- Хочу убедиться в ваших способностях, - признался политолог.
     Он  всегда думал  о  будущем и  никогда  бы  не  посмел даже  возразить
Кузмину, но в тот миг  его предложение показалось  настолько абсурдным, даже
безумным, что в первый момент возникла страшная догадка о чудовищном обмане.
И еще стало  так жаль своей победы и губернаторства, что он,  нарушая всякую
субординацию  и   собственные   правила,  выработанные  за  нелегкую  жизнь,
закричал, словно доведенный до отчаяния солдат. И ни разу не заикнулся.
     - Да что я  вам, подопытный кролик?! Что вы испытываете меня?! Не уйду!
Я  победил, между прочим,  без вашей помощи! Я  достиг  всего сам! Отработаю
срок и потом делайте, что хотите!олитолог символически похлопал в ладоши.
     - Браво! Слышу голос мужа. Мне это нравится.  Но что вас так возмутило?
Мое предложение?
     -  Мне   наплевать,  что  вам  нравится,  а  что  нет!  Я   не  позволю
манипулировать собой в каких-то ваших сумасшедших интересах.
     - Интересы у меня не совсем  обычные. Но  и вы человек не  простой. Что
вас смущает? Кризис в области? Но она была слишком благополучной в последнее
время, и  пора бы разворошить  там осиное гнездо, чтобы  поработали и  свили
новое. Что еще? Неудобство перед избирателями? Полагаю, такого политика, как
вы,  это  волновать не  должно.  Вы  же  использовали черный  пиар,  подмену
бюллетеней?... Что вас может сдерживать?
     - Я офицер!олитолог встал и побродил по террасе, отчего-то улыбаясь.
     - Да...  С вами невозможно играть  в темную. Хорошо, открою секрет.  Вы
мне были  нужны, чтобы свалить Зубатого. Он засиделся там, почувствовал себя
удельным  князем... Мне это  не нравилось. В общем, достаточно причин, чтобы
убрать его.  Но то, как вы это  сделали, вызвало  у меня восторг. Поэтому на
вас есть другие виды.
     Он уже  понимал,  что упрямиться не нужно,  лимит противления исчерпан,
однако натура, воспитанная на шахтерских улицах, выпирала наружу.
     - Использовали меня вместо киллера? Кузмин лишь развел руками.
     - Ну что ж, идите, коли вас устраивает должность губернатора. Больше не
задерживаю.рюков вскочил  и будто головой о  потолок  ударился: да ведь этот
политолог и месяца не даст поработать! И даже если даст, то выше губернатора
ему уже никогда не подняться. Это приговор, смерть.
     - Ну  вот, уже  лучше, - политолог будто  прочитал его мысли.  -  Каким
образом  вы  это сделаете,  меня не  интересует,  думайте  сами. Но выйти из
ситуации  необходимо  с  такой  же  убедительной  победой.  Когда  научитесь
достигать всего, что пожелаете, мы подумаем, куда вас определить.н уходил от
Кузмина на костяных ногах и с перекошенным ртом.
     * * *
     И  сейчас  ехал  к  нему в таком же  состоянии,  одну  за  одной глотая
таблетки. Ко всему прочему,  никак не отступала головная боль, и если машину
потряхивало,  в  затылке  будто  смола  кипела -  лопались  огненные пузыри.
Кочиневский все  замечал, но с  вопросами  не приставал, лишь раз  предложил
остановиться где-нибудь в гостинице и отдохнуть, однако Крюков велел ехать в
Москву. В какой-то момент вроде бы полегчало, и он почти мгновенно уснул, но
проспал  всего двадцать  минут, после чего  голова  словно распухла, и треск
смоляных пузырей уже не прекращался. Он пожалел, что не послушал помощника -
обычно после нормального сна все проходило, и не решился лететь самолетом из
Новгорода, намереваясь по дороге обдумать предстоящий  разговор  с Кузминым.
Однако  боль  не  позволяла  сосредоточиться,  и  в результате  он  оказался
неготовым к встрече,  а  ситуация  складывалась тревожная. По  всем расчетам
прокуратура обязана возбудить уголовное дело,  и ничего в этом опасного нет,
но едва она это сделала, как сработал  врожденный инстинкт самосохранения  -
Крюков сильнее смерти  боялся тюрьмы. Он  отлично понимал, что никто  его не
арестует и  никогда не посадит, однако вдруг стало страшно: что если в самое
последнее  мгновение  Кузмин   откажется  от  него?  Произойдет   что-нибудь
невероятное, непредусмотренное?
     У него  было чувство, что  он висит  на волоске еще и потому, что время
летело  стремительно, а конкретный  результат  отсутствовал.  Политолог  мог
посчитать,  что  Крюков  не в состоянии  выполнить  поручение  и снять  свою
отеческую  заботу, и  что будет с ним завтра, никому неизвестно.  Поэтому он
намеревался встретиться,  доложить  обстановку,  убедить,  что все  идет  по
плану, хотя  о таких встречах они не договаривались и существовала опасность
- неожиданно себе  навредить. сомнениями и с  головной болью он  оказался  в
Москве,  а  поскольку определенного решения  не  было, то, оттягивая  время,
вначале поехал в  Кремлевку, где  лежала мать. За последний месяц дело пошло
на  поправку,  она стала  разговаривать,  только  мало  и тихо,  в  основном
просилась назад, в Анжерку,  понимая,  где  находится,  и уже узнавала сына,
однако смотрела на него молча,  немигающим взором, и иногда махала рукой. Ею
занимались опытные врачи, и Крюкову было  обещано, что  еще через  месяц они
снимут остаточный  стресс,  подлечат  легкие,  сердце и  кучу  сопутствующих
заболеваний, но ее придется свозить,  куда она  просится, чтобы это не стало
навязчивой  идеей.н  не был у  матери уже две  недели,  временный  пропуск в
больницу  оказался   просроченным,  в  проходной   начали  как-то  назойливо
спрашивать, кто,  откуда, почему  посещение  в неурочное  время. Слушая  эту
бестолковщину, Крюков неожиданно заподозрил самое страшное, просунул руки  в
окошко и схватил служащего за грудки.
     - Что с матерью?!
     - Да откуда же я знаю? - залепетал тот, стараясь вырваться.
     На  помощь  ему  подскочили  еще  двое,  а  со  стороны  Крюкова -  оба
телохранителя, и чуть не  завязалась  драка. В это время к вертушке выскочил
милиционер,  за  ним  -  мужчина, явно из  ФСБ.  Крюкова  с  телохранителями
оттеснили от бюро пропусков и потребовали документы.
     - Что вы в  самом деле?  - добродушно  спросил  потом мужчина. -  Нервы
сдают?огда проверили по журналам, оказалось,  все в порядке, больная Крюкова
на  месте,  выздоравливает.  Ему  выписали  новый   пропуск  и  впустили  на
территорию  больницы.  Он  шел   к  корпусу,  где  лежала  мать,   запоздало
раскаивался,  что повел  себя не как государственный муж, а будто  анжерский
пацан,  и  одновременно  чувствовал и  понимал,  что  никогда  от  этого  не
избавится.  В  отношениях  с  матерью  он  всегда  будет  мальчишкой,  малым
ребенком, для которого ее смерть  неприемлема,  как своя  собственная.ать  в
палате оказалась одна, соседка ушла на процедуры. Она лежала в одежде поверх
одеяла и на стук двери среагировала не сразу.
     -   Здравствуй,   мама,   -  сказал  он  возле  постели.  Только  тогда
заторможенный взгляд сдвинулся в его сторону.
     - А, Костя, - она медленно села. - Жду, жду, все нет и нет...
     - Ну как ты, мам?
     -  Хорошо...  Здесь  хорошо  лечат,  не  то,  что у  нас  в  Анжерке. И
обхождение...Ты что-то совсем похудел, бледный. Работа тяжелая?
     - Тяжелая...
     - Вот бы и тебе полежать здесь, полечиться.
     - Да я пока здоров,  - он вспомнил, что ничего не принес, хотя бы яблок
купил. - Когда обещают выписать?
     - Здесь ведь выписывают, как попросишься. Я не прошусь пока, раз попала
сюда,  надо лечиться...  Ты, Костя,  подумай, может, ляжешь,  пока я  здесь?
Вместе было бы хорошо...
     - Зачем мне, мам? Ты что это вздумала?...
     - Как же, у  тебя с детства нервная болезнь, - жалостно произнесла она.
-  В  Анжерке  не  лечили,  а  здесь  ведь  могут. Сроду бы  не подумала,  в
кремлевской больнице лежать буду... Я  тут с врачом  разговаривала, про твою
болезнь ему рассказала. Он и говорит: месяц-два - и вылечим...
     - Мне эту болезнь лечить нельзя.
     - Это еще почему?
     - Говорил тебе как-то. Такой болезнью болеют только гении.
     - Ой, да что ты придумал? Какие гении, Костя?
     - Например, Александр Македонский.
     -  Но какой из тебя-то гений?  Да тебя отец  по голове  бил, от  того и
болезнь эта. Ведь говорила же, кричала, по жопе бей, по голове не надо, а он
и меня...
     - Да нет,  моя  болезнь  врожденная, я чувствую задатки,  - он старался
говорить мягко. - Много раз проверял...
     - Ну, не болтай,  хватит,  - вдруг застрожилась она. - Заикаешься, лицо
вон дергается, что тут от гениев?
     Крюков на мгновение ослаб, но в следующий миг воспрял.
     - Ты сама подумай, кто у  нас из Анжерки в  люди выбился? Ну,  кто  еще
стал губернатором? Много таких? А из нашей части много в депутаты прошли?
     - Да уж правда, немного, - согласилась мать. - Да ты  что  тогда, не по
болезни, а от гения человека убил?
     - Какого человека?..
     - Витьку Фильчакова.
     - Что ты говоришь? - его охватил озноб. - Я его убил?!
     - Кто ж еще? Вся Анжерка говорит,  ты. За  телевизор убил, а? Да на что
он  мне, все равно я по нему только  тебя и смотрела. Что  там еще смотреть,
одна война да убийства.
     -  Мам,  я его не  убивал!  -  взмолился он.  - Об  этом знает милиция,
прокуратура...  Он  умер  от  передозировки  наркотиков.  Есть   официальное
заключение!
     - Они напишут, - она протянула руку и заботливо погладила по волосам. -
Сам  же понимаешь, простого  человека в лагеря  бы  загнали, а  тебя нельзя,
шишка на ровном  месте.  А ты знаешь: не  посадят, вот и  убил. Милиция, она
даст заключение, рука руку моет...н отдернулся, отскочил от кровати, и в это
время в дверях появилась соседка - женщина средних лет. Тихо поздоровалась и
хотела тут  же уйти, чтобы не мешать  свиданию,  но мать вдруг  потянулась к
ней.
     - Светлана Михайловна, не уходи! Останься!
     - Извините, - сказала та, взглянув  на Крюкова. - Я забыла полотенце  в
массажной... выскочила за дверь.
     -  Видишь,  люди  не хотят  с тобой  в  одном  помещении находиться,  -
пожаловалась  мать.  -  Я  ей  рассказала  про  тебя,  вот  она  и  боится.н
почувствовал,  как судорога стаскивает  кожу с лица  и  скручивает  шею.  Он
пытался сопротивляться ей, и от этого темнело в глазах.
     - Да ты с ума сошла, мам!.. Ты что про  меня говоришь?.. Ты что сплетни
распускаешь про родного сына?!
     - Какие сплетни,  Костя? Ведь так и было.  А у  меня на душе  накипело,
Поли рядом нет, поделиться не с кем...
     -  Но я  его не убивал! -  рот  уже стягивало вниз, и слова вырвались с
мычанием. - Я скажу, скажу....  Всего  несколько раз стукнул. Понимаешь?.. И
то не сильно. Кочиневскому от меня больше досталось!
     - Люди  видели... Ребятам своим  приказал  бить, а  это ведь  еще хуже,
чужими руками-то. Сам убивал и другого человека заставил, за собой  по крови
потащил...н знал,  что судорога может скрутить все тело, и, чтобы удержаться
на ногах, схватился за  спинку стула. Речь  отнялась, язык вздулся, сделался
деревянным, а мать сидела, качала опущенной головой и говорила.
     -  Я  все  боялась, когда  ты пацаном был.  Думала: ввяжешься  в драку,
пырнешь кого ножиком - вот беда-то будет. А ты как-то пережил, спасся - и на
тебе! Когда уж  радовалась  за  тебя, по телевизору  смотрела  и  думать  не
думала. Ты за  молодость и наверстал, взял  и парня убил.  Ох, знать бы,  не
пустила, на руках и ногах повисла...рюков хотел крикнуть  ей: "Замолчи!", но
лишь стонал, а она смотрела себе на колени и ничего не видела.
     - Да как  знать-то?  И как тебя удержишь,  раз  пошел за свою молодость
счеты сводить? Не догадалась я, зачем ты в люди выходил,  в депутаты. На что
вам эта неприкосновенность, раз  вы там все хорошие да справедливые? Вон для
чего, оказывается. Всем закон пишете, а  вам не  писан. Уж лучше бы умереть,
чтобы не знать, не  видеть...отом мать лишь шевелила губами -  терялся слух,
но Крюков этого не понял и думал, что она молится. Он хотел поднять стул, но
перекладина  спинки выскользнула из скрюченных рук. Тогда он схватил  ее  за
горло и прижал  к кровати. последний миг  перед глазами мелькнуло лицо чужой
старухи с пеной у рта, и больше он ничего не видел. Все остальное  было  как
во сне: кто-то его скручивал на полу, стягивал руки за спиной, выламывая  их
из тела, а он думал, что скоро проснется и этот кошмар кончится...

14

     Дня три после встречи с Крюковым Зубатый места себе не находил, не один
раз и  покаялся, что разговаривал  резко, а с ним надо было, как с ребенком,
как  с больным,  и  не раз  оправдал себя  -  как  же еще  говорить  с таким
человеком? Который  даже  смерть  сына использовал против него?  После этого
что, в уста его целовать?
     И Василий Федорович,  ничуть  не смущенный услышанным, в зависимости от
настроения Зубатого, поддакивал ему и изредка повторял:
     -  Думал я, у  многих там с головой беда,  но не до такой  же степени.а
Соринскую Пустынь, забытый  властями угол,  куда  в  последний раз  приезжал
начальник в  ранге председателя сельсовета лет десять назад, появление целой
компании  высоких чинов произвело сильное впечатление, и разговоров  было на
две недели.  Каждый день к Василию Федоровичу  кто-нибудь приходил, вроде бы
по  делу,  но  на  самом  деле  порасспросить  его  гостя  и  пересказать  в
собственной интерпретации всю историю с приездом  главы администрации района
(который  оказался в  свите), начальника милиции  и  налогового  инспектора,
которого  никогда  в глаза не видывали.ока  Зубатый разговаривал с Крюковым,
местное  начальство прошло  всю деревню вдоль и поперек, проверили паспорта,
переписали жителей  поименно  и даже  хотели огороды  померять,  но  длинной
рулетки  не   нашлось.  А  потом  собрали  народ,  выбрали  старостой  Ивана
Михайловича и объявили, что  жители еще с советских времен не  платят налоги
за землю и  недвижимость, поэтому следует наложить на всех штраф и обязать в
течение короткого времени погасить задолжность. Дескать, в Америке вы бы уже
все сидели в тюрьме за такую провинность. И каждому сумму назвали, но,  мол,
в  связи с  крайней  нищетой  населения налоговые  органы  прощают  неуплату
прошлых лет тем,  кто  живет здесь постоянно,  а дачникам  никакого прощения
нет, и если не заплатят, опишут имущество по суду. Но в любом случае с этого
дня и впредь платить будут  все поголовно без всяких скидок  на старость.  А
кто  откажется, вычтут  из  пенсии.о есть, получилось  так, что появление  в
Соринской  Пустыни Зубатого  навлекло  беду,  о  чем ему,  не  стесняясь,  и
сказали.  Не  приехал  бы  сюда,  так  бы  и  жили, ни  к какой  области  не
приписанные и  свободные.  Знали бы один рыбнадзор,  а  тут,  выходит, самый
главный начальник -  налоговый  инспектор, который  никому  не  подчиняется.
Теперь  начнут ездить да обирать. А раз ты  из  Совета Федерации, нельзя  ли
похлопотать, чтобы оставили как было?днако скоро налоговые страсти улеглись,
жизнь в  деревне вернулась  в прежнее русло, поскольку встал  лед на Соре  и
надо было возить сено с покосов из-за реки, пока снегу  не навалило.  Каждое
утро Василий Федорович запрягал мерина и уезжал на ту сторону, и в это время
прибегал Ромка погреться на русской печке. Обычно лежал, подперев  головенку
руками, и рассказывал последние новости.
     - Завтра я буду у вас ночевать, - однажды сообщил он. - Мама с бабушкой
пойдут в магазин.
     Ближайший  магазин  находился  в  деревне  Макарьино,  за тридцать пять
километров...
     - Но это же далеко! Как они понесут продукты?
     - На саночках повезут.
     Он промолчал, а  когда Василий Федорович привез сено, и они сметали его
на поветь, взял Ромку за руку и  повел домой.  Обе Елены занимались уборкой,
но идеального  порядка здесь было  не  навести, поскольку везде, где  только
можно, даже под столом,  лежали дрова -  чтобы  лишний раз  не  выбегать  на
холод. Окна затянуты  пленкой, так что мир виделся мутным и расплывчатым, на
северной стене -  старый ковер с пола, прибитый  досками крест-накрест, а на
полу -  несколько пластин войлока. Все сделано неуклюже,  по-бабьи, но  тема
утепления дома обсуждению не подлежала.
     - Я  завтра  еду  в  магазин,  - между  прочим  сказал  Зубатый. - Вам,
случайно, ничего не нужно?ни переглянулись, и старшая сказала сдержанно:
     - Мы тоже собирались...
     - Тогда часов  в  девять и поедем!  И Романа  возьмем.н сразу же  ушел,
чтобы женщины не передумали.
     Наутро младшая Елена с Ромкой вышли из  дома, едва он появился на улице
- значит, собрались и ждали. Он волновался и  радовался от предвкушения этой
поездки, в дороге можно и поговорить, и помолчать, испытывая те чувства, что
возникли,  когда  он  напросился переночевать -  с  того  случая  они больше
никогда не  оставались  один  на  один. То  старшая Елена рядом, то  Василий
Федорович, а деревня маленькая, все на виду.
     Реку перешли пешком,  по санному следу, и  пока  прогревался двигатель,
Елена приблизилась к Зубатому, посмотрела пристально и вдруг спросила:
     - Вам Ромка сказал, что мы собираемся в магазин?
     - Ромка, - признался он.
     - И вы решили сделать жест?
     -  Я  ничего  не решил, я просто хочу в магазин.  Рыба  надоела.лена не
поверила, сказала в сторону:
     -  Прошу  вас, больше не  делайте  таких  жестов. ему вдруг  стало  так
обидно, что в челюсти защемило.
     - Знаете,  это уже  ни  в какие ворота!.. Вы что  же, решили,  я  стану
спокойно  смотреть,  как  вы с матерью ходите  в магазин за тридцать верст?!
День  туда и  день  назад? Да еще  с санями,  когда машина есть?! Все  имеет
пределы, в том числе и самостоятельность. Гордость без разума - гордыня!
     Хорошо, что Ромка сидел в кабине и ничего не слышал.
     -  Я привыкла. Вы думаете, это первый раз? Все лето ходим, когда  сухо,
ездим  на велосипедах. Прошу вас,  не  старайтесь угодить. Угодливые мужчины
обманчивы.
     - Угодить? Вы считаете, я хочу угодить?!
     - А что еще?убатый выдержал ее взгляд.
     - Мне показалась, тогда, утром, между нами проскочила искорка...
     - Это от тоски и  одиночества, - грустно  и как-то уж больно продуманно
сказала она, будто диагноз поставила.
     - Вы кто по профессии, Елена?
     - Архитектор.
     - Мне показалось, доктор. Хирург. Вам нравится резать по  живому, чтобы
потом узнать, отчего умер больной.
     - Что-то не понимаю...
     - Например, с чего вы взяли, что я одинок?
     - Вы в деревню приехали, здесь ничего не спрячешь. Тут за тобой незримо
наблюдают,  слушают,   анализируют   каждое  слово.убатый   развел   руками,
соглашаясь, однако тут же воспротивился.
     - Но я не тоскую! Мне здесь хорошо.
     - А мне плохо, - вдруг призналась она. - Так холодно... Но я привыкну.
     Она  села на заднее сиденье  вместе  с Ромкой,  который будто  бы точку
поставил:
     - А у моего папы такая же машина, только лучше.
     Потом  он  болтал без умолку, а они  всю дорогу молчали  и лишь изредка
переглядывались  через  зеркало  заднего обзора.  Когда подъехали  к  селу с
полуразрушенной церквушкой, Елена сказала со вздохом:
     - Сейчас случится то, чего я больше всего боюсь.
     - Что случится? - тревожно спросил Зубатый.
     - Нас увидят вместе. А здесь меня с детства знают.
     - Чего же вы так боитесь? Пересудов?
     - Не знаю...
     - Если  хотите, оставим  машину в кустах.  И пойдем с разных  сторон.на
снова засмеялась, глядя в окно.
     -  Это еще хуже!.. Родина, Анатолий  Алексеевич,  тем  и  отличается от
других мест, что мы живем здесь, как обнаженные,  даже без пеленок. Вот и вы
здесь без помощников, без свиты, без охраны...
     И словно напророчила!е скрываясь и не прячась, они прошли по  магазинам
и вагончикам, приспособленным под магазинчики, закупили продукты,  загрузили
в машину и отправились в  обратный путь.  В голове вертелась мысль позвонить
Маше,  телефон  здесь  работал,  но в  последний миг передумал:  очень уж не
хотелось в этот день услышать что-нибудь неприятное. неприятность уже шла по
пятам. Едва  Зубатый выехал на дорогу, как сразу заметил широкий след джипа,