,  а на самом деле с
доносами друг  на друга.  И  если  в  прошлом их фантазии  ограничивались  в
основном взаимными обвинениями в антисоветизме и  антипартийности, то сейчас
те же  люди,  разве  немного постаревшие, уличали  друг друга  в  голубизне,
лесбиянстве и педофилии.
     Икона и свечи несколько вдохновили: может, здесь она найдет  отдушину и
пристанище для своей мятущейся  души? И только так подумал, как жена вошла в
зал, молча и бездумно прикурила от свечи и дохнула дымом.
     -  Я на  кладбище  была.  Потом владыка  заезжал,  с отцом  Михаилом...
Молебен отслужили в храме. Сегодня сороковой день...

2

     Полномочия  он  сложил сразу же,  как только  узнал разгромный  счет  и
теперь, согласно областному  закону, ходил на работу вроде бы для подготовки
хозяйства к сдаче вновь избранному губернатору, а на самом деле  по привычке
и еще потому, что  надо  было  ждать из Москвы приказа о  новом назначении -
скорее всего, генеральным директором Химкомбината.
     Да и тяжело было оставаться дома и смотреть, как жена постепенно сходит
с  ума.го  обязанности  исполнял  первый  заместитель,  приземистый,  тучный
молдаванин Марусь, прошедший с ним всю дорогу от  комсомола и потому в узком
кругу  носивший  прозвище Мамалыга.  Несмотря  на  вес  и  неповоротливость,
человеком он был деятельным, энергичным,  подкованным  во всех хозяйственных
вопросах, так что  Зубатый  был спокоен. Но  сам Марусь, привыкший всю жизнь
ходить  под ним,  бегал советоваться по каждому поводу,  и  в  администрации
считали,  что управляет по-прежнему Зубатый. Несколько раз он  публично, при
большом стечении  чиновников, а потом  и журналистов, опровергал все  слухи,
говорил, что после сдачи дел  и инаугурации поздравит нового  губернатора  и
уйдет с высоко поднятой  головой,  и ему вроде бы  верили, но за десять  лет
привыкли и не хотели расставаться, с опаской поглядывая на молодого, бойкого
реформатора Крюкова - как-то еще будет?ам не зная, зачем, Зубатый считал дни
до инаугурации, и каждое утро то с  облегчением, а то  со странной тревожной
печалью отнимал один день. Оставалось еще четыре.ак всегда с утра он зашел в
вольер,  потрепал холки  обрадованных лаек, пощупал носы  и, снова вспомнив,
как достались ему любимые собаки, решился в  один момент - взял на сдвоенный
поводок, вывел и посадил в машину.
     - Мы куда, Анатолий Алексеевич? - спросил телохранитель Леша.
     - В охотхозяйство. - обронил он и потом молчал всю дорогу.
     В избирательную  кампанию  это  хозяйство  стало  одним  из  аргументов
Крюкова: как только не изощрялись журналисты-наемники, какие только картинки
не рисовали местные карикатуристы относительно царских увлечений губернатора
и  расходовании  бюджетных  средств.  На  самом деле на  обустройство базы и
содержание  охотугодий  не  ушло  ни  единой  бюджетной копейки:  спонсоров,
желающих вложить какие-то деньги в возможность поохотиться с губернатором, а
заодно решить свои вопросы, можно было в очередь выстраивать. Однако все они
скромно промолчали,  когда в прессе пошла лавина вранья,  никому не хотелось
признаваться в угодничестве, которое  еще недавно  выдавалось за  радение  о
природе,  и теперь судьба охотхозяйства висела в воздухе  - говорили, Крюков
ненавидит охоту и презирает людей, ею занимающихся.
     Зубатый приехал без предупреждения и застал охотоведа  Чалова врасплох.
Испуганный и  смущенный, он бестолково засуетился, а тут  еще увидел собак и
окончательно растерялся.
     - Забери их назад. - Зубатый передал  ему спаренный поводок. - Они тебе
нужнее... увидел, как Чалов заморгал, недоуменно задергал плечами.
     - Анатолий Алексеевич... Я все понимаю, но подарок есть подарок...
     - Извини, тогда нехорошо получилось. Пусть они ходят на охоту, что им в
вольере сидеть?
     - А  когда же ты на охоту?  Сейчас бы  лося по чернотропу, с собачками,
а?.. Егеря у меня отличились нынче, две чищенные берлоги нашли! В одну-то уж
точно ляжет и по первому морозцу бы...
     - Приеду,  - пообещал Зубатый. -  Сразу  после инаугурации.н  уже сел в
машину, когда охотовед опомнился.
     -  Что теперь с  хозяйством  будет, Анатолий Алексеевич? Жалко, столько
труда вбили. Крюков, говорят, совсем не охотник.
     - Говорят... Да ведь раз приедет, посмотрит и втянется.
     - Нет уж. Если за душой страсти нет, не втянется.
     - А ты его втяни.
     -  Я  научу,  что делать,  - вдруг заговорил Чалов с оглядкой. - Угодья
вместе со штатом надо передать Химкомбинату. Ты уйдешь туда генеральным...
     - С чего ты взял? Кто сказал?
     - Все говорят! Ты послушай меня!..
     - Ладно, и так не пропадет. - ощущая прилив тоски, отмахнулся  Зубатый.
- Поехали, Леша!
     Собаки  на  поводке сначала  залаяли,  потом  заскулили,  а  когда джип
развернулся,   завыли  низко,  по-волчьи.  Или   этот   вой  был  в  душе  и
воспринимался  лишь  собственным  ухом?о  дороге  он   немного   успокоился,
отвлекся,  но  как ни  старался,  не мог  отделаться  от навязчивого  голоса
охотоведа  и ощущал тихое недовольство.  Дело в том, что как только он сел в
губернаторское кресло - еще не избранный народом, а назначенный президентом,
в администрацию потянулся косяк учителей. Каждый считал своим долгом чему-то
научить Зубатого,  каждый стремился прочитать лекцию по какому-то  предмету,
изложить свою, единственно правильную точку зрения,  подсказать,  поправить,
объяснить.  Учили   все,  от  деревенских  мужиков   до  директоров  крупных
предприятий и вузовской профессуры, давая уроки власти, экономики, политики,
психологии,  всего, вплоть  до бытовых мелочей, будто он  с  неба  упал и не
ведает  земной  жизни.  И  Зубатый  слушал,  пока не  увидел,  что  все  эти
наставники  и  учителя  преследуют  исключительно меркантильные  интересы  и
блещут  умом, чтобы понравиться губернатору, стать ему нужными, поднять свой
престиж и войти в круг лиц, оказывающих на него влияние. Глядишь, он оценит,
возьмет в свой аппарат или советником,  назначит на должность,  поддержит на
выборах,  поможет поставить спектакль, а то просто даст на  бутылку. сейчас,
отмахиваясь от навязчивых советов охотоведа,  он  внезапно подумал: что если
юродивый старец и старуха с улицы Серебряной тоже  из тех учителей, жаждущих
наставить Зубатого на путь истинный, припугнуть, поставить в психологическую
зависимость  и,  в  итоге,  повлиять на  него для  достижения каких-то своих
целей?ак  он  думал и  утешал себя, пока не въехали в город,  который  разом
отмел  все   иллюзии  и  надежды.  Войдя  в  свой  кабинет,  Зубатый  вызвал
отдыхающего  с  утра  Хамзата  и  предупредил  секретаря,  чтобы  никого  не
впускали,  однако  пришел  Марусь,  отказать  которому  было  нельзя,  затем
начальник  финансового департамента,  после  него  -  начальник департамента
культуры и пошло-поехало. Когда явился Хамзат,  Зубатый закрылся на ключ, но
сесть  не пригласил,  оставил  на коврике у  порога,  откуда докладывали или
держали ответ  все провинившиеся чиновники. Начальник личной охраны, видимо,
решил, что  шеф  опять не спал ночь и поставил на ковер  из-за рассеянности,
потому выждал пять секунд и шагнул было к приставному столику.
     -  Стоять! - не  глядя,  обрезал  Зубатый.  - Старуху  вчера  видел  на
Серебряной?орячего кавказского скакуна он взнуздывал редко, тем паче сейчас,
когда  Зубатый  уже не имел ни силы, ни  власти. Хамзат  противился  удилам,
вскидывал  голову,  мотал  ею,  уклонялся и  все-таки еще не  смел выплюнуть
гремящий  на зубах металл, поскольку не хотел,  чтобы ему напоследок порвали
губы. Он вмиг оставил все дурные привычки и лишь побрякал удилами.
     - Да, видел.
     - Хорошо запомнил?
     - Горбатая, с кошелкой...
     - Не горбатая, а сутулая.
     - Анатолий Алексеевич, я не русский...
     -  Это  известно.  Срок  -  три  часа.  Возьми  своих  людей,  подключи
участкового... Кого там еще? Местных оперативников, домоуправление...
     - Все понял.
     - Ничего ты не  понял! Установи, кто она  и где живет. Не задерживай  и
вообще на  глаза  ей не показывайся. Это сугубо личное дело. Только  принеси
мне адрес и имя.
     - Сделаю, Анатолий Алексеевич. - Звякнул удилами и при этом ухмыльнулся
одними глазами - шоры бы ему. -  Запомни мои слова. Не все  потеряно, мы еще
будем на  горе. Только силы  надо,  чтоб  подняться.  Мы  еще ладонь ко  лбу
приложим и  посмотрим сверху.амзат удалился молча, унося затаенную восточную
улыбку.отом  опять  пошли,  а  вернее,  крадучись от  всех,  побежали  люди,
чиновники поменьше, с  единственным вопросом  -  что с  нами будет? У многих
оставалась  надежда,   подтвержденная   лишь  слухами,  что   Зубатый  уйдет
генеральным  директором   монстра  химической  промышленности,   обогащающей
ядерное топливо,  а значит,  будет набирать штат, кто-то рассчитывал, что он
останется  в  администрации  вице-губернатором... В  общем, люди  заботились
только о  своем будущем и откровенно старались понравиться и хоть чем-нибудь
угодить. По слухам, в правительстве области многие жалели, что Зубатый ушел,
некоторые относились нейтрально и откровенным предателем оказался всего один
- советник  и эксперт  по  экономическим вопросам Межаев, который  с началом
избирательной  кампании открыто перекинулся в стан Крюкова, как  говорили, с
надеждой  на должность  вице-губернатора.  Зубатый  давно  чувствовал:  этот
обязательно  когда-нибудь  предаст,  но  держал  возле  себя  как  отличного
специалиста.  Конечно,  Межаев давно  вырос из  должности и мог  бы спокойно
занять место Маруся, но куда того  девать? вот неожиданно Межаев заявился  в
приемную экс-губернатора и стал требовать встречи. Зубатого это взбесило, он
велел  секретарше кликнуть  телохранителя  Лешу  Примака,  который  выставил
визитера  за двери  администрации, и распорядился больше никого не впускать.
Он принимал только  своих работников и  давно  отказался вести  личный прием
граждан,  поскольку  не обладал  полномочиями  и  ничем  помочь  не  мог,  а
обнадеживать пустыми  словами  не  хотел.  Однако  секретарь-референт  вдруг
доложила, что уже в третий раз пришла молодая женщина по фамилии Кукшинская,
требующая принять ее по личному, жилищному вопросу.
     - Отправь к Марусю, - отмахнулся он.  - Появится Хамзат - сразу ко мне.
полудню  начальник личной  охраны  должен  был  принести  адрес  сумасшедшей
старухи,  но  не принес  и  в  администрации не появлялся. Еще через час  он
попросил секретаря  тайно  пригласить  Зою  Павловну Морозову,  председателя
областного избиркома, сразу же усадил ее  в комнату отдыха и велел никого не
впускать. Зоей он работал и в комсомоле,  и на Втором конном заводе, и потом
еще  много раз судьба сводила и разводила  их. и Зубатый никогда не тянул ее
за собой,  как Мамалыгу, никуда не подсаживал; она шла за ним по собственной
воле  и  ни  разу ни  о  чем  его не попросила.  И  сейчас  тоже  оставалась
независимой, подчиняясь Центризбиркому - в том и заключалась вся честность и
прелесть  отношений,  о  которых  в  администрации  области  никто  даже  не
догадывался.  По  крайней мере, хотелось  в это  верить. Она  была той самой
рабочей  лошадкой,  способной  тащить  в гору  любой воз без кнута и ропота,
забыв  о  себе и личной жизни, и  при этом обладая  поразительной памятью на
события,  лица и  ситуации.  Как-то незаметно,  неожиданно  вышла  замуж  за
пьяницу-конюха,   родила,   разошлась,  умудрилась   вырастить  дочку  между
командировками,  выдать  замуж  и  теперь  нянчила  внучку  -  так выглядела
официальная легенда ее скрытной жизни. Оставаясь вдвоем, он  иногда  называл
ее   комсомольским  прозвищем  Снегурка,   как  пароль  или   предложение  к
доверительному  разговору. доверие это  давно  стало безграничным, поскольку
будучи еще председателем горисполкома, он выбрал из многих нейтральных, ни в
чем не замешанных близких Зою  Павловну и попросил страховать тыл - то есть,
отслеживать  и анализировать любую информацию, от газетных заметок до слухов
и сплетен, так или иначе касающуюся его, как чиновника и личность. Шесть лет
комсомольской  работы  на  разных уровнях,  в среде молодых, предприимчивых,
склонных  к  интригам  и  просто подлых людей,  в  этой кузнице  кадров  для
партийных  органов и КГБ, где  стучал каждый  второй на каждого второго, его
научили,  как  идти вперед,  не  опасаясь  удара в  спину.  Снегурка  честно
работала все  время губернаторства, но около года назад  скромному чиновнику
управления  административных  органов, даже  не спрашивая  мнения  Зубатого,
предложили место председателя избиркома.лучилось это не потому, что Морозову
наконец-то заметили и оценили; давний  оппонент губернатора,  Крюков, теперь
уже  бывший депутат Госдумы,  сейчас  победивший  на  выборах, готовил  себе
место, разрабатывал  почву  и через третьих  лиц рассаживал "своих"  людей в
области.  Придумать  что-то  новое   в  аппаратных  играх  и  интригах  было
невозможно,  поэтому комсомольская система  всюду  работала безотказно,  как
трехлинейная винтовка.стественно, принципиальная Зоя  Павловна сняла с  себя
обязанности тайного помощника-информатора и  что теперь  творилось у  него в
тылу,  известно было лишь Крюкову...сли  бы  не  эта  щепетильность, она  бы
наверняка узнала, почему  Саша прыгнул с крыши дома...н пригласил  Снегурку,
не имея представления, как начать разговор, и потому рассказал все, о чем не
мог  поведать никому:  от мучительной потребности  приходить  на  Серебряную
улицу в час смерти сына, до ненормальной старухи и ее обвинений.оя Павловна,
как  председатель избиркома,  не чувствовала  себя виновной, что он проиграл
выборы, все было честно, и это тоже нравилось Зубатому.
     - Ты мне скажи, кого я мог послать на муки? - Зубатый так расслабился в
ее присутствии, что сам  услышал отчаяние в  голосе. - Кого я мог смертельно
обидеть?..  Понимаешь, говорит,  старца святого обрек на геенну  огненную. И
будто  он -  мой  родственник, даже  предок!.. Нет, это видно, она не совсем
здорова. Но  почему говорит именно такие  слова? Ведь всякий  бред имеет под
собой  реальную  основу... И наблюдает за  мной давно,  не  первый  вечер, а
заговорила на сороковой день, как погиб Саша... Что это?
     - Здесь смущает  выражение -  геенна  огненная, - задумчиво проговорила
Снегурка и поежилась. - Она так и сказала?
     - Так и сказала... Понимаешь, утлая такая старушонка, а говорит и будто
гвозди забивает. Такая сила в ней... И голос  пророческий, это потом  только
услышал. Нет, она не просто больная...
     - Похожа на  типичную кликушу, потому выводы делать еще рано, не все уж
так плачевно,  -  заговорила Снегурка тоном  доктора. -  Вот  словосочетание
необычное, средневековое. Теперь и кликуши так не говорят. Геенна огненная -
это ад.
     - Ну  кого я мог в ад отправить?..  Может, она имела в виду конкурентов
на прошлых выборах?
     - Не исключено...
     - Но кто из них туда попал? Один в банке сидит, второй держит городской
рынок. Ничего себе, геенна огненная!
     - Погоди, Толя,  не горячись и  не отчаивайся.  Все это очень похоже на
иносказание.  -  У  нее  была  совсем  не  женская  привычка  -  в  глубокой
задумчивости грызть ногти, отчего руки всегда напоминали руки хулиганистого,
лишенного родительской опеки, подростка. - Ты у отца давно был?
     - Да уж скоро два года...
     - На похороны не поехал?
     - Куда ему? Три тысячи верст, да и хозяйство не на кого оставить...
     - Он один так и управляется?
     - Я же говорил, он упертый...
     Отец остался в Новосибирской области и на переезд к сыну не соглашался.
Он всю  жизнь  был  совпартработником,  как  раньше писали,  прошел  путь от
рядового комсомольца-целинника до  первого  секретаря  райкома  партии, а  с
началом  перестройки  публично  проклял  генсека,  уехал  на  заимку,  завел
фермерское хозяйство  и  все это  время  карабкался в  одиночку, не принимая
никакой помощи. Зубатый уговаривал его переехать к нему в область,  на выбор
дать самые  лучшие земли, ссуду,  технику и  еще  покупать продукцию, однако
старик стоял намертво.
     - Рыночники  хреновы! -  резал  правду-матку.  -  Государство  в  базар
превратили, народное добро разворовали!днако когда Зубатый приехал  с Сашей,
то  отец при виде  внука неожиданно  попытался скрыть свои  коммунистические
убеждения и верность партии, даже просил,  чтобы оставили ему внука на год -
настоящего  мужика  из  него  сделать.  А свое  нежелание  уехать  из Сибири
объяснил так:
     - У  вас  в России, -  сказал,  - кедра не растет. А  я очень уж  люблю
шишкобойный промысел. Так что не поеду я...тец всю жизнь не особенно тянулся
к родне, своих брата и сестру в  последний раз  видел лет  двадцать назад, к
сыну приезжал всего трижды, и в последний раз десять лет тому. Малой родины,
куда  начинает  тянуть  к  старости,  у  него  не существовало: родился  под
Астраханью,  где  после  детдома оказался  его отец,  но прожил  там  год  и
переехал в Липецкую  область, оттуда в армию, потом на целину, с  целины  на
север  Новосибирской области,  где  ему  больше  всего понравилось,  и  где,
сказал, умру.  В  свои  семьдесят отец еще лазал по  деревьям, как обезьяна,
накашивал сена на все хозяйство, доил коров, сбивал масло, обихаживал пасеку
в сорок ульев - и все в одиночку! В переносном  смысле, конечно, у отца была
не жизнь - ад, но добровольный, из-за  собственной комсомольской упрямости и
своеобразного протеста против гибели Советского Союза.
     -  Дай  мне  подумать,  - попросила  Снегурка. - Я сразу так  не готова
ответить...А вот к отцу бы надо съездить, Толя.
     - Скоро съезжу, будет время...
     - Желательно вместе с женой и дочерью.
     - Нет, пусть уж Маша сидит в Финляндии! Там хоть спокойнее.
     - Это тебе  спокойнее, - она хотела добавить что-то еще, но не решилась
и встала. - Старайся не думать об этой кликуше и о  пророчествах тоже.  А то
мы чаще сами называем беду.
     - Как тут не думать? Из головы не выходит...
     -  Хотя, знаешь,  Толя,  в  чем-то она права. Пойди  в храм сегодня  же
вечером.  Вместо  того,   чтобы  на  Серебряной  улице  торчать.убатый  лишь
вздохнул, но Зоя Павловна уже  села на любимого конька и погоняла - пока что
мягкой плеткой.
     - Нет, ты постой в  храме и послушай. Просто так,  с закрытыми глазами,
будто один  стоишь и  вокруг никого.  Ну если не можешь  с  народом, езжай в
монастырь,  там  мирских  на службе  обычно не  бывает,  только  послушники.
Хочешь, я  позвоню и тебя  там  примут...аньше он отказывался довольно резко
или  вообще  слушать  не хотел,  и сейчас чувствовал, как  противится  душа,
однако сказать об том вслух не посмел.
     -  Ты же  знаешь,  тесно  мне в храме, даже когда  пусто...оя  Павловна
только  руками  развела,  ушла  к  двери и оттуда  словно  бичом  в  воздухе
щелкнула.
     -   А  ведь   старуха   правду  сказала:   Господь  нас   через   детей
наказывает!негурка давно  и безуспешно пыталась  привести Зубатого в храм, и
это теперь скорее  напоминало  некий спор,  поединок - кто  кого.  Сама  она
действительно  была  глубоко  верующим человеком, еще  с тех,  комсомольских
времен, когда переодевшись, чтобы не узнали,  бегала в церковь. Откуда у нее
это пошло, когда началось, даже сейчас, в пору абсолютной  свободы  совести,
оставалось тайной, впрочем,  как и ее религиозность.  Большинство чиновников
аппарата  демонстративно  крестились,  стояли  со   свечками,  в  разговорах
оперировали  евангельскими  оборотами, нарушая заповедь не  поминать всуе. А
Зоя  Павловна, как и  прежде, снимала  и  так бедненький макияж,  повязывала
платочек до глаз и задами-огородами шла на вечернюю службу. В  представлении
Зубатого это и было проявлением настоящей веры и догадаться, отчего Снегурка
всецело полагается  на божью  волю,  особого труда  не  составляло. Она  и в
комсомольской  молодости   была  непривлекательной,   все  свободное   время
пропадала  на