ак это  боги -  и спят?
Вроде такого  не может быть, не люди же. Наш уснул, мусульманский, китайский
- все сразу?  Надо было  у Дорки спросить, но тот бы вряд ли сказал. Хоть  и
монах был, но о Боге не любил говорить и вообще на религиозные темы. И когда
молился - не увидишь, все тайно. Что спросишь - один ответ: думай сам.
     -  А где он жил в последнее время?  - воспользовавшись  паузой, спросил
Зубатый.
     - По дворам ходил, - почти как старшая Елена ответил Василий Федорович.
- Его везде принимали, он как святой у нас был, а говорили - дурачок...
     - Откуда же он появился?
     - Из пещерного  монастыря  вышел. Там  людей когда-то много было, Дорка
последний остался, потому как был самый молодой.
     - Здесь еще и пещерный монастырь есть?
     - Был. Уж  лет тридцать,  как обвалился. Про это надо Ваньку  спросить,
Ивана  Михайловича.  Он  с  милицией  ходил на  обыск.  Думали,  там  золото
спрятано, а там одна медь оказалась, всякие безделушки.  Он оттуда целый воз
притащил этого добра, хотел музей  сделать,  но  так все и  пропало или себе
забрал...
     - Но если боги уснули, значит, камень поднялся?
     - Какой камень?
     - Священный, который Арсений зарыл?
     - Говорят, поднялся...

15

     По преданию Соринская Пустынь была основана в четырнадцатом веке  неким
греческим  монахом Арсением,  пришедшим с двумя братьями в  глухие  леса  на
берега  озера Сора,  в край,  где еще не  знали  христианской веры и  ходили
молиться в рощенья, раскладывая огни и устраивая пляски бесовские.
     Неизвестно,  по  каким  соображениям,  говорят,  чтобы  язычникам  было
привычнее, но первый деревянный храм и кельи поставили в  месте непотребном,
поганом - прямо на капище, в священной роще  у  озера, на самом высоком яру.
Через тридцать семь лет, когда сменилось поколение и большую часть населения
окрестили и научили молиться по-новому, а  меньшую, несмиренную,  посадили в
сруб  и  предали  огню,  Арсений  собрал  народ и  с его позволения  закопал
священный камень  на большую глубину. Будто бы вскоре после этого грек  лег,
чтобы умереть в страстную неделю, и в  понедельник  благополучно  скончался.
Говорят, в момент его смерти начался сильнейший пожар и деревянный монастырь
за  час сгорел дотла.  Целыми  остались  лишь  косточки  самого  основателя,
которые впоследствии стали святыней.идимо, к тому времени таких подвижников,
как  Арсений,  уже не  было, Соринскую  Пустынь забыли  на  долгие  годы,  а
новокрещеные  вспомнили старую веру,  дескать, Бог  узрел неправду,  покарал
христианское  капище,  и   на  месте  пожарища  снова  начали   раскладывать
огни-сварожичи.ишь  к  концу  пятнадцатого  века в  этом  забытом Богом углу
появился безымянный монах-болгарин, будто бы  искавший святые  мощи Арсения.
Несколько лет рыскал среди язычников поганых, терпел унижения и насмешки  и,
когда нашел останки своего единоверца, перенес их  с мерзкой горы от  капища
вниз, возвел над прахом  часовенку, затем срубил келейку в  устье реки Соры.
Мало-помалу сюда потянулись  другие  иноки,  обжили место,  построили храм и
вновь стали просвещать и крестить строптивых язычников. опять большую  часть
просветили и окрестили, а меньшую, непокорную, богохульную  и ведьмаческую с
помощью новокрещеных вывели на реку, продолбили прорубь  и спустили под лед.
середине шестнадцатого, при Иване Грозном, в Соринской Пустыни насчитывалось
девятнадцать насельников,  семьсот пятьдесят  душ  крестьян и ремесленников,
приписанных к монастырю, много скота, пушных, рыбных, смолокурных, дегтярных
и прочих промыслов. Две деревянные церкви и все монастырские постройки тогда
находились в устье, на низком, в иные годы подтапливаемом берегу.  Место это
было замечательно тем,  что  дважды в год, весной и осенью,  мимо проплывали
купеческие  суда,  по  пути  на  ярмарку  и  обратно,  а  зимой  из  обители
снаряжались обозы с мороженой рыбой. Монастырь быстро развивался, богател, а
скоро  неведомо  за  какие  духовные  заслуги  избавился  от  вечной  судьбы
заштатного,  заложив   каменный   осьмиглавый   собор,  келейные  палаты   и
стену.реческий  митрополит  Паисий Лигарид,  торгующий в Москве табаком (это
уже при  Алексее  Михайловиче), посетил  отдаленную обитель,  вроде бы  тоже
ходил поклониться мощам Арсения, однако возвратившись, написал, что тридцать
шесть  насельников  ее,  в основном, иноки,  пришлые  из разных  монастырей,
пребывают в лени, рукоблудии и чревоугодии, трапезничая с утра до вечера,  с
серебра и злата хмельное зелье пия. А иконы, утварь и облачение там ценности
великой,  ибо украшены золотом  и дорогими каменьями, которых и при дворе не
сыщешь.очно  неизвестно, с  какой целью писался этот  донос, возможно, чтобы
призвать братию  к порядку, но  скорее всего, учитывая личность и авантюризм
грека,  с  мыслью  поживиться  за  счет богатой  Соринской  Пустыни.днако ни
патриарх, ни государь навести порядок не успели: Господь сам узрел и покарал
сребролюбцев-чревоугодников  смертью лютой.  Наводнение случилось опять же в
страстную  неделю ранней Пасхи,  во  вторник, и позже сплавлявшиеся вниз  по
Соре купцы обнаружили полностью затопленный и смытый с лица земли деревянный
монастырь, в том числе, снесенные льдом, недостроенные каменные сооружения и
стены. Подобное  наводнение, как  морозы  и засухи, случаются в  этих  краях
примерно  один раз в сто лет.  Кого выловили из полых вод, положили в  землю
без отпевания.о монаху Митрофану, местному уроженцу, знающему характер Соры,
удалось чудом спастись, и он, раскаявшись, вывез на трех  подводах  и где-то
закопал  монастырскую  казну, всю  золотую  и  серебряную  утварь,  оклады и
кресты.  Приняв обет молчания, он возродил обитель  с  жесточайшим уставом и
абсолютным аскетизмом, только теперь на старом месте,  то  есть, в  рощенье,
которое никогда не  затапливалось. И  называться он  стал Арсеньев Соринский
монастырь.  По  преданию,  сам  Митрофан  до   пострига  был  ремесленником,
медником-жестянщиком и потому  собрал  мастеров и  организовал  при  обители
мастерскую, где чеканили и отливали изделия исключительно из меди,  презирая
серебро  и золото.  Торговые же  пути оставались вечными, не подвластными ни
стихиям, ни,  пожалуй, божьим  карам,  поэтому купцы  на  следующую  ярмарку
сбросились  и  в  течение  трех  лет  выстроили  каменные  храмы,  палаты  и
мастерские,  поскольку  убоялись  гнева  Господня,  да и  не  желали  терять
дешевый,  прибыльный товар в виде медных окладов, меднолитых икон, крестов и
прочих  поделок  высокого  искусства  и   качества,  ценной  рыбы  и  мягкой
рухляди.есмотря на  строгость жизни,  здесь  все  равно что-то  происходило,
потому как время от времени  всех до единого насельников рассылали по другим
монастырям,  а  то  и вовсе сажали на цепь в  земляные тюрьмы, а в Соринскую
обитель  посылали  самых  стойких  духом  и   аскетичных  иноков,  чтобы  по
прошествии  десятка  лет  заменить  на  новых. Болтали самое разное: мол, не
выдерживают искушения бесом, не выносят строгости устава, впадают  в уныние,
вызывающее  помутнение рассудка и, как следствие, склонность к ереси  и даже
богохульству. То  им  видение случится,  придет какой-нибудь  святой и давай
проповедовать:  неверно  вы  молитесь,  не слышат  вас  на  Небесах, надобно
по-другому. И научит как. Иноки посчитают это за божье откровение и  молятся
по-новому, то на деревья, то на огонь или на солнце. А  оказывается, все это
погано  и непотребно, и происходит потому, что  монастырь стоит на языческом
капище, и  старые боги все время вредят  новым.ак или иначе, но существовала
легенда,  которую  многие  старики  помнили.  Будто  бы   в  пору   расцвета
возрожденной обители, ровно  за сто лет до событий семнадцатого года, пришел
некий странствующий инок проситься  в общину, однако ему  отказали только за
то,  что  весу в нем  было  за  четыре пуда -  слишком жирным показался,  не
подходил для  худой,  изможденной  братии.  Тогда обиженный  странник достал
мелок,  начертал на железных воротах с коваными крестами пятиконечную звезду
и  удалился восвояси. Говорят, этот  сатанинский знак оттирали всей  братией
целую  неделю и так отшлифовали металл,  что сияющую  звезду  поверх крестов
было видно еще в тридцатых, пока не  заменили ворота. вот спустя ровно век -
день в день,  вскоре  после  февральской революции,  в третий день страстной
недели  произошло событие, толком не объяснимое до сей поры ни атеистами, ни
церковниками: все насельники, включая послушников и даже наемных работников,
в одну  ночь покинули обитель и бесследно исчезли.оринская Пустынь  стояла в
священной  роще,  на горе,  и потому местные жители, помня древние заповеди,
рядом не селились никогда, ближайшие деревни и села  находились в шести-семи
километрах  по  берегам озера, и так получилось,  что  всю страстную  неделю
никто  в  монастырь  не приходил, поэтому исчезновение монахов обнаружилось,
когда  народ стал подтягиваться ко  всенощной  службе.  Каменная  обитель  с
крепостными  стенами  стояла,  как  покинутый  командой  корабль.  Все  было
оставлено так, словно иноки вышли на минуту и сейчас вернутся, еще некоторые
лампадки горели, а  все  требники  в соборе оказались открытыми на  отходной
молитве. Это обстоятельство родило  страшные слухи о  массовом самоубийстве.
Будто бы кто-то видел,  как насельники,  послушники, престарелые  безродные,
жившие при монастыре, приходящие работники и мастеровые - все, кто был в тот
час в Пустыни,  цепочкой вышли  на лед озера и разом прыгнули в  майну.ыло и
следствие, но толком проверить ничего не удалось, поскольку  наступили такие
времена,  что  событие это  растворилось,  будто  капля  в  море.  Монахов и
исчезнувших вместе с ними мирских людей никто больше не искал и нигде они не
объявлялись.днако с тех пор о Соринской обители, точнее, об этой горе, снова
утвердилась  слава  проклятого  места,  и  окрестные  жители  несколько  лет
опасались даже приближаться к монастырским стенам. Рассказывают, до середины
двадцатых все стояло опечатано еще царскими следователями  и в том виде, как
было  в памятную  страстную  неделю, разве  что  масло в лампадках выгорело.
Новая  власть  во  все  религиозные страхи  не  верила, добралась наконец до
лесного  угла  и  приспособила  пустующий  и совершенно  целый монастырь под
колонию для беспризорников. Шпана, собранная с вокзалов трех  губерний, жила
здесь под замком и по  правилам, пожалуй, более  строгим,  чем  монастырский
устав, однако портить и разрушать предметы культа не воспрещалось в связи со
всеобщей  борьбой против религиозных предрассудков. По крайней мере, за  это
не наказывали, и бывало, поощрялись  такие  игры, как например, соревнования
по метанию  камней в  настенные фресковые иконы,  которых  было множество на
храмах и часовнях. Конечно, раскапывать могилы никто не  учил, но  никто  не
учил  и  уважению  к праху предков, потому первое  надругательство порождало
второе.начала  вскрыли  раку  и  растащили  мощи  святого   Арсения,  затем,
воспитывая  в  себе  силу  воли,  а  заодно  с  надеждой  отыскать золото  и
драгоценности, разрыли  все могилы,  где лежали кости игуменов  и монахов. В
захоронениях  именитых людей, кто жертвовал на монастырь,  кое-что находили,
чаще  золотые  и  серебряные  крестики,  перстни, кольца и цепочки,  которые
превращались в валюту -  через караульных покупали табак  и самогонку. Время
от времени устраивался шмон, охрана все  отнимала и забирала себе - потому и
смотрела сквозь пальцы, как  гробокопатели  по ночам роются на  монастырском
кладбище или долбят стены и полы в храмах. По  мере перевоспитания некоторых
беспризорников отпускали на работы за ворота и без конвоя, поэтому в течение
нескольких  лет  перекопали  все  могилы  и  на  приходском  кладбище.  Пока
существовала  колония,  жители  ближайших  деревень   на  топорах  спали,  с
сумерками  девушек и молодых женщин запирали  в  амбарах и спускали собак.се
закончилось в тридцать третьем  году, неожиданно, странно и страшно, причем,
опять в ту же страстную неделю,  по  уверениям  местных  жителей, в четверг.
Событие  это иначе, как божья кара,  не  воспринималось, а все остальное уже
как следствие наказания. Скорее всего, воспитанники вскрыли могилу человека,
умершего  от сибирской язвы, либо от еще  какой-то неясной  и  очень похожей
болезни.  В  течение  нескольких  дней  колония  превратилась  в  госпиталь,
воспитанников в больницы не вывозили, вдвое усилили караул и пытались лечить
на  месте. По словам  редких очевидцев, мальчишки на глазах  превращались  в
скелет, в живую мумию и сгорали  за два-три дня. К страстной субботе в живых
не осталось  ни одного.  Погибли и  охранники,  в основном, жители окрестных
деревень, которых  тоже не выпускал из колонии специальный отряд ОГПУ. Потом
приехали люди  в газовых  масках,  собрали всех  умерших и  закопали в  одну
братскую могилу, залив ее  сверху полуметровым слоем бетона.  Сам  монастырь
обработали какой-то вонючей,  едкой  жидкостью,  заперли ворота  и  повесили
табличку  - опасная зона. Около месяца здесь  стояла  охрана, после чего все
уехали, и  Соринская Пустынь  надолго превратилась в пустыню. Приходили сюда
лишь  на приходское кладбище,  и то  со страхом озираясь  на замшелые стены.
монастыре  вспомнили  ровно через  одиннадцать лет, в сорок четвертом, когда
появилось  много  пленных.  Содержали здесь  только солдат  и  офицеров  СС,
вероятно, полагая, что  они все  вымрут. Но удивительное дело,  за  два года
существования  секретного лагеря военнопленных  от болезней не  умер ни один
немец,  говорят,  только здоровели,  работая на  свежем  воздухе - рубили  и
сплавляли  лес по  Соре.  Ходили они  практически без  конвоя, трудились  на
лесосеках вместе с  колхозниками, и  ничего особенного не случалось, если не
считать, что все немцы были немного не в себе - играют, бегают, хохочут, как
дети.  По некоторым сведениям, они первыми нашли жилище,  а точнее,  убежище
иноков и мирских, покинувших монастырь еще в семнадцатом году. Будто деревья
валили  по склону высокой горы, а снегу  было по  пояс, и глядь -  из  земли
парок  вьется.  Подумали,  берлога  медвежья,  и  попятились,  но  тут  снег
разверзся и встал высокий, белый  старик с крестом. Немцы обмерли от страху,
шевельнуться не могут, а человек спрашивает:
     - Кто вы, люди?
     - Немцы.
     - Почему вы здесь?
     - Мы военнопленные!
     - А что, - спрашивает старик, - война еще не закончилась?
     - Не закончилась, -  говорят, думая, что он говорит о Второй мировой, а
на самом деле старик имел в виду, конечно, Первую.
     - На чьей же стороне перевес?
     - На вашей, - отвечают. - Ваши уже к Германии подходят.
     - Ну, тогда  ступайте с миром, - и будто крестом  их перекрестил.  - Да
больше не воюйте.
     Будто после этого  все они и стали вести себя, как  ребятишки малые:  и
солдаты,  и офицеры:  в  прятки играют,  в догонялки  или в  жмурки - одному
завяжут глаза,  он  и  ловит  других. А поймает, все  хохочут  до упада.тало
известно  об этом от одного колхозника, который  рядом работал и все  видел.
Только  в  эту байку, напоминающую  анекдот, мало  кто верил, ибо  все сразу
задавали вопрос: на каком языке говорили немцы со стариком?
     Когда же  власти решили рядовых эсэсовцев отпустить  домой, а  офицеров
перевести куда-то в Сибирь, в другой лагерь,  произошло событие  редкостное:
солдаты отказались  ехать  в  Германию,  все  поголовно. Они просили  власти
оставить их в СССР и  обязательно в этом месте, мол, готовы  выполнять любую
работу  и  даже сидеть за колючей  проволокой, только чтобы жить в Соринской
Пустыни.  Говорят,  словно  больные  сделались,  разделись  догола,  в  ноги
начальникам кидаются, умоляют, плачут, волосы на себе рвут. НКВД заподозрило
какой-то  заговор,  рядовых вместе с  офицерами погрузили на баржу, зацепили
буксиром и утащили куда-то вниз по течению.
     Скоро сюда нагнали ссыльнопоселенцев - ворье, мошенников,  растратчиков
и прочую мелкую  сволочь.  Они сами срубили несколько бараков,  а крепостные
стены  и  ненужные  каменные постройки начали разбирать  на кирпич,  который
грузили  на баржи  и  сплавляли  по  реке.  И  вероятно,  находили  какие-то
ценности, замурованные в  кладку,  да еще местные нарассказывали  сказок про
борьбу   Митрофана   с   золотым   тельцом   -    короче,   снова   началась
кладоискательская  лихорадка. Еще  раз перекопали не только могилы, но и всю
монастырскую территорию и ближайший лес,  где до сих  пор  остались глубокие
ямы и  траншеи.  Подбирались даже  к  братской могиле беспризорников,  бетон
долбить  пробовали,  но  комендатура  выставила  часового  с  винтовкой.  По
преданию игумен схоронил казну и утварь между  двух  больших камней и сверху
поставил  третий, заклятый  камень:  ежели кто сдвинет  его  с места, тотчас
поражен  будет  гневом божьим. Так  вот,  на десяток километров вокруг,  где
находились  похоже  расположенные  камни,  все  было перерыто,  а  некоторые
подозрительные валуны расколоты на части древним способом:  вокруг разводили
костры,  нагревали,  а  потом  лили  воду.сыльнопоселенцы  тоже обнаружили в
шестнадцати километрах  от  Пустыни ушедших  из монастыря  насельников.  Шли
кладоискатели  в поисках  этих трех камней  по лесу  и  вдруг  заметили  два
огромных  валуна,  а  между  ними  еще  один, небольшой,  если  тронуть,  то
шевелится.  Встали возле, никто  свернуть  этот  камень не решается, боязно:
вдруг правда заклятый? Тогда один ворюга,  лихой парень, отчаянный, говорит:
я  столько нагрешил,  столько людей бритвами порезал, что мне в рай никак не
попасть, а в аду-то все равно. Взял стяжок ну и столкнул камень. Под ним лаз
оказался, такой узкий, что  человеку  не пролезть, а  среди них заморыш был,
его кое-как и  втолкнули в дыру. горе оказалась глубокая пещера, эдак метров
в  двадцать,  с  ответвлениями  и  крохотными каморками  -  вроде  монастырь
пещерный!  Заморыш поплутал  по ходам  и  обнаружил  там восемь человек, все
старики, многие  из  которых уже слепые  от темноты. Куда еще можно спрятать
драгоценности? Только  сюда,  здесь  они  лежат!  В  благородство  воровских
законов  заморыш не  верил,  подумал, вынесу им золото,  а они  сразу меня и
порешат!  Вышел наружу и сказал товарищам, мол,  нету  там  ничего  и ходить
опасно, земля над головой шевелится. Они не  поверили, попробовали раскопать
вход пошире, но внутри что-то обрушилось, одному камнем по голове ударило, и
воры ушли восвояси, в других местах искать. А  заморыш потом вернулся, залез
в пещеру с пиковиной, хотел монахов пытать,  чтобы  золото выдали, но с  ним
что-то сделалось: нож упал и рука тотчас высохла, как щепка. Он другой рукой
ножик поднял - и другая плетью. Так  испугался, что кое-как выбрался на свет
и  бежать. Товарищи спрашивают, где был, что с  руками? Он  говорит, баланом
ударило...олжно   быть,   клад  так  и   не   нашли,  поскольку   никто   из
ссыльнопоселенцев насмерть поражен  не был.  Случилась другая напасть,  чему
поверить  было   очень  трудно,  даже  если   рассказывали  самые  правдивые
рассказчики.  Будто в  ночь с четверга на  пятницу страстной  недели  у всех
воров,  как у  того заморыша, напрочь отсохли руки, у  мошенников вылезли из
орбит и вытекли бессовестные глаза, у растратчиков, словно у ящериц  хвосты,
отпали языки, которыми  они слюнили  пальцы, чтобы отсчитывать себе казенные
деньги, а вся прочая сволочь оглохла и онемела. Это им такое наказание было.
Куда  дели последних  сидельцев монастыря, неизвестно, говорят, развезли  по
больницам, некоторых родные забрали, кто милостыню просить пошел или  просто
сдох  под  забором. Но с  тех пор никого сюда не присылали, в обоих каменных
храмах  законопатили  окна  и  двери,  оборудовали  вентиляцией  и  устроили
межколхозное семенное зернохранилище. Говорят, рожь  и ячмень засыпали прямо
через  световой барабан специальн