востоке, за четыре месяца пути  отсюда,  а  это  очень  далеко.  Они  не
помогут, ибо тогда гхалхалтары займут Жоговенский и Пентейский  мыса.  А
лорды вот-вот начнут делить королевство.
   Философ задумался и наконец сказал:
   - Кембрир, мы с вами присутствуем при историческом  моменте.  Помните
вы, как могущественное Королевство Трех Мысов послало войско в Слатию  и
там двадцать лет назад воцарилась новая династия из пентейских лордов.
   - Простите, это произошло восемнадцать лет назад.
   - Как вы сказали, минуло только восемнадцать лет,  и  вот  сильнейшее
Королевство Трех Мысов распадается.
   Кембир покачал головой:
   - Нет, предпосылки к тому намечались уже ранее, а поход  в  Слатию  -
лишь отчаянная  попытка  дряхлеющего  государства  показать  свою  силу.
Слатийцы же не сопротивлялись. Только один раз  четырнадцатилетний  царь
Анатолий встретил лордов с отрядом в триста пятьдесят меченосцев. Но это
же смешно! Разве можно это назвать войной?
   - В любом случае,  не  каждый  раз  видишь  падение  такого  большого
королевства. Нам с вами повезло, Кембир, мы сможем изложить это в  своих
воспоминаниях...
 
*** 
 
   - Ваша разумность, послание!
   Кембир  обернулся  -  к  нему  бежал,  размахивая   руками,   солдат.
Военачальник прошел в палатку.
   Сакена в ожидании вновь осмотрел кратер, задумался  над  исторической
важностью момента - низвержением Королевства  Трех  Мысов.  Постояв  так
несколько минут, философ взглянул  на  шатер  полководца.  Кембир  шагал
навстречу. По его уставленному  в  землю  взору  Сакена  догадался,  что
новость нехорошая.
   - Что случилось?
   Кембир остановился, поднял глаза и процедил:
   - Иоанн оправился. Сакр приказывает прекратить наступление на занятых
позициях.
 
МОРФИН. ВАХСПАНДИЯ 
 
Глава первая 
 
   Зима 148-149 годов выдалась суровая.
   Холодный ветер подхватывал снежную крупу,  взвивал  её  в  столбы,  а
потом, словно сеятель, бросал  на  землю.  Чахлые  деревца  клонились  к
земле, жалобно шурша голыми ветками. Исполины-кедры, которые привыкли  к
северной непогоде, не гнулись и стояли тесным строем,  выставив  напоказ
свои темно-зеленые хвойные бороды с  сединой  инея.  При  очень  сильном
порыве ветра кедры потрескивали и презрительно  посмеивались,  глядя  на
слабость низкорослой поросли.
   Залив  Тогок,  на  юге  которого  стояла  старая  столица  Вахспандии
Хафродуг, а на севере - новая Морфин, был скован. Лишь далеко от  берега
лед тончал,  обращаясь  в  прозрачные  слюдяные  пластины.  Тогда  море,
напрягшись мускулами волн, взламывало  оковы,  в  бешенстве  кромсало  и
топило их в своих черных, бурлящих недрах.
   Вдоль всего берега  тянулась  цепь  темных  неказистых  сараев,  куда
паскаяки сносили на зиму свои лодки. Снег сдавил строения,  и  казалось,
что стены не выстоят - рухнут, но нет: в Вахспандии  строили  грубо,  да
добротно, на века. Вблизи угрюмых сараев под открытым небом валялись уже
отслужившие свой срок лодки. Понимая, что  ему  не  попортить  построек,
снег в бессильной ярости мстил этим жалким останкам. Он бросался в  дыры
разбитых корпусов, забивался в трещины, чтобы весной, оттаяв,  расколоть
податливое дерево.
   Морфин укрылся от стихии за высокими каменными стенами.  Однако  снег
не сдавался и здесь. Застелив все улицы,  он  насмешливо  наблюдал,  как
хмурые паскаяки продираются через его завалы.
   Свирепствовал  мороз:  вода  в  бочках  застывала  до  самых  доньев.
Вахспандийцы топили печи, и  из  труб  выбивался  жаркий,  угарный  дым,
который, поднимаясь, сливался с темно-фиолетовыми клубами туч, зависшими
над городом.
 
*** 
 
   Несколько паскаяков толпились у кедра. Рядом стояли запряженные сани.
Четыре больших, неуклюжих с виду  тяжеловоза  понуро  клонили  головы  к
земле, всхрапывали и прядали ушами. В морозном воздухе отчетливо звенела
упряжь. Паскаяк  приблизился  к  дереву,  достал  из-за  пояса  топор  и
приготовился сделать засечку, как вдруг его остановил крик:
   - Этот мой!
   Вахспандиец обернулся  и  с  готовностью  передал  топор  подошедшему
паскаяку в дорогом зипуне с меховой опушкой. Это  был  бывший  принц,  а
ныне король Удгерф. За год он сильно возмужал и  постарел.  Поперек  лба
пролегла  едва  заметная  морщинка,  а  нижнюю  половину  лица   закрыла
темно-рыжая кустистая борода, которую монарху, постоянно находившемуся в
делах,  было  некогда  брить  и  расчесывать.   Снежинки   впутались   в
растрепанные волосы и задорно поблескивали оттуда.
   Удгерф снял рукавицу, стряхнул коросту снега,  облепившего  основание
дерева,  обнажив  его  темную,   изрезанную   морщинами   кору.   Король
осклабился, перекинул топор с руки  на  руку  и,  размахнувшись,  сделал
зарубку. Лезвие вошло глубоко и оставило хорошо  заметный  след.  Тогда,
приметившись, Удгерф  ударил  во  второй  раз  в  тоже  место.  Кедр  не
шелохнулся, лишь тонкими струйками  посыпалась  с  веток  снежная  пыль.
Однако король был упрям. Скинув дорогой зипун и оставшись в одной теплой
рубахе, он принялся за работу. Топор алчно въедался в плоть дерева, и  с
каждым ударом вынимать его становилось все  труднее.  Красноватые  щепки
устилали снег, Удгерф вспотел, одежда прилипла к телу, и видно было, как
ходят под ней мускулы.
   Столпившиеся вокруг  паскаяки  с  удовольствием  наблюдали  за  своим
правителем, одобрительно кивали и гикали, когда удар оказывался особенно
точным.
   Кедр покачнулся, казалось бы чуть-чуть, но сверху густо посыпал снег.
Отфыркиваясь, Удгерф заработал шибче. И наконец лесной  исполин  сдался,
затрещал и накренился. Король  нанес  последний  сокрушительный  удар  -
дрожь охватила ветви кедра, полетела  хвоя.  С  победным  криком  Удгерф
отбросил топор, навалился на дерево и, обхватив руками, толкнул к земле.
Раздался треск, и, натужно заскрипев, кедр начал заваливаться,  цепляясь
за своих собратьев и вызывая своим падением целый снегопад.
   - Молодец король! Вот как!  -  вахспандийцы  подбежали  к  уставшему,
засыпанному снегом, но счастливому королю.
   Кто-то накинул ему на плечи зипун. Один  шустрый  паскаяк  побежал  к
врывшейся  в  сугроб  верхушке  кедра,  отмерять   высоту   поверженного
великана.
 
*** 
 
   Королевский замок был большой и стоял на берегу залива. Налетавшие  с
моря ветры быстро выстужали каменную громаду, и,  несмотря  на  то,  что
дров изводили много, в комнатах все равно было холодно. Топили только  в
опочивальнях и в Малом зале, где по вечерам собирались все обитатели.
   Ранние зимние сумерки тусклым светом закрадывались в коридоры  замка,
но в Малом зале было светло. Полыхание огромного  во  всю  стену  камина
прогоняло неприятную вечернюю сырость.
   Удгерф, щурясь, смотрел на то,  как  чернеет  меж  вихрящихся  языков
пламени ствол срубленного им утром кедра. Удгерф радовался тому, что это
дерево добыл он, и что теперь оно греет его жену и  сына  -  два  месяца
назад у короля родился наследник. А старый Ульриг даже не знал, что стал
дедом.
   У стен далеко от очага клевали носами старые герои. Те, что помоложе,
боролись на руках, и временами раздавались  их  громкие  выкрики.  Тогда
Удгерф подходил, узнавал, кто победил или осаживал расшумевшихся гневным
словом, если был не в настроении. Особняком покоился на низком  табурете
Урдаган Хафродугский. В глубокой задумчивости, он  обводил  зал  тяжелым
взором желтых глаз. Королю становилось не по себе, когда он наталкивался
взглядом на бессмертного: какие мысли бродили в голове у этого паскаяка?
   Однако рядом сидели жена и наследник. И  Удгерф  успокаивался.  После
того, как Дельфера подарила ему сына, он очень привязался к ней и,  если
до бороды руки у него не доходили, то  для  жены  он  старался  выкроить
свободную минутку, как бы ни был занят.
   Отсветы очага трепетали в складках её накидки, искорками ложились  на
меховую опушку. От огня стало  тепло,  и  тяжелая  ткань  чуть  сползла,
открыв светлую тунику и белую шею королевы. Удгерф подошел к  люльке,  в
которой лежал принц, остановился. Наследник спал, свернувшись калачиком,
и улыбался во сне. Король не мог оторвать взгляда от его умиротворенного
лица - первенец!
   Снова закричали паскаяки, это герой Дуфал опять  положил  всех  своих
противников. Удгерф  очнулся,  отошел  от  колыбели  и  присел  рядом  с
Дельферой.
   - Знаешь, как мы назовем нашего сына?
   Она подняла глаза, влажно и нежно посмотрела на мужа. Запустив пальцы
в бороду и для вдохновения потеребив её, он произнес:
   - У  наследника  Вахспандии  имя  должно  быть  красивым  и  звучным,
вызывающим уважение у подданных и трепет у врагов. Я не люблю сюсюканий.
Все эти няньки предлагают одно хуже другого.  Перфуран  -  ну  куда  это
годится! - Удгерф замолчал, собираясь. - Поэтому пусть его зовут Умаф.
   Дельфера задумалась, перевела взгляд на своего  первенца  и  согласно
кивнула:
   - Пусть Умаф. Как ты хочешь.
   Удгерф просиял:
   - Я знал, тебе понравится. Это очень древнее имя. Так звали одного из
братьев  Крейтера  Великого.  Он  был  вместе  с  Крейтером   во   время
десятилетнего похода через орочьи владения и земли болотных тварей.  Вот
был легендарный подвиг!
   Дельфера молча кивала, сознавая, что мужу хочется  поговорить  и  что
она должна его выслушать, но смысл слов ускользал от нее. Да и какое  ей
было дело до какого-то Умафа,  который  был  братом  Крейтера  Великого.
Главное, что рядом с ней её ребенок.
 
*** 
 
   Ветер дул не переставая. Во  дворе  и  в  окрестностях  намело  холмы
снега, под которыми оказались погребены целые деревни. Иногда появлялись
паскаяки. Ежась, они быстро раскидывали  сугробы,  освобождая  крохотные
дорожки перед домами, и спешно убирались  восвояси.  Однако  неугомонный
ветер создавал новые завалы и от работы жителей не оставалось и следа.
   Игривая поземка змеей оплетала ноги, мешая идти. Снег затягивал,  как
топкая трясина. Однако человек был упрям и, проваливаясь по колено,  все
равно двигался напрямик через сугробы. Одет  он  был  в  легкий,  не  по
погоде плащ, перехваченный  на  плече  дешевой  медной  брошью.  Большие
облезлые сапоги с металлическими  набойками  потеряли  свой  изначальный
цвет и сделались черными. Снег хлопьями торчал из их широких  отворотов.
В ярко-рыжей длинной бороде человека клыками злобно скалились примерзшие
сосульки. Лицо его, еле  видное  из-за  сетки  спутавшихся  волос,  было
суровым, с напряженно застывшими морщинами.
   То был Анисим Вольфрадович. Охранять Ульрига было  бессмысленно,  ибо
старый король стал бесполезен. А вот его сын представлял очень серьезную
опасность, поэтому, по велению Гостомысла Ужасного, Чародей отправился в
одну из крепостей к северу от Хафродуга, дабы  наблюдать  за  поведением
паскаяков у Морфина. Анисим был уверен, что наступление начнется весной,
с отступлением холодов. Не зря же Удгерф весь 148 год копил силы.
   Анисим Вольфрадович выполнял свою работу добросовестно. Каждое  утро,
несмотря на погоду, он совершал обход, приглядывался к паскаякам  -  нет
ли чего подозрительного. Сначала Чародей брал с собой людей, но, когда в
поле померзло более десяти человек, бессмертный решил, что  солдаты  ещё
пригодятся ему для боя, и с тех пор стал выходить один. В душе ему  было
даже приятно бродить в  мрачном  одиночестве  под  неистовым  ветром  и,
раскрыв глаза, смотреть, как летит в них снег, как он тает на ресницах и
в черных провалах зрачков.  Бессмертный  никогда  не  отворачивался,  не
прятал лица и не смыкал глаз, ибо  считал,  что  это  слабость,  уступка
смерти и что он может пропустить нечто важное - то, ради  чего  скитался
по свету - магический посох или кристалл, который даровал бы ему  власть
над миром.
 
*** 
 
   Во второй  половине  дня  вьюга  сделалась  яростней.  Снежные  клубы
заволокли  небо  и  поглотили  солнце.  Лишь  зыбкий   мутноватый   свет
пробивался на землю через завесу облаков и падающих хлопьев.
   Снег оседал на крышах башен, гнездился  на  зубьях  крепостных  стен,
забивался в  бойницы.  Солдаты  ежечасно  разгребали  сугробы,  лопатами
сбрасывали их вниз, и они валились тяжелыми  белыми  телами  в  ров,  от
которого уже скоро не осталось и следа. В иных местах  снег  доходил  до
половины высоты укреплений.
   Стражник у ворот не сразу разобрал в снежном мареве человека. Он  был
высоким и шел, не  сгибаясь,  широко  размахивая  руками,  словно  орел,
пытающийся поймать в свои крылья  ветер.  Полы  его  плаща  развевались,
разметая вокруг хлопья снега. Опознав идущего, солдат построжел лицом  и
крикнул:
   - Открывай! Чародей возвращается!
   Его слова потонули в громогласном вое  бури,  но  на  въездной  башне
зашевелились. Несмотря на то, что открывать главные ворота было трудно и
в  крепости  существовал  ещё  второй   малый   вход,   перед   Анисимом
Вольфрадовичем всегда распахивали огромные ворота, как если бы он был не
одним человеком, а целой армией. Сам Чародей ничего не говорил по  этому
поводу, но десятники, которые  управляли  крепостью  в  его  отсутствие,
настолько боялись его, что всегда спешили лишний раз угодить  ему,  дабы
не разгневать.
   Так было и на этот раз:  вьюга  бешеным  порывом  ворвалась  во  двор
крепости, и вместе  с  нею  ввалился  Анисим  Вольфрадович.  Он  тряхнул
головой, выбивая из волос снег, и, ни  слова  не  говоря,  направился  в
большую круглую башню, которая доминировала над всеми укреплениями и  по
праву считалась главным строением. Там для бессмертного был  приготовлен
стол и ожидали его приказаний десятники.
   Чародей опустился на стул. Его большая борода попала в миску с супом,
но он не обратил на это внимания. В помещении было тепло, и тающий  снег
каплями  скатывался  по  лицу  бессмертного,  падал  на   стол.   Анисим
Вольфрадович стал есть. Десятники робко переминались в стороне, наблюдая
за трапезой  предводителя.  Чародей  выловил  из  супа  огромную  кость,
покрытую серым вареным мясом. Чавкая и хлюпая, он принялся  глодать  её.
Покончив с супом и костью, бессмертный взял яйцо, в один  удар  расколол
и, небрежно очистив, засунул в рот - на  зубах  захрустела  скорлупа,  а
Анисим Вольфрадович уже придвинул к себе котел с горячей кашей, запустил
в него ложку. Волосы падали ему на лицо и мешали есть. Не  отрываясь  от
еды, он недовольно стряхивал их рукой. Громко стучала неутомимая  ложка.
Когда котел опустел, слуга налил вина. Чародей  выпил,  обтер  пальцы  о
бороду и некоторое время  сидел  молча,  чувствуя,  как  еда  оседает  в
животе. Наконец он обратился к десятникам:
   - Пока все спокойно. Паскаяки решатся на бой  только  с  отступлением
морозов.  Но  не  расслабляться,  -  бессмертный  обвел  людей   суровым
взглядом. - Увижу, что охрана не  поставлена  или  укрепления  в  плохом
порядке - голову сниму и на кол посажу в назидание.
 
*** 
 
   Ужасная метель продолжалась до  середины  зимдора,  но  затем  начала
стихать. Стало проглядывать из-за туч робкое солнце. Под его лучами весь
мир, укрытый белым снегом, сиял и переливался нежно-розовыми и  голубыми
отсветами. В один из таких дней молодой король Удгерф решил  выехать  на
берег моря и осмотреть построенные в прошлом году корабли.
   Из Морфина выбрались благополучно. За городом  ехать  стало  труднее,
так как там ходили меньше и сугробы были выше, но массивные сомми упрямо
таранили  снежные  нагромождения.  Чуть  привстав  в  стременах,  Удгреф
наблюдал за тем, как  перед  его  взором  медленно  открывается  широкая
панорама покрытого льдом залива: огромное  плоское  белое  пространство,
свободный ветер, чистейший воздух! У короля захватило  дух:  теперь  вся
эта земля и вода - его! Удгерф не перестал удивляться и радоваться  силе
родного края.
   Колонна подъехала к большим сараям, в которых зимою хранились корабли
паскаяков. Желая прихвастнуть и выделиться  своей  ловкостью,  несколько
молодцов на ходу соскочили  в  снег  и,  подбирая  широкие  полы  теплых
стеганых кафтанов, побежали к строениям. Навстречу им появились  рабочие
и несколько солдат, которые следили за кораблями.
   - Открывай!
   - Король?
   Удгерф смотрел, как паскаяки, навалившись,  сваливают  примерзшие  за
сутки засовы, потом раздвигают неподатливые створки ворот.  Когда  петли
пришли в движение, посыпался снег. Веселясь и отряхиваясь,  вахспандийцы
раскрыли вход. Король оставил сомми одному из подскочивших героев, а сам
пешком направился к сараю.
   На него пахнуло застоявшимся теплом, запахом смолы  и  дегтя.  Внутри
было темно, но острый паскаячий  глаз  различил  покоящийся  на  круглых
бревнах корабль. Он был нарочно поставлен так, чтобы  потом  легче  было
скатывать к воде. Пол был устелен шелестевшей  под  ногами  прошлогодней
соломой.  Ворвавшийся   чер