лядывал к отцу  часто и все больше сводил его
с  ума,  вселяя  какие-то сумасшедшие  надежды.  На  обратном  пути  Зубатый
попытался  отыскать  Ершова в  городе, однако сказали, будто он  спрятался у
себя на  даче.хать к отцу  он решил в один миг  и взялся было за  телефонную
трубку,  но  вспомнил,  что свободен,  что  теперь не  нужно  докладывать  в
администрацию президента и  объяснять  причину выезда за пределы  области, а
надо всего-то - оставить записку жене: Катя опять всю ночь бродила по дому и
теперь спала  беспробудно. Правда, дорогой в аэропорт он все-таки отзвонился
Марусю, но больше  по дружбе, чем по долгу. В  самолете он  как-то незаметно
успокоился, мысли об  отце, о его немеряной упрямости вдруг потеряли обычный
критический мотив. А что ему, прожившему всю жизнь на  людях и во имя людей,
оставалось делать, когда его публично опорочили, опаскудили, с ног до головы
облили  грязью? Не  его лично, а партию,  в  которой  он состоял, и  великое
коммунистическое дело, которому он служил  искренне и честно. Вначале у него
было настроение собрать таких же преданных партийцев и выйти с пулеметами на
Красную  площадь  против  изменников  и предателей, однако  скоро он резко и
навсегда отказался от всякой борьбы, и не  потому, что остыл,  образумился -
вдруг увидел:  не с  кем умирать  на  площади!  Народу  много,  все  кричат,
возмущаются, но не с кем.от тогда он ушел от людей на заимку, к крестьянской
работе:  наверное, отцу  было очень  важно  доказать свою жизнеспособность и
полную  независимость. Теперь  и  ему,  Зубатому,  светит  та же участь, ибо
лучшие годы позади,  а  после смерти  Саши  незаметно  пропала всякая  охота
карабкаться куда-то еще, и он серьезно раздумывал, нужен ли ему Химкомбинат.
Губернатор  области,  как ни говори, удельный князь, хоть  и надо  подданным
кланяться и за ярлыком в Москву ездить,  а что такое ядерное  производство в
закрытом  городе? Да,  вроде  бы хозяин, но  только  внешне; на  самом  деле
никакой самостоятельности, все  под жесточайшим контролем.е  лучше  ли,  как
отцу,  уйти на хутор? Вспомнить время,  когда руководил конным заводом (ведь
чему-то научился за три года!) и завести  ферму. А  то ведь  на всю область,
когда-то известную  своими  рысаками  и  тяжеловозами, осталось  три десятка
лошадей,  и  если  оценивать  благополучие  населения  по  количеству  голов
тягловой силы, то нищета кругом стояла невообразимая. такими мыслями Зубатый
и  летел, и ехал, и потом  шел  пешком заснеженной и грязной лесной дорогой.
Жизнь в этом углу замерла еще лет пятнадцать назад,  когда дорубили сосновые
боры  и  древние кедровые  рощи,  леспромхоз  закрылся, избалованный длинным
рублем,  народ  разбрелся   в  поисках  прежнего  достатка,  бросив  таежные
деревеньки  вдоль реки, и на  всю округу,  площадью со  среднее  европейское
государство, осталось менее десятка живых душ. Туземное население отличалось
редкостным недобрососедством, жили каждый  на своей  заимке, в гости к  друг
другу не  ездили,  сгорали  от  зависти,  если  что-то  кому-то  удалось, не
радовались, а чаще строили пакости, поскольку жить и  промышлять на огромной
территории  приходилось чуть ли не  бок  о  бок: плодоносные  кедрачи  чудом
сохранились только в речной пойме, здесь же были покосы, пастбища, да и сами
хутора, оставшиеся  от поселков, стояли по  одному  берегу через  три-четыре
версты.  Никто  не  знал  причины такой разобщенности, говорят, в  старину о
подобном и не слыхивали, но  отец, как  человек пришлый, объяснял по-своему:
дескать, местные признаться  не хотят, а  на самом  деле  это  старые, чисто
сибирские таежные законы, возвращенные новой властью, ибо при капитализме, в
эпоху  беспощадного  рынка, человек  человеку  волк.тцова  заимка  стояла  у
обрывистого песчаного  берега,  который подмывало  каждую  весну,  и в  воду
летели  покосы, огороды  и  постройки.  Старый  и  еще  крепкий  дом, бывший
когда-то крайним,  оказался  первым  и  единственным, стоял теперь почти над
водой - вся деревня давно ушла в реку. Отец даже не пытался укреплять берег,
да это  было  бессмысленно: легкий  и  текучий песок древней пустыни (вокруг
отчетливо просматривался дюнный ландшафт, ныне покрытый лесом и мхами) можно
было  заправлять  в  песочные  часы.  Он  загадал: проживу столько,  сколько
выстоит  дом, и  если  свалимся, то  вместе.  Непонятно,  что  случилось, но
разрушение  материка  остановилось,  высокий белый  яр слегка выположился, и
песок  затвердел  до  наждачной  твердости.  От  завалинки  до  края  обрыва
оставалось три с половиной  шага, и вот уже  несколько лет это расстояние не
уменьшалось  ни на вершок.два Зубатый вышел из леса,  как на  заимке залаяла
собака,  злобно и яростно, будто на чужого. В густых сумерках было светло от
свежего снега, отчетливо  виднелся  дом, длинный рубленый коровник, сараи  и
могучие скирды сена,  уже вывезенные  с  лугов и сметанные на  хозяйственном
дворе,  вот  только  окна  оказались   черными,  без  огонька.  Несмотря  на
отдаленность  и уединенность, отец  не  отказывался от благ цивилизации, при
керосинке или  в  темноте никогда  не сидел,  вечерами зажигал свет  даже во
дворе,  сам  обычно  смотрел  телевизор и  потому денег на электростанцию  и
горючее  не жалел. Зубатый приблизился к изгороди, посвистел, окликнул собак
и тут увидел среди них чужую - урода на коротких лапах с головой овчарки. На
миг стало тревожно и знобко, но в это время из сарая вроде бы выбился свет и
вышел отец - его сухопарую, высокую фигуру спутать было невозможно.
     - Кто там? - окликнул он.
     - Это я, папа! - Зубатый ощутил волну тепла.
     -  Ну? Вот так гость  на ночь  глядя.  -  Отец  отогнал  собак, а урода
посадил на  цепь. - Давай заходи...н  всю жизнь  был человеком сдержанным  и
суровым. Можно не  видеться несколько лет, но при встрече лишь руку подаст и
пожмет по-товарищески  - не обнимет, не  расцелует и  вообще никак не выдаст
своих  чувств.  Мать  умерла  слишком  рано,  и Зубатому  всегда  не хватало
отцовской ласки.
     - Что без света сидишь? - От отца пахло коровами и парным молоком.
     -  Дойка  у меня, энергии не хватает...убатый ждал  тяжелого  вопроса о
гибели  Саши -  а чем  еще  мог встретить скорбящий дед? Однако  ни о чем не
спросил,  запахнул  белый  халат,  ссутулился  и заспешил  назад.  Коровник,
срубленный отцом еще в начале своего фермерства на "вырост", был заполнен до
отказа  -   голов   тридцать  на  привязном   содержании,   причем,   коровы
черно-пестрые,  породистые.  В  теплом  парном  воздухе  горел  длинный  ряд
лампочек, кругом покой, чистота и лишь назойливо зудели портативные доильные
аппараты.  Однако более  всего  удивило  другое:  сам  отец  вроде  бы  лишь
контролировал работу, а доили три женщины разного возраста. Два года назад о
наемном труде отец даже мысли не допускал.
     -  Ты развиваешься,  -  непроизвольно заметил Зубатый, но отец, похоже,
расценил это как похвалу, хмыкнул, взял бидон с молоком и открыл дверь.
     -  Иди  сюда.  рубленой  пристройке, обшитой пластиком  и  напоминающей
операционную, оказалась сепараторная. Отец вылил молоко  в резервуар и ткнул
кнопку.  Видимо,  хотел   произвести  впечатление,  погляди,   мол,  все  по
последнему слову технологии - не произвел, и потому спросил хмуро:
     - От трассы пешком пришел?
     - Таксисты не едут...
     - Мог  бы подождать, через  сорок минут придет машина.  Два раза в день
ходит, утром и  вечером, с  молочного комбината  - сливки туда  сдаю. Ты это
запомни  на  будущее.адел  очки с резинкой  и,  превратившись  в  колхозного
счетовода, стал выписывать накладные.
     Через  четверть  часа  дойка  закончилась,  фляги  с  отсепарированными
сливками  и обрат погрузили  на тележки и  вывезли  по  бетонной  дорожке  к
воротам.  Женщины  тут же разобрали сепаратор, вымыли  части горячей  водой,
прополоскали  и  поставили  в жарочный шкаф:  работали быстро, старательно и
как-то невесело,  непривычно  молча -  не то,  что  колхозные  доярки.  Отец
подождал,  когда они переоденутся,  проводил на улицу, выключил свет и  лишь
тогда спросил мимоходом:
     - Надолго пожаловал?
     - Да нет, как всегда...
     -  А   что  теперь  -  как   всегда?   -  намекнул  он  на  свободу  от
губернаторства. - Погостил бы...
     - Некогда, пап...
     - Ну, тогда пошли. -  Отец повел не к дому, а в обратную сторону. - Мою
ферму ты видел, коровки  элитные, из Голландии.  Привередливая скотина! Наша
что попало жрет, и солому за милую душу. Этой же заразе особое сено подавай,
овощи,  комбикорм - шестнадцать наименований  всяких добавок! С ума сойдешь.
Но зато молока до восемнадцати литров за удой!.. А  тут потомство, молодняк,
двадцать четыре головы. Это у меня  золотой запас. Ты знаешь, сколько сейчас
стоит элитная годовалая телка?н будто  забыл  о смерти  внука,  хотя Зубатый
подспудно все  еще ждал расспросов, может быть, каких-то  горьких или просто
слов соболезнования, утешения, но уж никак не экскурсии по хозяйству.
     - Не знаю, - отозвался он грустно. - Должно быть, дорого...
     - Тебе что, не интересно?
     -  Нет, почему? Интересно.  Откуда  все? Клад откопал или  чужие деньги
отмываешь?тец не обиделся, а вроде бы даже самодовольно снова хмыкнул.
     -  Клад  нашел...  Видишь,  сруб?  Еще  один  коровник. Хотел  каменный
поставить,  да  ведь  в  деревянном  животному  лучше,  надои увеличиваются.
Проверенный факт... А теперь пошли на берег.
     В  углу  двора,  за  поскотиной,  выходящей  к  реке, оказался фигурный
бетонный фундамент, на котором заканчивали рубить первый  венец  из  бревен,
более метра в толщину, а рядом, присыпанный  снегом, высился штабель  такого
же леса, но распиленного повдоль на две пластины. Подобные древние сосны еще
кое-где торчали по тайге, возвышаясь над лесом раза в три; деревья оставляли
семенниками еще в  тридцатых годах, своеобразными  сеятелями, и  они сделали
свое дело. Молодые  боры давно  заполонили  старые вырубки и уже матерели, а
эти  сосны медленно и долго умирали, засыхая на корню. Ни одна буря не могла
повалить их, и разве что молния иногда расщепливала их от  вершины до корня.
Местные жители гнали  сухостой на дрова,  а  когда  он закончился, то  стали
валить и живые деревья, поскольку сосны в четыре обхвата не лезли в пилораму
и вообще никуда больше не годились. Помнится, отец сам пилил крепкие, белые,
хрусткие от спелости, кряжи и ворчал,  дескать, такой материал жжем в печах,
дом бы  поставить  из него - на века хватило...  И вот, кажется, решился.уть
дальше  начатого сруба  торчал  автокран  и строительный вагончик,  в окошке
которого горела керосиновая лампа и дымок вился из железной трубы.
     - Неужели дом будет? - спросил Зубатый.
     -  Верно,  угадал.  Я  рассчитал: девять венцов и  двухэтажный  дом  на
подклете. Где-нибудь видел такое?
     - А что же так близко от обрыва?
     -  Почему бы нет? Геологи заезжали, сказали, ставь. Река  русло меняет.
Меандра скоро отомрет и превратится в старицу.
     - На века строишь, - намеревался похвалить Зубатый, но не получилось. -
Ты извини, но на какие шиши все? Я тебя предупреждал не брать черный нал, ни
у  кого!  Денег  тебе  дадут,  но  потом  отнимут  и дом,  и  коров,  и  все
хозяйство...тец поднялся на сруб и сел.
     - Значит,  батя  у тебя  дурак?  Ничего  не соображает?  А  ты  поучить
приехал? Как  хозяйство  вести, у  кого деньги брать... его  неласковости он
давно  привык и с годами,  взрослея, относился к этому с иронией, в ответ на
строгость смеялся, обнимал родителя, а тот выворачивался и ворчал:
     - Перестань! Не люблю. Телячьи нежности...
     Но сейчас он  не чувствовал желания  все свести в шутку и раззадоривать
понапрасну отца.  Напротив, то ли  от  того, что  любящий  дед ни словом  не
обмолвился  о  внуке, то  ли  сыграла застарелая, живущая с  юношеских  лет,
страсть не соглашаться  с отцом, беспричинно  перечить ему,  Зубатый  ощутил
неожиданный толчок неприязни.
     - Ну, поучи, поучи!  -  еще больше  разогревал  отец.  - Сам-то кто  ты
теперь? Видел я по телевизору, как тебя прокатили. Пацан какой-то свалил! А?
Что?  Если   бы  был  настоящим  губернатором,  хозяином  в  области,  отцом
семейства, кто  бы тебя  тронул?..  Приехал весь в говне и еще учит! Нет  бы
порадоваться  за  отца...ледовало  сразу  задавить  назревающий  конфликт на
корню, подчиниться  отцу, покаяться, но он чувствовал, как  ко всему прочему
примешивается неясная, подростковая обида, и вот уже в глазах зажгло - будто
слезы приступают.
     - Да я бы порадовался, но не узнаю тебя, - сквозь зубы проговорил он. -
А  где  принципы? Убеждения?  У  тебя  наемный  труд, эксплуатация  человека
человеком, капитал... Бывший секретарь райкома.
     - И это ты меня учишь? - зло изумился отец. - Ты меня мордой в принципы
тычешь?
     - Что вижу, то и говорю...
     -  С  волками  жить -  по  волчьи выть!  Я убеждений не меняю.  А  моих
работников при любом режиме  приходится эксплуатировать.  Потому что лодыри!
Колхоз  на  паи  разодрали,  коров  по  дворам  развели, технику за  полгода
прожрали! Теперь пришли -  возьми, с голоду помрем!.. А эти мужики?казал  на
вагончик гневной рукой и вдруг умолк. Зубатый нагреб снегу с бревен и растер
лицо - в глазах вроде бы похолодело.
     -  Ты  бы хоть о Саше спросил! - обида вырвалась наружу, но без прежней
жгучей боли.
     - А что спрашивать? -  он  неторопливо  спустился вниз  и направился  в
сторону дома. - Пошли со  мной.ще оставалось желание  не подчиниться, однако
это  выглядело глупо. Зубатый поднял  кейс и двинул по размашистым отцовским
следам.
     В крестьянском  дворе  и в подклети когда-то держали  всю живность, и в
доме  раз  и навсегда  поселился особый, специфический запах скота,  старого
жита и преющего дерева. И кто бы ни жил здесь, каким бы ни был чистоплотным,
этот  дух оставался  неистребимым, но  неощутимым для хозяина.  Однако запах
бросался в нос  всякому  человеку  со стороны, и нужно  было  не один  месяц
прожить  в  этих  стенах, чтобы  принюхаться  и больше  его  не чувствовать.
Сколько бы Зубатый ни приезжал к отцу,  так и не мог привыкнуть к запахам, и
сейчас, шагнув через порог,  готов был зажать нос и дышать старался ртом.  В
избе ничего не изменилось: все та же мебель, перевезенная из города, книжный
шкаф   с   собраниями  сочинений  коммунистических  теоретиков,  на  стенах,
вперемешку  с бумажными  копиями картин, почетные грамоты и благодарственные
письма, развешанные так, чтобы не выдавать тщеславие хозяина.
     Зубатый вошел, как мимолетный гость,  поставил  кейс и  присел у входа.
Отец  на то внимания  не обратил,  аккуратно снял сапоги, прошел в горницу и
через минуту вынес оттуда пластиковый пакет.
     - Что  спрашивать-то? - проворчал и  сунул пакет под  нос. - На, нюхай!
Чем пахнет?онять, что там,  было  невозможно: отовсюду  несло запахом скота,
перепревшим навозом и старым хлебом.
     - Не чую... Что там?
     - Конопля! На Федоровской  заимке  возле летней фермы ее чертова прорва
растет.
     - Ну и к чему это?
     - Сашка  рюкзак набрал, говорит: во, сколько кайфу привезу! В аэропорту
нас  не  проверяют, ходим через  зал каких-то там персон...  Я отнял, на его
глазах спалил и по затылку настукал.  А он на Федоровскую сбегал и еще пакет
принес. И это почти два года назад! А  за  это время немало воды  утекло, на
дурное дело его много не надо.
     -  Нет,  он  не  был  наркоманом,  -  помолчав,  проговорил Зубатый.  -
Прокуратура все проверила... Некоторые его приятели курили и даже  кололись,
а сам - нет.
     -  А это что?  - Отец потряс пакетом. - Вот это  прокуратура  видела?..
Обкурился  до  чертиков и прыгнул!  Говорил тебе: оставь после школы у  меня
хотя бы  на год.  Побоялись,  воспитаю  коммунистические  идеалы,  в артисты
отдали!.. Ты наркотики пробовал? Нет! И я нет, и мой  отец. Чего же твой сын
на  них набросился?азалось  бы,  наконец  они заговорили о самом главном, но
слушая  отца,  Зубатый  вдруг  вспомнил,  зачем   приехал  -  выяснить  свою
родословную, узнать, жив ли и  вообще может ли существовать его прадед?днако
отец слова не давал вставить.
     - Вы  все советскую власть хайте, партию клянете! А при нас была  такая
наркомания?  Была пропаганда?  Шприцы при  нас раздавали?..  Да  только одни
лагерники заразу  эту  потребляли, и то не все. Ну,  изредка сыночки больших
начальников  от  жиру  бесились. А  нынче что?альше пошла  обычная риторика,
замешанная на  обиде,  Зубатый  слушал  вполуха,  размышляя, как  бы  начать
разговор о родне. Отец же еще больше распалился.
     - За сыном не усмотрел, а воспитывать меня приехал! Откуда деньги взял,
наемный труд!.. Я у тебя на развитие копейки попросил?!  Нет, все сам нашел.
С  помощью надежных друзей!  С чего вот ты невзлюбил товарища Ершова? Что он
тебе сделал? А вон как взъелся на него!...
     -  Нечего  пожилых  людей  обманывать! -  Зубатый  все  еще  чувствовал
отчуждение. - Тешить сказками...
     - Сказками?!  Посмотри  вокруг, вот это  сказка! Один  за  целый колхоз
работаю,  -  отец рассмеялся самодовольно и невесело. - Между прочим, Михаил
Николаевич  вовремя  шепнул,  когда  "Родину"  начнут  банкротить.  И  помог
кое-чем. Ты же соображаешь в капитализме, знаешь, кто устраивает банкротство
и с какой целью? Помнишь, совхоз-миллионер был?.. Только наживы эти акулы не
получили.  С  помощью  Ершова я  у них совхозное имущество из-под носа увел.
Часть  имущества  выкупил, часть  забрал  через  арбитражный  суд.  Им крохи
достались. С волками  надо по-волчьи! Они думают, лишь у них клыки с акульим
загибом. Вот  откуда коровки  взялись, техника. А ты грамоте  учить приехал!
Чудило!
     -  Да,  ты  уже  ученый, - не сразу  отозвался  Зубатый. -  Не за тем я
ехал...
     - Тогда зачем? Думал, пожалею? Вместе поревем?
     - Скажи, пап, ты отца своего хорошо помнишь?
     - Конечно, помню, хоть и малой был еще...
     - А он что-нибудь рассказывал о своем отце? Отвоем деде?
     - Мне-то  что он мог рассказать?..  Знаю, мой батя  из  беспризорников.
Мать говорила, родителей помнил смутно. Как и я его в общем-то... А ты это к
чему спрашиваешь?
     -  Настала пора с  родней разобраться, -  уклонился Зубатый.  - Мне  же
через год пятьдесят... А он что-нибудь рассказывал о  детстве? Откуда родом,
кто  родители? Как он в беспризорники  попал?  Родители умерли  или сбежал?т
таких вопросов отец немного потеплел и  неожиданно  погрустнел. Вообще-то он
не любил вспоминать прошлое и если когда говорил о  своем детстве, то всегда
скупо и неохотно, мол, одна  нужда, голодовка.  Кроме него было  еще четверо
младших, сестра и три брата, но выжили сестра, брат и он. И то потому что  в
неурожайный на  картошку год ушел с сестрой к чужой одинокой старухе, в село
за семьдесят верст. А в пятидесятом мать надорвалась на лесосплаве и умерла,
младших разобрали  материны  родственники, а его отправили в город,  в школу
ФЗО.
     - Кто его  знает?  Может, и сбежал. Мать говорила, с  поезда  его сняли
где-то. И поместили в детский дом. Коммунисты заботились о детях, в три года
извели беспризорность. А нынче сколько ребятишек по вокзалам живут?
     -  Где был  детский  дом?  -  невзирая  на  "лирические"  отступления-,
продолжал Зубатый. - В какой области?
     - По-моему,  в Новгородской. Документов не сохранилось, изба сельсовету
отошла.  Да  и  какой там  детский дом? Как мать  рассказывала, колония  для
несовершеннолетних.  - Отец вдруг спохватился. - Давай хоть  поужинаем. А то
сидим, как неродные...  Правда, выпить нечего, медовухи  нет,  пасеку  давно
продал, а вина не запас, не  ждал  гостей. Да что-то  в последнее время и не
хочется...ымыл руки под медным рукомойником и засуетился возле русской печи.
А  Зубатый  мысленно  уцепился за  название области и будто бы услышал в нем
что-то знакомое  и полузабытое: кажется, кто-то уже произносил  это  сло