озле меня, в машине своей  сидят...
Сказать, ты уехал? Но твоя "Нива" во дворе, видели...
     - Ничего не говори, я сейчас приду.
     - Алексеич, конечно, смотри сам. Но, может, не надо?
     - Надо.асилий Федорович покряхтел, подергал плечами и удалился.

При  любых  обстоятельствах Зубатый  не  смог  бы  ничего  сказать  Елене  и
испортить ей  это утро. Лишь  наклонился, поцеловал и  обронил на  ходу, что
скоро вернется.
     Она что-то почувствовала.
     - Я  сейчас  встану...еревня  отдыхала после ночного  гулянья,  и  лишь
кое-где топились печи,  пахло снегом  и  дымком.  На  полпути  ему  попались
старшая Елена с Ромкой, возвращались домой.
     - С Новым  годом,  - вместо приветствия сказал Зубатый.на прошла мимо с
гордо  поднятым подбородком, но  Ромка  вывернул  голову  и  помахал  рукой.
Деревня еще спала, но уже  все  знала...ашина  бесприданницы стояла  к  нему
носом, поэтому его увидели издалека и ждали. Когда оставалось  десять шагов,
дверца открылась, и появилась Катя.
     - С Новым годом,  дорогой муженек! -  сказала она,  застегивая шубку. -
Хотелось встретить  его  всей  семьей, но не удалось.  Мы  с  Лизой проехали
полторы тысячи километров и  застряли недалеко отсюда! Просидели всю ночь  в
лесу!
     Эта  веселое и радостное начало  значило лишь то,  что у  Кати  большие
проблемы и приехала она за помощью. Бесприданница из машины не показывалась.
     - Зачем ты приехала? Мы же с тобой разошлись.
     - Ну и что? Почему мы должны остаться врагами?
     - Что у тебя случилось? Выселяют из дома?
     - Кто  нас выселит?  Мы сейчас  судимся с администрацией,  Ал. Михайлов
помог нанять московского адвоката. А он уверен, дело выиграем.
     - Тебе нужен развод? - догадался Зубатый.
     -  Я не хочу  с тобой  разводиться!  -  засмеялась  Катя,  вводя его  в
заблуждение.  - Так и будем  разговаривать  на улице? Мы замерзли!  Пришлось
экономить бензин, и  в  машине  всю  ночь  было холодно. Мы третьи сутки без
домашнего  тепла,  а Лизе  это  вредно.есприданница,  как  в  спектакле,  на
условленной реплике вышла из машины - несчастная,  замерзшая, брови домиком,
и сладенько, нараспев:
     -  Здравствуйте,  Анатолий  Алексеевич.  С  Новым  годом.убатый  открыл
калитку.
     - Входите...
     В  натопленной  избе они сразу прилипли  к  печи, видно, и в самом деле
перемерзли за ночь. Василий Федорович накинул полушубок, сказал с порога:
     - Чаем напой!  И водочки добавь. Вон как трясет... этом доме без устали
принимали всех,  кормили, поили,  обихаживали,  лечили душевные язвы,  но не
имели представления  об актерском искусстве, которое, как сорняк, прорастает
в  жизнь и собственно ею становится.  Едва хозяин скрылся за дверью, женщины
тут же отошли от печки, скинули шубки и сели к столу  - будто и не  тряслись
полминуты назад.
     - В самом деле, Толя, где чай с водочкой? - засмеялась Катя.
     - Может быть, ты все-таки скажешь,  зачем приехала?н давно привык  к ее
постоянной игре, и если  на сцене  существовал  еще  текст,  всегда с разным
содержанием, то в семейной  жизни слова  и  краски  были  однообразными, и с
первой  же   реплики  можно  было  угадать,  с   какой  драматургией  станут
развиваться  события. Но  странное дело, этот нехитрый  набор  всегда  точно
срабатывал,  действительно  вызывая  искренние  чувства.  Наверное, здесь  и
крылся секрет театрального искусства...
     -  Толя, случилась катастрофа, -  упавшим голосом проговорила она. - Мы
остались без работы.атя ждала реакции, вопросов, каких-то чувств, но Зубатый
стоял  к  ним  спиной,  молчал  и смотрел  в  окно.  Пауза  затягивалась,  и
бесприданница подыграла своей партнерше.
     - Мама, нас не слышат.
     - Ты  же  не знаешь,  твои заместители захватили власть!  -  продолжала
Катя. - В городе  говорят -  три толстяка...  Марусь везде расставляет своих
людей, даже в  культуру залез! Туда, где ничего не понимает! Студию, которую
создавала и  два  года  вела  я,  он  отдал Корневицкому! Этому  проходимцу!
Отлично  зная, что ты его не любил и не  жаловал, как  актера. Значит, назло
тебе,  Толя! А Корневицкий  отчислил Лизу.от почему они приехали!атя сделала
необходимую  паузу, чтобы он  усвоил  положение  вещей,  и  заговорила тихо,
трагично, как одна из чеховских сестер:
     - Знал  бы ты, что  сделали  с театром  за  какие-то два месяца! Во что
превратили  драму, Толя! Сколько ты вложил труда,  чтобы вытащить из  Москвы
Родионова.   Квартиру  ему  пробил!..  И  сюда  вмешался  Марусь!  Репертуар
перетрясли,   выбросили  всю   классику!  Теперь  у   нас  театр  английской
драматургии!  Одна  иностранщина,  с  которой  ты  боролся.  Родионов  ушел,
вернулся в Москву. А Лиза уже репетировала  бесприданницу!то-то подобное уже
было, поэтому Зубатый слушал так,  будто во второй раз смотрел один и тот же
спектакль.  Если  Катя по каким-то  причинам невзлюбила  главного  режиссера
театра, а они менялись чуть ли не раз в год, то начинала каждое утро и вечер
рассказывать  мужу о  том,  что он сделал  нехорошего, непорядочного,  какую
актриску просто  щупал за кулисами,  с которой ночь  провел, что сказал, как
посмотрел;  медленно,  с нарастанием, капала  на мозги теми каплями, которые
камень  точат, зная,  что давить слишком  резко  нельзя,  получится обратный
результат.амое  главное, все  это было чаще всего правдой,  но где же  взять
режиссера, который бы только ставил спектакли и не ругался матом, не выгонял
пьяных  актеров с  репетиций, не пил  сам и  не  спал  с  актрисами, которые
забираются  к  нему  в  постель  ради  ролей  в новом спектакле?се, что Катя
рассказывала, имело  место быть, но  напоминало  пытку  и,  в конце  концов,
Зубатый начинал злиться и спрашивал:
     - Я-то что могу сделать с  ним?тот вопрос становился сигналом. Вскоре в
департамент  культуры  приходило  письмо  с  подписями обиженных  актеров  и
актрис, а таких всегда хватало, но имени Екатерины Викторовны там никогда не
было.чередного  главного  сжирали  живьем.  А  все  это   происходило  из-за
банальной причины -  не  хватало денег на постановки,  актерам  же  хотелось
играть, и шла постоянная драка. Доходило  до абсурда,  когда мужчины  готовы
были играть женские роли и страшно завидовали женщинам, и наоборот...одионов
был ставленником Кати и Ал. Михайлова, потому работал уже года три.
     - Ты должен вернуться, Толя, и навести порядок, - заявила Катя, как все
приезжающие в Соринскую Пустынь.
     - Куда вернуться? Ты думаешь, что говоришь?
     - Есть все условия для возвращения, - вдруг вмешалась бесприданница.
     - Все, это не обсуждается,  - отрезал Зубатый. -  Я никуда не собираюсь
возвращаться.
     - Как  же я буду  без работы? - воскликнула  Катя, что означало близкие
слезы. - Что станет  с  Лизой? С нашим будущим внуком?  Неужели ты ничего не
сделаешь для нее?н не хотел язвить, тем более, издеваться над ними - женщины
и так выглядели жалко, но получилось непроизвольно.
     - Она все еще беременна? - спросил серьезно.
     Пауза означала, что  сейчас  стол обольется слезами,  но заплакала одна
бесприданница, тихо и горестно, как и положено сироте.
     - Как ты смеешь? - прошептала Катя. - Ты потерял остатки  совести.  Она
ехала к тебе, как к отцу. Она полторы тысячи километров вела машину,  тут же
ела,  спала  -  к тебе  стремилась, за  помощью. Потому, что  она  носит под
сердцем твоего внука!  Лизы потекла краска,  отчего глаза будто провалились,
сделались черными и страшными.
     - За что вы так не любите меня?убатый слышал это от нее не первый раз и
опять почувствовал, как внезапный гнев начинает скручивать его судорогой. Он
уже готов  был  спросить,  мол, за что же любить вас, но в это  время  двери
горницы распахнулись, и перед ними оказалась бабка Степанида. Все произошло,
как в театре и, пожалуй, на минуту возникла немая сцена.
     - Вы что, девки,  на мужика навалились? - вполне  мирно спросила она. -
Что  вы все за  глотку берете?  Кто из  вас беременный? Ты, что ли? уставила
палец  в бесприданницу. Та немного сдвинулась на лавке, приоткрыла рот, и на
лице образовалось три черных пятна.
     - Вам что нужно? - спросила Катя.
     - Мне-то ничего. Это вы хлопотать приехали.
     - Можно, мы побеседуем с Анатолием Алексеевичем?
     - Беседуйте да не врите. А то ведь стыд и срам слушать.на бы ушла назад
- уже и двери потянула за собой, но Катя возмутилась.
     -  Что вы такое говорите? Как не стыдно! Пожилая женщина!абка Степанида
оставила двери и перешагнула порог.
     - Ты что это меня стыдишь?
     Бесприданница  отодвинулась  еще дальше,  в  красный угол,  отчего  там
потемнело, и лицо ее с тремя черными пятнами стало напоминать череп.
     - Почему вы сказали,  будто мы врем? - все еще не сдавалась Катя.  - Мы
честные и порядочные люди!
     - Ты же сказала, девка беременная. А она пустая.
     - Как это - пустая? Седьмой месяц!..
     - Ой,  да замолчи! -  отмахнулась бабка Степанида.  - Ты  что,  слепая?
Седьмой  месяц -  пузо до подбородка,  а у нее где?  Дай-ка, гляну?..  О-ох,
девка... Да  у тебя там все вязано-перевязано. Я же вижу. Один раз и родила,
а больше не будет.
     Катю будто бы затрясло.
     - Да это же... Как вы можете?.. Говорить такое?.. Беременной женщине?
     - Ты уж лучше молчи, - посоветовала она. - А то ведь про нее много чего
можно рассказать. Несчастная она девка!
     - Нет, это невыносимо! - Катя вскочила, пытаясь заслонить собой Лизу. -
Какое хамство! Какая наглость! Анатолий, почему ты это позволяешь?
     У  Зубатого было  состояние  точно  такое же,  как тогда, на Серебряной
улице.
     - Зря ты меня срамишь, - жалостно сказала бабка  Степанида, уставившись
на бесприданницу. - Не хотела, да придется сказать. Ее первый отец испортил.
Семь лет было. Вот отсюда и проклятие... Отца - в тюрьму, а к матери ухажеры
ходили...
     - Прекратите!..
     - Ох, беда... Как ей тяжко-то было, покуда не выросла. Эвон, шрам-то на
щеке  - от  матери достался. А  выросла, так  вся  во лжи извалялась.  Жизнь
передком  брала, обманом  да хитростью. Свое  дитя хотела вытравить, но плод
крепкий был. Вот и родила.
     -  Господи! Да что  же это творится?! - взмолилась Катя.абка  Степанида
голову опустила и спросила со вздохом:
     - А что может твориться, коли боги спят?


17

     Эта последняя фраза бабки  Степаниды  засела в сознании,  как солнечное
пятно  в  глазу  -  куда ни  посмотришь, всюду  скачет  перед взором,  будто
лазерная точка целеуказателя.
     Он  старался  думать о  дочери, отмахиваясь от наваждения, вспоминал их
первую поездку в Финляндию, которую Маша в буквальном смысле  выревела - так
ей хотелось побывать за рубежом. Ездил он  тогда на экономический форум, где
кроме   общих   слов   и   поучений  заключались   конкретные   договоры   с
инвестиционными   компаниями   и   где  вертелась   не  одна  сотня  молодых
бизнесменов,  жаждущих  чего-нибудь  халявного  в  России.  Как  и где  Маша
подцепила  этого  Арвия, остается  загадкой,  вроде бы  и далеко  от себя не
отпускал и присматривал; вполне возможно, сам Арвий искал себе выгодную пару
и наткнулся на  губернаторскую  дочку. точки зрения Зубатого, что в нем было
любить,  не  совсем  понятно.   Рано   потолстевший,  меланхоличный  и,  как
показалось  вначале, надменный тридцатилетний  человек, едва переплевывающий
свою  губу, не знающий  ни русского, ни толком английского. Но за семь  дней
пребывания Маша потеряла голову и землю под ногами. Тогда она училась еще на
первом курсе, слаще  морковки ничего не едала и носилась  по бывшей  окраине
Российской  империи  с  вытаращенными  глазами.  Он  пытался  осаживать  ее,
показывал,  что и здесь  есть  помойки,  пьянство  и нищие,  что  за внешней
благополучностью кроется бездуховность, тоска и сытая  лень, так не  похожая
на русскую  голодную, однако что ей были отцовские  слова, когда удачливый и
респектабельный   Арвий  стелился  возле  ее   ног   и  намеревался  сделать
предложение. Побыли бы они тогда в стране Суоми с месяц, возможно, Маша сама
бы кое-что  рассмотрела в своем избраннике,  но они  скоро  уехали, началась
переписка, воспоминания и  грусть,  которая  и родила любовь. После женитьбы
Арвий больше  проводил времени  с Зубатым и нашими  бизнесменами,  нежели  с
молодой  женой,  поскольку  замыслил построить в  области  комбинат детского
питания.  Его   действительно  построили,   как  совместное  предприятие,  с
современным оборудованием и технологией. Почти сразу же российским партнерам
толстый финн  перестал  нравиться,  и  они начали выжимать  его  из бизнеса.
Естественно, пришлось заступиться за  зятя. Тот  почувствовал защиту и  стал
постепенно  наглеть, выпрашивая то  фанерный  завод, то  мебельную  фабрику.
Отматерить  и выгнать его оказалось невозможно: во-первых, могла  возникнуть
ссора  с дочерью, во-вторых,  Арвий  оказался  непробиваемым.  Переводчик  у
Зубатого  был свой,  поэтому все переводил дословно, однако иностранный зять
выдворялся из кабинета и через пять  минут возвращался назад как ни в чем не
бывало и просил что-нибудь еще. Хамзат его ненавидел, но тоже сделать ничего
не мог, опасаясь оскорбить шефа. Зять стал как злой призрак, как наваждение,
и все разговоры с Машей ни к чему не  приводили, Арвий просто не слушал жену
и  со   средневековой  жлобской   упрямостью   опять   что-нибудь   клянчил,
одновременно объясняя  губернатору, что такое рынок.аконец, в очередной раз,
когда  его партнеры еще раз  сделали попытку отнять долю в бизнесе, тайно от
жены и  дочери  Зубатый  специально уехал  на охоту,  и Арвий  вынужден  был
убраться домой, забрав Машу. тех пор они  и  жили в Коувале, где зять открыл
сеть автомоек  и  перебивался  мелким  бизнесом.  Со слов  Маши,  он  мечтал
вернуться  в Россию  и  снова подняться,  но  уже без  помощи  тестя. Однако
последние  вести  говорили   об  обратном:  Арвий  все-таки  рассчитывал  на
Химкомбинат...убатый  прилетел в  Хельсинки в полдень и  из  аэропорта,  как
условились,  позвонил Маше,  но  не  на домашний, а на  сотовый телефон.  Он
полагал,  конспирация нужна, чтобы зять  ничего не узнал раньше времени и не
помешал побегу, но дочь  назвала совсем другой адрес, куда нужно  приехать и
забрать ее.
     -  Я все еще в  госпитале,  пап, - призналась  Маша. - Не  хотела  тебя
расстраивать...
     Пока Зубатый  добрался до Коувалы и отыскал  госпиталь, наступил вечер.
Маша сидела  на узлах в больничном холле, и он не узнал, а догадался что это
и есть его дочь.
     - Ой, пап, как ты сильно изменился!  -  встретила его Маша.  - Какой-то
суровый стал...еред ним стоял живой скелет, обтянутый  кожей череп улыбался.
Он  и спрашивать ничего  не стал,  только приобнял, забрал вещи и  повел  на
улицу. А у Маши рот не закрывался.
     - Что, я здорово  похудела? - трещала она, двигаясь ходульной походкой.
-  Вот такими возвращаются нормальные русские люди с сытого  Запада. Ничего,
теперь я с тобой и буду откармливаться. Буду есть все подряд: сало с маслом,
макароны с  поросятиной, баранину с  гречневой кашей. У меня совсем не  было
аппетита! Я пила только воду и сок.
     - Ничего, ты поправишься, - односложно и почти  сквозь зубы сказал  он.
такси  она  прервала  монолог  относительно  своей  внешности  и  неожиданно
спросила:
     - Мы с  тобой  как-то по телефону говорили...  И  ты  назвал меня левой
рукой. Я все думала - почему?
     Зубатому не хотелось напоминать ей о брате, но иначе не объяснить.
     - Сашка был правой рукой, а ты - моя левая, которая ближе к сердцу.
     Маша на секунду прижалась  к нему - подобная ее ласка  была  величайшей
редкостью,  росла она ершистым ребенком, и,  когда повзрослела, характер  не
изменился,  в  семье  считали, что она в деда  Алексея,  который  всю  жизнь
отличался строгостью чувств.
     - Пап, я так соскучилась  по дому! - снова затрещала она. - Тут все так
же,  сосны,  елки,  березы,  и  снег  такой  же,  но  ты  же  видишь,  какая
вымороченная жизнь! Люди какие-то  примороженные, сонные,  неинтересные. Как
они здесь  живут? Зачем? А  эта  многозначительность, за которой ничего нет!
Знаешь, мне  кажется,  у  них  тут одна  душа  на  всех.  Потому  и ощущение
пустоты...  Как хорошо, что я не приняла гражданство!го подмывало напомнить,
как  еще не  так  давно она  ходила  по  тем  же  улицам  с  разинутым ртом,
восторгалась красотой и удобством жизни, возможно, и замуж пошла, чтоб в раю
пожить.о пути в Хельсинки  Зубатый понял,  что эта ее  болтливость - остатки
болезни, сильнейшей депрессии,  которую  она  еще  не  пережила  до конца, и
поэтому старался обходиться с ней поласковее, но Маша заметила это.
     -  Не  узнаю  тебя.  Стал  какой-то  предупредительный,  нежный... Даже
противно. Если думаешь, что я еще болею, то зря. Чувствую себя великолепно!
     Но уже в самолете перестала хорохориться, немного расслабилась, а потом
и вовсе уткнулась в жилетку.
     - Нет,  я его не бросила, пап.  И  не смогла бы сама этого сделать. Все
наоборот, он бросил меня. Стал приходить в госпиталь все реже и реже, иногда
пьяный. Спрашивал, назначили ли тебя генеральным. Я маме позвонила. Она  мне
и  открыла,  что ты безработный и  от всего  отказываешься... Зачем  я Арвию
сказала? Он  потом и вовсе исчез, а  скоро  звонить перестал. Я Новый  год в
госпитале встречала, в одиночку...
     - Не реви, все  будет хорошо, - скупо утешал он и гладил по  волосам. -
Сказала бы это по телефону, сразу бы приехал и забрал.
     - Я еще надеялась, думала, что-нибудь с ним случилось... Дура, конечно.
Все и  так было  ясно, он женился на мне по расчету. Из-за  тебя, пап. Из-за
тебя и ушел.
     -  Все делается только из-за  меня, - обиделся Зубатый. -  И хорошее, и
плохое. Но больше плохого. Я  всем приношу несчастье.  Маме,  потому, что не
принял  ее наперсницу  и первый раз  в жизни не помог  с работой.  А Сашу  я
вообще довел  до самоубийства, потому, что давил на него  своим авторитетом.
Вот и тебе принес горе, моя левая рука....
     - Пап, я не хотела! - слез у  нее не было, только глаза красные. - Все,
теперь мир навсегда! Ты самый лучший на свете!  Что бы я без тебя  делала?то
были ее детские слова, но прозвучали  сейчас совсем не  по-детски. А Зубатый
не стал ее больше щадить.
     -  Нет, Маша,  ты все делала без меня. Я удерживал тебя от этого брака,
помнишь? Ты  поскандалила со мной,  потому что мама была за  тебя. Вдвоем вы
меня согнули. Потом вы  согнули  меня,  когда я  попытался сделать из  Сашки
мужчину.  Только попытался!.. Как же: профессия актера - это публика, цветы,
поклонение... Мне надоело сгибаться перед большинством, и я от вас уйду.
     - Что ты говоришь, пап? - испугалась она. - Куда ты уйдешь?
     - Куда глаза глядят.
     - А куда они  глядят? -  Маша опять по-детски  начала подлизываться.  -
Давай так, куда твои глаза,  туда и мои! Я  хочу жить с тобой. Ты же меня не
бросишь? Буду готовить еду, ходить  в магазин, мыть  полы.  Слушаться  буду,
честное слово!
     - Не ври.
     - Но я же твоя левая рука! Которая ближе к сердцу!
     -  Прежде  всего, я покажу  тебя одной  бабке, - заявил  он. - Она хоть
иногда обманывает, но говорят, толк есть. От народа отбоя нет.
     - Не хочу я к бабке!
     - Не бойся, она настоящая, из глубинки. Пусть она полечит тебя  от всех
хворей. Потом я тебя откормлю...
     - Погоди, мы где будем жить? На Химкомбинате? Мы сейчас куда едем?
     - В Соринскую Пустынь.на вдруг огорошила вопросом:
     - Пап, скажи честно, у тебя там есть женщина?
     - Есть.
     - Поняла  еще  тогда,  по  телефону. Ты слишком вдохновенно  говорил  о
прародине. А вчера увидела тебя, и все подтвердилось. Ты влюблен, потому что
стал ласковый.
     - Я этого не заметил.
     - Тогда мы не поедем в Соринскую Пустынь.
     - Почему?
     - Это станет моим предательством по отношению  к маме,  -  дипломатично
рассудила Маша. - Пусть она  сейчас увлечена этой девк