Должно быть,  в  администрации  уже знали  о
приезде Зубатого, и выстроилась своеобразная очередь.  Зоя Павловна отворила
дверь и осталась на коврике для нагоняев.
     Тогда, расставшись у памятника лошади, они не договаривались о встрече,
Зубатый ни о чем ее не просил, поскольку с такой же гипертрофированной силой
чувствовал  правду. Известие о кричащем юродивом старце возле старого здания
администрации  его  не  то чтобы поразило или шокировало - вызвало  глубокое
чувство потери, сравнимое разве  что с потерей сына. В  этом состоянии  он и
ушел от  памятника,  даже  не  попрощавшись  со  Снегуркой. вот  она стояла,
виноватая, напряженная, бледная, хотя и раньше не отличалась здоровым цветом
лица,  с  редкими  волосиками,  зачесанными  назад,   бесцветными   бровями,
ресницами и заострившимся носиком, как у покойника.
     -   Извини,   Толя,  я   к   тебе   по  поводу  нашей   психиатрической
больницы...убатый после замешательства вскочил,  увел в комнату отдыха, чуть
ли не  насильно  усадил  в  кресло, и все  равно  она  осталась натянутой  и
скованной, словно замороженная изнутри. Только для порядка спросила:
     - Ну, как съездил?
     - Нормально...
     - Как там отец?
     - Процветает...
     - Старец, Толя,  десять месяцев содержался в отделении, где раньше была
детская лесная школа, - вдруг  заговорила она без всякой подготовки. - Место
там называется Лыковка, и речка... Это не далеко от  твоей дачи. Там до  сих
пор находятся женщины и все престарелые больные... Он  и в больнице твердил,
что  приходится  родственником  и  все  рвался к  тебе.  Ему  начали  колоть
препарат,  но  это не помогло... Да, кстати, твой отец что сказал? Может  он
быть прадедом? Ты ведь за этим ездил?
     -  Не может, а  есть. И  имя ему -  Василий.  Только меня  смущает... И
возраст, и еще... Откуда он взялся? Где жил?
     -  Этого я, конечно, не знаю, - она помялась.  - Но  я разговаривала по
телефону  с  одним доктором, который его  очень хорошо  помнит. Может слышал
фамилию - Кремнин, Сергей Витальевич? Он в областную думу баллотировался, но
не прошел...
     -  Не   помню...  Где  сейчас  старец?   -   поторопил  Зубатый.негурка
окончательно  смутилась,  растерялась,   что   с  ней  случалось  редко,   и
заговорила, будто скрывая внутреннее негодование.
     - Договорилась  с главврачом, приеду  и  сама почитаю историю  болезни,
поговорю с  персоналом,  а он поднимет документы и установит,  куда перевели
старца.  Ты  можешь  не верить,  но он  действительно  святой и  его  многие
запомнили.  Не только  Кремнин  и  санитарки,  но  даже  больные...  Никаких
вопросов не возникало, главврач любезный был... И надо было  сразу же ехать!
А у  меня внучка заболела...  Вчера  звоню, а он, так  вежливо... отсылает в
департамент здравоохранения. И  ничего не объясняет. Чувство, будто с кем-то
проконсультировался, подстраховался и  получил взбучку... Пошла к Шишкину, а
он как всегда, руки вверх - распоряжений не давал и вообще ничего не знаю...
Толя, меня катают, как  мячик, обидно, но не в  этом дело. Ладно, если пошла
новая метла... А если медики хотят что-то скрыть?
     - Что у тебя с внучкой? - спросил он.
     - Ничего, температура. В детском саду опять инфекция, ОРЗ...Толь, нажми
на Шишкина, он тебя  боится, увернуться  не  посмеет. Здесь  что-то нечисто!
Даже очень грязно, я чувствую.ачальника департамента здравоохранения Зубатый
знал  все  с  той  же комсомольской  юности, когда  тот  еще был  секретарем
первичной  организации   второй  городской  больницы  и  звали  его   просто
комсомолец  Коля   Канторщик.  Чиновником   он  считался  неплохим,  обладал
артистизмом, юмором, но человеком был на редкость неудачливым и больше всего
из-за желания схитрить, объегорить, зайти с  черного хода, когда перед тобой
распахнуто  парадное.  Он страдал из-за  своей  еврейской фамилии Канторщик,
решив,  что с ней высокой карьеры не сделать и  потому, заключая  брак, взял
фамилию жены, таким образом став Николаем Дмитриевичем Шишкиным. Продвинулся
с  ней до главного врача и понял, что прогадал, поскольку времена изменились
и с "девичьей" фамилией  расти  стало легче. Вернуть  же  назад ее никак  не
удавалось, скорее всего, из-за  тайного сговора заведующей ЗАГСом, городским
архивом,  потерявшим  документы,  и  начальником  паспортно-визовой  службы,
который уверял, что нашел  документы, где значится, что  Канторщик - фамилия
не родовая, а взятая отцом Николая Дмитриевича в  двадцатых годах, вероятно,
тоже из карьерных соображений.  Рассказывали байку, будто  главврач сам себе
даже обрезание  сделал, поскольку мечтал перебраться в Москву, где  вроде бы
нашел  ход в нужное управление министерства. И когда вернулся из самовольной
отлучки, с "прослушивания", и пришел каяться, возмущался трагично и весело.
     -  Слушай, Алексеич, ну  как жить бедному  человеку с фамилией  Шишкин?
Представляешь, захожу  на  этот  консилиум,  а  там  одни  жиды!  Тель-Авив,
кнессет! Я и  картавил, и на иврите базарил,  и  на  идише  -  сидят,  глаза
выпучили. Фотографии показывал: вот мой папа, вот мама, вот тетя, и анфас, и
в профиль, никакой реакции. Ну, хоть штаны  перед ними снимай!осле Чернобыля
он все-таки сделал  карьеру  на том,  что устраивал  экологические  походы и
бунты  возле закрытого города-спутника, где располагался Химкомбинат.  Толку
от этого  не  было,  монстр остановиться  не  мог,  равно  как  и невозможно
изменить вредный технологический процесс, однако еще в советские времена шум
поднялся на всю страну,  и Шишкина на плечах  демонстрантов  внесли на место
начальника    здравотдела     облисполкома,     где    он    стал    фигурой
харизматической.оброжелатели доложили, что Шишкин уже трижды проскальзывал в
старое  здание, на  прием к перебежчику  Межаеву,  который диктовал в  штабе
кадровую политику, и будто бы возвращался вдохновленный. Возможно, потому не
захотел  помочь Зое Павловне, и первую  просьбу заглянуть  к экс-губернатору
проигнорировал.  Не  сориентировался  в  обстановке,   не   успел  узнать  о
карт-бланше, который  ему  только что вручил  Крюков,  решил  лишний  раз не
светиться  в коридорах и приемной у  Зубатого.  А тот сам  пришел к Шишкину,
застал  его  врасплох и  обескуражил  до  крайности:  кажется, медик еще  не
определился, как вести себя и разрывался на части. Однако изобразил радость.
     - Ну, как съездили, Анатолий Алексеевич? Как там Сибирь?...
     - К вам обращалась Зоя  Павловна и получила отказ,  - недоуменным тоном
сказал Зубатый. - Что-то я ничего не понял, Николай Дмитриевич.
     -  Она  интересовалась  вопросом,  не  входящим  в  ее  компетенцию,  -
сориентировался Шишкин. - И я не отказал! Я сам не имел информации.
     - Морозова выполняла мое личное поручение.
     - Ваше? - будто бы  изумился он, а сам  лихорадочно соображал, как себя
вести.
     - Мое.н окончательно стряхнул растерянность, широко развел руками.
     - Ну, Анатолий Алексеевич, не  знаю! Вы поступили легкомысленно.  Зачем
посылать Морозову? Пришли бы  сами, и мы бы все решили... Не понимаю,  зачем
вам потребовались медицинские документы на этого бродяжку?
     Ничего подобного он себе  никогда  не позволял, и если  у Зубатого были
просьбы, даже не  касающиеся его лично, - устроить  в больницу  какую-нибудь
бабулю,  ребенка  из  глухой  деревни,  подбросить  бесплатных лекарств  для
отдаленной  поселковой  больницы  - то выполнялись  немедленно и без  лишних
слов.  Вероятно,  Шишкин  получил  заверения  Межаева,  что войдет  в  новое
правительство  и  экс-губернатор  больше не  нужен:  ведь наверняка  получил
всестороннюю информацию,  знал, о каком "бродяжке"  идет  речь и  откровенно
хамил.
     - Вот я и пришел сам, - смиренно сказал Зубатый. - Решайте, желательно,
в моем присутствии. Шишкин рассмеялся с холодными глазами.
     - Займитесь чем-нибудь другим, Анатолий  Алексеевич! Психушки, мученики
совести, бродяги - отработанный материал. Сейчас уже не проходит. Я понимаю,
вам  нужно  за что-то  зацепиться,  заняться  чем-то конкретным, важным  для
общества. Ну, почему обязательно нужен дом страданий и его обитатели? Почему
такие крайности? Насколько я помню, вы любите коней? Так вам и карты  в руки
-  возродить племенное  поголовье. Был  бы  у вас  пенсионный возраст,  я бы
посоветовал возглавить общество потребителей.то было  явным издевательством,
но  не  над ним  лично и не  с  целью  оскорбления - Зубатый слишком давно и
хорошо  знал   Шишкина.   Таким  образом  он   пытался  выкрутиться,  отшить
экс-губернатора, и  если пошел  на такие крайние меры, значит, не  хочет или
боится подпускать кого-либо к теме психбольницы.
     -  Распорядитесь,  чтобы  дали  возможность   ознакомиться  с  историей
болезни, - внешне невозмутимо потребовал он. - Дело-то пустяковое.
     - На первый  взгляд -  да.  - Шишкин поднял палец и  завертел глазами -
что-то  не учел и теперь начнет  пятиться назад. - Но оказалось  не такой уж
это пустяк. Я отлично помню этот случай. Лет восемь назад, верно? Старик под
окнами выкрикивал  вашу фамилию.  Да, типичная шизофрения...  Хорошо, только
ради вас, Анатолий Алексеевич.  - Шишкин положил перед ним бумагу и ручку. -
Напишите заявление, попробуем отыскать.  А  в качестве мотивации...  Скажем,
был депутатский запрос.
     - Что отыскать? - из последних сил сдерживался Зубатый.
     - Историю болезни. Придется делать запрос в Минздрав,  нужны основания.
Вы  полагаете, я сейчас достану из  стола и  все вам  покажу?  Нет, больного
перевели за пределы области, разумеется, вместе с историей. Нужно  набраться
терпения, дело не скорое. И если  учесть,  что  пациент психически болен, не
адекватен,  не  имеет  гражданских  документов...  И  не известно,  жив  или
нет.етектор  лжи у Зубатого  зашкаливал, как всегда в таких  случаях вызывая
гнев.
     - Если так сложно, то пожалуй,  не хлопочите,  - однако спокойно сказал
он.  - Правда,  дело  того не стоит. ушел неторопливой  походкой  скучающего
бездельника.уководитель департамента не должен был, да и по своему положению
не мог знать ничего о  судьбе безымянного, безродного старика,  попавшего  в
местную психушку, даже если  он подходил и кричал возле администрации. Таких
крикунов, буйных ходоков, бивших стекла, молодых и  старых отчаявшихся людей
в  разное время милиция увозила  десятками, не исключено, кто-то из них и  в
больницу попадал, а вот поди же ты, Шишкину  запомнился  именно этот старец!
Зоя Павловна, работавшая тогда еще  в городском управлении  административных
органов, и то не сразу вспомнила о юродивом. В рядовое дело вникать чиновник
высокого  ранга  не станет, а он  в  свое  время вмешался и  теперь  пытался
перекрыть  доступ к  информации,  запретив главврачу  показывать  какие-либо
документы -  значит,  тут действительно было  нечисто.ернувшись  в  кабинет,
Зубатый   пометался  из  угла  в  угол,  вдруг  физически  ощутив  замкнутое
пространство.  Даже  если сейчас заявиться в больницу,  ничего не получится:
директива  спущена  сверху  и ее будут выполнять -  сам в течение десяти лет
строил властную вертикаль. А главврач,  сидящий на этом месте такой же срок,
отлично знает, куда отправили  юродивого старца  из бывшей лесной  школы. То
есть,  нужно найти человека, который имеет с врачом  доверительные отношения
или доступ к  информации.  может, подключить к этому  прокурора, которого он
когда-то  подсаживал  на  это  место  и с которым всегда  были  приятельские
отношения  -  не  раз вместе ездили на  охоту?.. Думал ли  когда-нибудь, что
придется  искать  обходные  пути?т  размышлений  оторвал  звонок  мобильного
телефона, жена плакала в трубку, мол,  тебя носит по стране, а  Маша  до сих
пор спит, толстокожий ее муж  ничего не  делает и даже врача не вызвал. Катя
уже собралась немедленно лететь  в Финляндию,  но  только сейчас обнаружила,
что  кончилась долгосрочная  виза - все одно  к  одному! Зубатый попросил ее
отвезти   паспорт   в  турагентство,   пообещал   выправить   самую   скорую
туристическую, кое-как уговорил (и  себя  тоже)  подождать еще день - бывает
же,  человек  после  бессонницы и  стрессов спит  по трое  суток,  и  ничего
особенного,  нормальная  защитная  реакция  организма,  но  сам  еще  больше
встревожился. Угрозы старухи были вполне реальны, неожиданно замозжило левую
руку. Он  тут же набрал телефон  Хамзата,  с  которым не связывался  все это
время, не мешая работать.
     - Ты где находишься, Хамзат Рамазанович? - спросил как можно спокойнее.
     - Возле какой-то деревни, в Тверской области, - доложил кавказец сквозь
шумные волны.
     - А что делаешь?
     - Трактор взял, машину тащить. Застрял на поле, ехать нельзя.
     - Как ты там оказался?
     -  Старуха  по городам ходит,  людей  лечит  от  всяких болезней. К нам
приходила,  женщину от  бессонницы лечить. Год уже не  спала,  теперь  спит.
Нашел  эту  женщину, спросил,  утром,  говорит, села в  автобус  на Тверь. Я
сегодня поехал за ней. На хвосте сижу, где-то она близко.
     - Тебе нужно быть не в  Тверской, а в Новгородской  области.  - Зубатый
чувствовал, что злится. - Отыщешь  там деревню Соринская Пустынь,  где-то на
реке Соре. Понял?
     -  Старуху  искать,  деревню  искать?  Я  один,  в  поле  стою!  Машина
застряла!..
     - Старуху можешь не искать. Найди Соринскую Пустынь!
     - Дорог нет, хоть пешком иди!
     - Иди пешком! - рявкнул Зубатый.
     Он вышел  в  приемную, где  сидел настороженный и  сосредоточенный Леша
Примак,  некоторое  время   смотрел  на  него,  потом  на  секретаря,  будто
вспоминая, что хотел, затем махнул рукой телохранителю.
     - Поехали!  когда  оказался в  машине, все  вылетело  из  головы,  куда
собирался, зачем, и больше минуты просидел, массируя кисть левой руки.
     - Куда едем, Анатолий Алексеевич? - напомнил о себе Примак.
     - А куда нам нужно? - спросил тупо.
     -  Вчера  вы открывали  выставку,  и  к  вам  художник  один  подходил,
старик...
     - Ну и что?
     -  Думаю, надо заехать  к  нему и  расспросить о  девушке, -  отчего-то
краснея, проговорил Леша. - Она должна что-то знать.
     - Поехали,  - участие этого парня,  а больше,  его скрытое  сострадание
окатило теплом и согрело замерзающие мозги.

Лешу привела на работу его мама,  совершенно незнакомая женщина  из книжного
магазина. Записалась на прием, два месяца ждала очереди, еще в приемной часа
два помаялась, чуть ли не за руку втащила сына в кабинет и сказала:
     -  Возьмите  его себе.  И вам будет спокойно, и мне. Из армии вернулся,
воевать научился,  а  работы  нет.  Это  же  беда,  в бандиты  пойдет.орской
пехотинец  отвоевал  полтора года в  Чечне,  после чего еще  три  служил  по
контракту в  личной охране командующего  южным округом. На Хамзата  пришлось
узду  накинуть,  и  он  недели три  удила  грыз, косился  кровяным  глазом и
все-таки  уволил своего земляка  -  лишних мест не было. Зубатый  смотрел на
Лешу  и  не хотел верить  в  его боевое  прошлое: мягкий, застенчивый, слово
скажет и смущается.  Первое время он ходил в наряд на охрану губернаторского
дома, Сашу знал хорошо, и когда все случилось, несколько дней молчал и вдруг
выдал:
     - Не верю я, сам он прыгнуть не мог. еще через день усомнился:
     -  Правда,  у  молодняка  мозги  жидкие.  А  на   жидкости  извилин  не
остается...
     * * *
     Схлопотав себе славу  покровителя искусств,  Зубатый вынужден был время
от времени заглядывать в  мастерские  художников,  в  основном,  к юбилярам,
поэтому  местные традиции знал  и  по пути заслал Лешу в магазин за водкой и
закусками. Этот  полусумашедший, упертый и одержимый народ практически жил в
мастерских,  даже  если  не  запивал  горькую,  потому  был вечно  голодный,
похмельный, и возвышенный.
     К  Туговитову   он  приезжал  несколько  лет  назад  смотреть  картины,
приготовленные в дар городу, и остался разочарованным, что и  повлияло потом
на решение не строить ему дом. Живописец  собрал  все старые, шестидесятых и
семидесятых годов, работы, модные и актуальные  для того времени: в основном
промышленные пейзажи: дымящиеся и переплетенные трубы,  парящие  локомотивы,
рабочие  с   кочергами  на   плечах,  краны  и  железобетонные  конструкции.
Промышленности  в области хватало,  но  ядерной, либо с  ней  сопутствующей,
потому существовал строгий режим секретности  и писать  ее не разрешалось, а
писать  было  необходимо,  чтобы  не  отставать  от времени  и  попадать  на
значительные  выставки,  потому  основной  натурой  для  художников  служили
кочегарки и городская ТЭЦ. Туговитов и писал их, с разных  сторон  и во всех
ракурсах.огда-то  за такие полотна  давали ордена и звезды героев, от  всего
этого  веяло юностью,  могучей  поступью  великого  государства,  но  сейчас
картины прошлого смотрелись как знаки  погибшей цивилизации. Они,  наверное,
имели цену,  но чисто  историческую, может быть, искусствоведческую, поэтому
Зубатый  сразу же решил, что галерею  для  этого строить  не станет. Опытным
глазом   художника  Туговитов  заметил   настроение  губернатора,  попытался
исправить положение  и  вместо труб потащил со стеллажей  другие картины, но
впечатление   уже   сложилось,  и   теперь   требовалось  время,  чтобы  его
исправить.ейчас  Зубатый  ехал  к  нему  без предупреждения, без  какой-либо
подготовки, как раньше. Их никто  не встречал, и они с Лешей оказались перед
железной  дверью с кодовым  замком. По  первому этажу на окнах стояли мощные
решетки: художников уже несколько раз обворовывали, и некогда открытые всему
миру  мастерские чудаков  и странников  превратились  в  крепость. Постояли,
потоптались  с пакетами в руках, как бедные  родственники, но  тут откуда-то
вывернулась  девица, покосилась  на дядей,  нажала  кнопки,  и  они воровато
проникли за ней в полутемный, заваленный подрамниками и досками, коридор.
     Туговитов  всполошился   и   непонятно   было:  испугался  чего-то  или
взволновался от радости.
     - Какие гости! Я знал, что придете... И сегодня достал портрет! Да!.. И
оказывается, он готов. Это удивительно, поверьте мне!.. Я ничего не понимаю.
Но он дописан, закончен! Хотя  я не прикасался к  нему с  тех пор, как  Саша
перестал  ходить. Это  чудо,  Анатолий Алексеевич! Сами посмотрите... У него
лик стал иконописным. И это не моя рука, не моя работа!.. художника тряслись
руки, неестественно медленно двигались всегда  живые глаза и  всклокоченная,
замаранная краской борода стояла торчком. Он кидался  к полотнам, повернутым
к  стене,  бездумно  хватал  их  и   тут  же  отставлял.убатый  ощутил,  как
перехватило дыхание.
     - Не надо, не показывайте. В следующий раз...
     - Нет,  я сейчас!..  Только найду!.. Где? Вот сюда ставил.  - Туговитов
перебирал картины. - Такого у меня не было!.. Я не совсем еще выжил из ума и
помнил, что не закончил! Лицо не прописано, руки! Это самое главное - лицо и
руки.  Еще сеанса два - три... Я пишу обычно за пять! То есть, была  сделана
половина работы... А он дописался  сам. И я обнаружил только сегодня! Нет, я
слышал, проявляются краски, процесс полимеризации... Но это  все современные
химические краски! Или акрил, темпера!.. Я писал маслом, старым  натуральным
маслом  - вот! - Он забыл о картине, выхватил из  ящика и постучал засохшими
свинцовыми  тюбиками. - Им  за двадцать лет, глядите. Все, глина! Но я снова
растираю,  развожу  конопляным  маслом  и  пишу... Сейчас краски  дорогие  и
плохие,  а  у  меня  старые запасы.  Раньше-то  копейки  стоило.  - И  вдруг
зашептал. - Я вам скажу, Анатолий Алексеевич.  Саша святой!  Лишь  с иконами
происходят такие  чудеса.  Он  святой!убатый  заподозрил, что художник таким
образом  пытается  вернуться  к  теме  личной  галереи,  завоевать  доверие.
Поскольку  что-то  подобное  уже  было, когда  он  после  отказа строить дом
написал портрет Маши, потом жены и его самого уговаривал попозировать.
     - Портрет Саши мы  оставим