но минувших дней,  наполненных
невероятными событиями.
   - И тебе уже никогда не вернуться? - спросил он.
   Ирадж подбросил в костер веток, пламя взметнулось, отбрасывая  глубокие
тени. В этом освещении он выглядел старше. И гораздо решительнее.
   - Война в моем семействе продолжается, -  сказал  он.  -  Но  бесшумная
война, война шпионов  и  ночных  набегов.  Когда  станет  безопасно,  дядя
пришлет за мной. И я стану главой племени.
   - Ты уверен? - спросил Сафар. - А вдруг Фулен и Кан одержат победу?
   Ирадж молчал, угрюмо глядя в огонь. Затем сказал:
   - Я обязан верить, неужели ты не понимаешь? Иначе мне и жить незачем.
   Сафар не понимал, почему Ирадж должен  умереть,  коли  не  суждено  ему
стать главой племени? И почему не остаться в Кирании, где  ему  не  грозит
опасность, и жить долгой мирной жизнью? Жениться на одной из наших  женщин
и быть счастливым среди благословенной красоты Кирании. Но юноша ничего не
сказал, видя по взволнованному лицу Ираджа,  что  такие  слова  могут  его
огорчить, хотя Сафар и не мог  понять  почему.  И  вместо  этого  он  стал
расспрашивать Ираджа об обычаях его народа.
   - У нас все по-другому, - с неосознанным пренебрежением сказал  тот.  -
Мы не занимаемся сельским хозяйством, не рабы земли. То, что нам нужно, мы
берем в бою. А чтобы сохранить добытое, надо еще  больше  сражаться.  Отец
говорил мне: человек или любит тебя, или боится. Среднего не дано.
   Он рассказал, что его племя веками бродило по равнинам  Джаспар.  После
развала королевства Алиссарьяна там сохранились свирепые племена. Они жили
за счет набегов на племена послабее и  ограбления  крестьян  и  городов  в
отдаленных районах.
   - В последние годы - еще даже до заболевания отца -  дела  пошли  хуже.
Табуны наших лошадей были уже не столь многочисленны, как раньше, - сказал
он. - А  эпидемия  погубила  много  верблюдов.  Другие  племена  заключили
соглашения с правителями тех городов, которые  раньше  платили  дань.  Нас
окружили могущественные враги, зарящиеся на наши земли. Мой дядя  Нишан  -
стоящий за меня - во всем случившемся обвинял отца. - Ирадж вздохнул. -  И
похоже, он прав, как мне ни ненавистна эта  мысль.  Я  любил  отца.  Но  я
думаю, что он родился слишком богатым. Его отец был  великим  полководцем,
и, возможно, именно это ослабило его. Вообще мы живем в  юртах,  оставаясь
на одном месте до тех пор, пока пастбища не  редеют,  затем  собираемся  и
двигаемся дальше. Иногда мы выбираем ту или иную  равнину  просто  потому,
что так нам хочется, и идем туда, куда глаза глядят. А последнее время  мы
жили в большой крепости, которую построил мой дед.
   Ирадж сказал, что жизнь в той крепости роскошна. Золота хватало  купить
то, что семье надобно, - ковры и рабов, исполняющих все желания.  Питались
они блюдами, приправленными редчайшими  специями,  запивая  восхитительное
горячее мясо  ледяным  шербетом,  изготовленным  из  экзотических  фруктов
далеких стран. В саду с искусно  устроенным  фонтаном  Ирадж  и  его  отец
любили проводить время, обсуждая  повадки  рыб,  смакуя  медовый  инжир  и
вдыхая аромат апельсиновых деревьев и роз, приносимый мягким ветерком.
   - Я думаю, что именно эта роскошная жизнь и  ослабила  в  отце  волю  к
схваткам, - сказал Ирадж. - Когда он выпивал слишком  много  вина  -  а  в
последние дни так случалось частенько, - он проклинал все эти богатства  и
божился, что завтра же соберет все хозяйство и вновь отправится на равнины
Джаспара. Чтобы жить в юртах и  совершать  набеги,  подобно  деду.  Но  на
следующее утро все шло по-прежнему. Я понимал, что он испытывает в связи с
этим  чувство  вины.  Он  даже  признавался  в  этом   несколько   раз   и
предостерегал меня от  скрытых  опасностей,  таящихся  в  слишком  большом
богатстве. Наверное, именно поэтому он заставил меня поклясться на  сабле,
чтобы я сделал то, что не удалось  ему.  И  теперь  я  являюсь  хранителем
семейной чести.
   - Как жаль, что так все получилось, - сказал Сафар,  про  себя  считая,
что не захотел бы нести такой груз.
   - Ничего страшного, Сафар, - сказал Ирадж. - Это  именно  то,  что  мне
нужно. С Божьего благословения настанет время, когда моя семья вернет себе
былое величие. - Тут голос  его  упал  почти  до  шепота,  так  что  Сафар
разобрал лишь отдельные слова. - И даже больше, - пробормотал Ирадж.
   Ночью,  когда  Ирадж  заснул  безмятежным  сном,   Сафар   бодрствовал,
размышляя над смыслом небесного знамения. Что же это за знак? И знак ли? И
если да, что он  предвещает?  Чувства  его  обострились,  и  он  явственно
различал звуки обычной ночи - от треска сучка  до  стремительного  пролета
ночной птицы. Он различил какие-то прерывистые звуки и  поначалу  подумал,
что слышит журчанье ручьев.
   Тут до него донеслось:
   - Идет! Идет!
   Другой звук отозвался:
   - Что идет? Что идет?
   А первый ответил:
   - Прячься! Прячься!
   Затем пронеслось дуновенье мягкого  ветерка,  и  звуки  стихли.  Тишина
настала такая, что ее можно было пощупать и исследовать, если бы Сафар мог
взять ее в руки. В уме он сотворил ведро свежей глины. "Тишина, -  подумал
он, - находится в этом ведре". И он начал очищать глину, выбирая веточки и
камни.  Наконец  он  нащупал   ее.   Крупный   камень   необычной   формы.
Кроваво-красный.
   Дух его вгляделся в отполированную поверхность камня, увидел  отражение
собственного глаза, а затем он стал падать... падать...
   Раскинув руки, он отдался на волю духа ветров. Поначалу он подумал, что
вновь окажется у того завоеванного города,  что  видел  прежде.  Но  ветра
подняли его ввысь, а затем понесли над равнинами, пустынями и  морями.  Он
летел чуть ли  не  вечность,  проносясь  от  одного  темного  горизонта  к
другому, пока горизонты не посерели, а затем и не поголубели,  когда  ночь
сменилась днем и внизу заплескались изумрудные волны морей.
   "Наверняка, - подумал он, - я залетел так далеко, что оказался  уже  на
другой стороне мира. В том месте, которое  в  книгах  Губадана  называлось
"Конец света". И в тот момент,  когда  он  задумался,  долго  ли  ему  еще
лететь, он оказался на гористом островке посреди огромного океана.
   Сафар услыхал ритмичные  звуки,  грохот  барабанов  и  странные  гудки,
производящие скорбные ноты, и принял этот шум за звуки  большой  прибойной
волны, омывающей берег. Вместе с этой волной Сафар  перенесся  к  обширной
роще высоких деревьев, увешанных созревшими плодами.
   Посреди деревьев танцевали красивые люди под бой  барабанов,  обтянутых
тонкой кожей. Несколько человек дули в раковины, как в горны, производя те
самые скорбные звуки. Обнаженная кожа людей переливалась бронзой загара  и
яркими красками. В центре танцевала  высокая  женщина,  высокая  грудь  ее
подпрыгивала в такт ритму. Округлые бедра двигались взад-вперед,  исполняя
древний акт любви. Юное тело Сафара отозвалось,  и  он  пришел  в  сильное
возбуждение.
   Внезапно она остановилась, раскрыв глаза в таком ужасе, что  вожделение
Сафара исчезло, сменившись чувством жуткого страха.
   Женщина что-то закричала на языке,  который  Сафар  не  понимал,  и  со
страхом  на  что-то  указала  в  отдалении.  Остальные  танцоры   замерли,
всматриваясь, что же так напугало ее.
   Сафар тоже посмотрел в ту сторону и увидел, как из  вершины  конической
горы поднимается дымок. Люди завопили и в смятении бросились  бежать,  как
муравьи, застигнутые внезапным ливнем. Сафар  ощущал  их  страх  как  свой
собственный.  Сердце  застучало,  а  конечности  напряглись  в  неодолимом
желании улететь прочь.
   Затем что-то ослепительно вспыхнуло и послышался  оглушительный  взрыв.
Силой взрыва из земли вырывались деревья и взлетали огромные камни,  и  он
инстинктивно пригнулся, хотя и понимал, что никак не может пострадать. Все
заполнил собою клубящийся дым.
   Затем дым рассеялся, и он увидел посреди поваленных фруктовых  деревьев
мертвых людей, включая  и  ту  женщину,  что  танцевала.  Он  увидел,  как
оставшиеся в живых, спотыкаясь, бросились к берегу, где стояли каноэ.
   Раздался следующий взрыв,  еще  более  страшный,  чем  первый.  Бегущих
осыпало осколками, а от сильного жара каноэ запылали.
   С вершины горы, разделяясь на два рукава, потекла расплавленная порода.
Она добралась до моря, и вода  закипела.  На  поверхность  тысячами  стали
всплывать  мертвые  рыбины,  перемешиваясь  с  обугленными   трупами   тех
немногих, кто успел добраться до воды. Из горы вырывался  желтый  ядовитый
дым, заполняя собою небо и закрывая солнце.
   Во рту он ощутил привкус пепла.
   Видение прекратилось, Сафар вздрогнул и ощутил, что  плачет.  Он  вытер
глаза, оглянулся на Ираджа и увидел, что тот по-прежнему спит.
   Сафару захотелось разбудить его, избавиться от  одиночества  и  чувства
огромной потери, к которым примешивался и страх. Страх за будущее, хотя  и
непонятно было, чего он должен был бояться. Он попытался представить  себя
через десять лет, умелого гончара, склонившегося над кругом  и  формующего
из влажной глины совершенный по форме сосуд. Но  каждый  раз,  как  только
появлялось это смутное изображение, он не мог его удержать надолго, и  оно
исчезало. Сафар попытался представить себе хоть какое-нибудь  будущее.  Не
для себя, но для мира. Что будет после того, он проживет всю  свою  жизнь?
Но внутреннее зрение заволакивалось желтым горьким дымом.
   Расстроившись, он оставил свои попытки. Намерзнувшись,  он  натянул  на
себя одеяла и устроился на лиственном ложе.  Перед  тем  как  заснуть,  он
увидел, как первые лучи касаются вершин гор. Проявился цвет крови, и столь
интенсивный, что отдаленный выступ казался живым.
   Сафар закрыл глаза, молясь  за  души  тех  людей,  что  погибли  в  его
видении, - красивых людей, некогда танцевавших под фруктовыми деревьями на
острове на краю света.
   А затем он заснул без сновидений.



        "5. ПЕЩЕРА АЛИССАРЬЯНА"

   Когда Сафар вновь  открыл  глаза,  солнце  поднялось  выше,  безмятежно
заливая лучами утренний пейзаж. Ирадж суетился вокруг разожженного  заново
костра, доставая еду на завтрак. Но, поглядев на лицо Сафара,  он  заметил
следы несчастья и спросил, что случилось. Не отойдя от  потрясения,  Сафар
очень хотел поделиться увиденным хоть с кем-нибудь, пусть даже под угрозой
разоблачения собственного постыдного секрета.  И  он  горячо  и  бессвязно
выложил всю историю.
   Пока Сафар рассказывал, Ирадж не выказал никакого  удивления,  а  когда
друг замолчал, он сказал:
   - Не переживай, Сафар. Это всего  лишь  дурной  сон.  Видимо,  ты  съел
зеленого миндаля.
   - Это не сон, - запротестовал Сафар. - А видение того, что произошло на
самом деле. И именно случившееся послужило причиной тому огненному  дождю,
что мы видели вечером.
   Ирадж странно посмотрел на друга.
   - Почему ты так думаешь? У тебя уже были такие видения раньше?
   - Да, - тихо сказал Сафар. -  Иногда  мне  доводилось  видеть  то,  что
случалось впоследствии.
   - И всегда видения соответствовали истине?
   Сафар сожалея пожал плечами:
   - Как правило.
   Ирадж присел на корточки рядом с Сафаром.
   - С того самого дня, как мы познакомились, я подозревал, что ты  что-то
скрываешь от меня, - сказал он. - Теперь ты все рассказал?
   Сафар покачал головой:
   - Нет.
   - Хочешь рассказать остальное?
   - Пока нет.
   Ирадж кивнул, воспринимая эти слова как обещание рассказать позже.
   - У нас хватает времени.
   И все то время, что Ирадж собирал вещи, паковал их и  грузил  на  ламу,
Сафар сидел неподвижно. Лишь когда настал час трогаться в путь, настроение
у него улучшилось. В свете дня все казалось нормальным. Среди этого  света
не было места ни видениям, ни магии. Душа очищалась утренним  воздухом.  В
каплях росы мелькали птицы,  добывая  свой  завтрак.  На  широких  листьях
замирали бабочки, осушая крылышки  под  теплым  солнцем.  В  цветах  сонно
гудели шмели.
   Ирадж засвистел веселую мелодию, и они двинулись в путь. Но каждый раз,
когда Сафар поглядывал на друга, он видел, что взор того устремлен в себя.
Спустя какое-то время Сафар перестал переживать из-за видения, сочтя  его,
как предложил Ирадж, за ночной кошмар. Он  даже  стал  ощущать  неловкость
из-за  того,  что  вообще  рассказал  о  такой  глупости.   Он   припомнил
предупреждение отца  о  том,  что  горы  частенько  насылают  на  человека
приступы меланхолии и дурного настроения. И в конце  концов  Сафар  решил,
что не  было  никакого  видения,  а  были  лишь  последствия  воспаленного
воображения, вызванного меланхолией.
   Вскоре юная кровь взяла  свое,  и  он  вместе  с  Ираджем  стал  весело
насвистывать. Взгляды их встретились,  губы  раздвинулись  в  ухмылках,  и
мелодия превратилась в невнятное блеяние.  Оба  расхохотались.  За  смехом
последовали шутки и насмешки друг над другом. В общем, они вели себя  так,
как и подобает юношам.
   День  перевалил  за  половину,  когда  друзья  достигли   цели   своего
путешествия. Земля здесь была покрыта плотным слежавшимся снегом, и тонкие
башмаки стали рваться. Несмотря на снег, день стоял теплый,  безветренный.
Тропа пошла круче, и они порядком вспотели,  карабкаясь  и  подгоняя  коз.
Узкая дорожка петляла, минуя  заснеженные  камни  и  ведя  их  к  вершине.
Продвижение резко замедлилось. Во многих местах широкие навесы  и  выступы
закрывали полностью вид, оставляя лишь камни да тропу под ногами.  Козы  и
лама уже не раз совершали путешествие к излюбленному месту Сафара и потому
шустро шли вперед, исчезая за крутыми поворотами.
   Даже Сафар, знавший, чего ждать, повернув  за  последний  поворот,  был
застигнут врасплох открывшимся видом, восхитившим его, как и в первый раз.
   Они оказались на  залитом  солнечным  светом  широком  выступе,  откуда
открывался  вид  на  северную  сторону  горной  цепи.   Прямо   под   ними
располагалась небольшая, поросшая  травой  лужайка  с  цветущими  ягодными
кустами. Из-под камня у ног бил родничок, собираясь  в  центре  лужайки  в
хрустальной чистоты пруд. Козы заскакали среди цветов, радостным  блеянием
выражая восторг по поводу обилия столь сладостной пищи. Лама,  не  обращая
внимания на детские выходки своих меньших сестер, уже  зарылась  мордой  в
ягодный кустик.
   А за лужайкой вставала чудесная страна заснеженных  вершин,  постепенно
понижающихся к пустынным землям севера. Пушистые облака плыли по  голубому
небу, серые,  коричневатые  и  хлопково-белые.  Пустынные  пески,  отражая
солнечные  лучи  обратно  в  небо,  придавали  всей  картине   впечатление
блистающей, многоцветной драгоценности.
   Далее, за пустыней, глаз уже ни на что не натыкался. Взор Сафара быстро
устремился  к  линии  горизонта,  к  той  темно-голубой  линии,  где  небо
сливалось с землей. Он услыхал,  как  задохнулся  от  изумления  Ирадж,  и
понял, что даже его друг, рожденный среди огромных равнинных  пространств,
никогда не видел столь грандиозной  картины.  Само  по  себе  ошеломляющее
зрелище усиливалось в  разреженном  воздухе,  и  горизонт  казался  совсем
близко, хотя от хозяев караванов Сафар знал, что требуется время и  время,
чтобы зайти так далеко.
   Он глянул на  друга,  застывшего  с  глупой  усмешкой  на  лице.  Ирадж
нерешительно протянул руку, словно пытаясь дотронуться до горизонта. Сафар
рассмеялся, ибо и сам пытался сделать то же  самое,  когда  впервые  попал
сюда.
   - Пойдем, - сказал он. - Это еще не все.
   Сафар сбросил свой легкий рюкзак и  начал  спускаться  вниз  по  камням
вдоль бегущего ручейка. На полпути вода пеленой закрывала вход  в  пещеру.
Сафар указал на нее Ираджу, а затем показал, как пройти между водопадом  и
каменной стеной, чтобы попасть внутрь.
   Во время своего последнего посещения  он  оставил  здесь  материал,  из
которого можно  было  бы  изготовить  факелы,  и  теперь  быстро  соорудил
несколько штук, затем высек искру из кремня, чтобы поджечь первый.  Стены,
пол и потолок были вырезаны в  гладком  зеленом  камне,  который  поглощал
свет, отражая призрачное мерцание.
   Ирадж,  пришедший  в  себя   от   первоначального   изумления,   поджег
собственный факел, стал осматриваться и  увидел  то  место,  где  Сафар  в
прошлый раз жег костер, когда погода стояла еще холодная. Затем, на  одной
стене и на полу  он  увидел  пентаграммы,  магические  символы  и  звезды,
высеченные давно и недавно.
   - Убежище кудесника, - сказал он.
   Сафар кивнул, не распространяясь о том, что новые символы являлись  его
неуклюжей попыткой копировать старых мастеров в  целях  познания.  Он  уже
пытался проводить с ними магические действия, которые проходили с большими
затруднениями в силу его юношеских сомнений. Но в  глубине  души  полагал,
что со временем он таки сумеет сотворить настоящее колдовское заклинание.
   Сафар указал на ряд потускневших красных символов, высеченных  в  полу.
Они вели дальше в пещеру,  словно  указывая  путь.  Ирадж  широко  раскрыл
глаза, узнав эти символы - Демонская луна и комета Завоевателя.
   - Здесь был Алиссарьян? - выдохнул он.
   - Я не знаю, - сказал Сафар. - Но я думаю,  что,  по  крайней  мере,  в
пещере побывали те, кто знал его.
   Он махнул Ираджу, приглашая двигаться дальше,  и  они  миновали  череду
залов, образовавших пещеру. В одном зале на полке все еще  стояли  древние
кувшины. Хотя  еще  можно  было  разобрать  изображенные  на  них  древние
символы, содержимое кувшинов давно испарилось.  В  другом  зале  небольшой
грудой лежало оружие и доспехи, настолько заржавевшие, что они спеклись  в
единое целое. Ирадж осмотрел их с большим интересом, авторитетно  оценивая
их назначение и качество.
   В последней комнате было пусто, лишь по краям дальней  стены  выступали
держатели, в которые Сафар и поместил пару зажженных факелов.
   - Вот что я хотел показать тебе, - сказал он, указывая на  пространство
между держателями.
   Ирадж всмотрелся в это место, но поначалу ничего не увидел.
   - Присмотрись внимательней, - сказал Сафар.  -  Когда  смотришь  первый
раз, нужно вглядываться не менее минуты. А потом  уже  легче,  потому  что
знаешь, что хочешь увидеть.
   Ирадж от напряжения сузил глаза, поворачивая голову так и эдак, пытаясь
увидеть то, что хотел показать ему Сафар. И  тут  юный  гончар  улыбнулся,
увидев, как в пристальном взгляде  друга  появилось  изумление,  когда  из
стены между держателями факелов проступило изображение.
   Под верхним прозрачным каменным слоем некогда была изображена  картина.
Без зажженных факелов разглядеть ее  было  практически  невозможно,  да  и
теперь она виднелась лишь под определенным углом.
   На картине был изображен  высокий  красивый  воин  в  древних  доспехах
принца. У него была светлая кожа, длинные светлые волосы и свирепый взгляд
глаз таких же голубых, как  воды  священного  озера  Кирании.  Под  мышкой
правой руки воин держал  шлем,  а  вокруг  головы  сверкал  золотой  обруч
королевского достоинства. В левой руке он  держал  саблю,  держал  высоко,
словно приветствуя или вызывая на поединок другого воина. Сафар так  и  не
мог решить, что означала эта высоко поднятая сабля.
   Над воином размещался символ - Демонская луна и взлетающая комета.
   - Алиссарьян, - прошептал Ирадж.
   - Именно он, - сказал Сафар.
   Ирадж громко и восхищенно рассмеялся, хлопая юного гончара по  спине  в
знак глубокой благодарности.
   - Тайна за тайну, - сказал он. - Хотя в этой сделке я в более  выгодном
положении, мой друг.
   И в этот миг Сафар понял, что за время между выходом в их путешествие и
прибытием сюда они действительно стали друзьями. И это знание сделало  его
более взрослым. До этого у него еще не было ни одного настоящего друга.
   Ирадж вновь посмотрел на портрет.
   - Я изучил все об Алиссарьяне, - сказал он, - но еще  не  видел  ничего
подобного.  Он  до  кончиков  ногтей  выглядит  завоевателем.   Человеком,
избранным богами править великой империей.
   Он вытащил саблю, взмахнул ею и застыл в позе, изобра