атной
стали.  По  ночам, втайне от  посторонних  глаз,  они ковали клинки из  этих
скреп,  подмешивая  в   металл  порошок   высоколегированной  стали,   потом
оттачивали и  опускали  в  кислоту, отчего  на лезвии  вытравливался рисунок
булата.  Такая шашка на черном рынке любителей холодного  оружия шла по цене
подержанного автомобиля.  для  продажи  была заготовлена  темно-зеленая кипа
листов  кровельной меди, наверняка  выкопанных из  земли, мятых  и  насквозь
прогнивших, да куча  утвари, изготовленной  из меди  -  ковши,  рукомойники,
кадила, лампадки, подсвечники и узорная оковка сундуков.  Пожалуй,  это  был
единственный  след,  возможно, оставленный  здесь предками  Зубатого  -  все
другие стерло время.н долго рассматривал  ископаемые поделки, уже потерявшие
первоначальный  вид, выбрал  крохотную  и  почти  целую  лампадку  странной,
нехарактерной  формы  -  в  виде  совы  -  и  спрятал   в  карман.ужно  было
возвращаться: к  шестнадцати часам  приедет  Хамзат. В обратный путь Зубатый
отправился берегом озера  и, когда спускался  с  холма,  вдруг услышал рокот
дизеля,  а потом увидел,  что  внизу,  из  леса,  в  сторону кладбища выехал
трактор с телегой и сидящими в ней людьми. То, что это похоронная процессия,
он понял, когда разглядел белый  деревянный крест,  прислоненный к борту.ока
он шел до леса, а потом по бору до проселка, трактор уже стоял у кладбища, а
гроб  возле отрытой  могилы. Еще издалека  он  заметил среди взрослых  фигур
мальчика  и  вспомнил  - сынишка Елены  собирался на похороны. Значит, и она
там...убатый  подошел,  когда  гроб с последним  иноком  опустили  в могилу,
встал, как чужой, сзади, за спинами. Кроме Елены, ее матери и мальчика  Ромы
было еще три старухи, молодой жилистый  парень, веселый дедок  с  плутоватым
взглядом и  уже знакомый Иван Михайлович,  который  тут был распорядителем -
должно  быть,  вся деревня. Взрослые уже  кинули  по горсти земли  и  теперь
стояли, глядя вниз, и  только  Рома,  присев возле отвала, продолжал бросать
рассыпчатую  глину задумчиво и отрешенно. Потом мужчины  взялись  за лопаты,
женщины отошли в сторону, и Елена, спохватившись, оттащила сына.  У Зубатого
был  сиюминутный  порыв подойти и помочь -  и третья  лопата торчала из кучи
земли,   но   ощущение  собственной   отчужденности  и   присутствие   здесь
однофамильца удержало. Кажется, взрослые чужака не замечали, или не обращали
внимания,  глядя,  как  летит  земля  из-под  лопат,  и  лишь Рома,  однажды
обернувшись,  теперь держался  за  руку матери  и  то  и дело  оборачивался,
стреляя темным  пристальным и недетским  взором. И  вдруг  улыбнулся, словно
пытаясь организовать  игру  в  переглядки.  Но  мать  одернула  его и строго
произнесла:
     - Не вертись.лутоватый дедок поставил крест и закурил.
     - Ну,  спи,  Дорка!  Ты за жизнь  не пивал,  а я  сегодня за тебя рюмку
выпью!
     Парень в одиночку отсыпал холмик, собрал инструмент  и сразу  же ушел в
трактор. Никто не плакал, не произносил слов, женщины принесли еловый  венок
и поздние,  уже  подмороженные  цветы,  убрали ими могилу, и  чувствовалось,
намеревались  еще  постоять  здесь,  но   распорядитель  затоптал  окурок  и
скомандовал:
     -  Все, поехали!убатый  так бы и отстоялся в стороне, однако мать Елены
неожиданно  подошла  и  поздоровалась,  и  в  тот же момент  другие  старухи
наконец-то заметили его,  заоглядывались и  зашептались. Парень поставил  им
лестницу и приказал забираться в телегу.
     - Если хотите, можно поехать на тракторе, - предложила мать.
     -  Спасибо, я пешком, - он  искал взглядом  Елену. - И  спасибо вам  за
ночлег.
     - Дело ваше...
     - Вы знаете, где в последнее время жил умерший?
     - Нигде, по дворам жил, кто пригреет, - она пошла к телеге. - В деревне
машина стоит, какой-то черный ходит, вас ищет...
     Зубатый  увидел  ее, когда трактор  развернулся и затрясся  по  дороге.
Елена сидела  у переднего  борта, лицом вперед, а сын стоял  на ее  коленях,
обняв за шею и махал рукой.
     Показалось, что ему, и он тоже помахал уезжающим.

10

     За дорогу  до  Новгорода Хамзат не проронил  ни  слова, и его обиженное
молчание  означало,  что  Зубатый виноват. Он и  сам осознавал это  и теперь
искал предлога,  чтобы заговорить  с начальником  охраны, спросить  о чем-то
серьезном, дабы он не  подумал, что  шеф ищет примирения.  Просто извиниться
перед Хамзатом было нельзя,  он бы такого движения души не понял, ибо по его
кавказскому  воспитанию  старший  всегда  прав,  каким  бы  самодурством  ни
отличался,  а младшему остается лишь беспрекословное повиновение. Мало того,
он и виду не должен показать, что обиделся, однако бывший кагэбэшник слишком
долго жил в  России, был женат на русской женщине, пропитался чужими нравами
и теперь сидел за рулем, раздувая ноздри, как запаленный жеребец.
     Зубатый  же ехал в задумчивом, самоуглубленном состоянии, перетасовывая
в  памяти  события  последних   двух  дней,  вспоминал  Машу  и  пытался  ей
дозвониться  -  ничего другого,  более  серьезного,  что бы  связывало их  с
Хамзатом,  в голову не приходило. В Новгород приехали уже вечером, и  Хамзат
сам повернул к ресторанчику, обронив всего два слова:
     - Кушать хочу.
     За  столиком сидели  друг  против  друга,  ели  одну и  ту  же пищу, и,
вероятно, насытившись, начальник охраны немного успокоился и подобрел.
     - Инаугурации не было, - вдруг сообщил он. - Вчера  отложили.о Зубатого
не сразу и дошло, о чем  речь, но  когда он вслушался в смысл сказанного, аж
подскочил.
     -  Как - отложили? Кто?!аверное, Хамзат был  рад, что произвел  сильное
впечатление, самодовольно ухмыльнулся.
     - Марусь распорядился. Кто областью командует?
     - По какой причине? Почему?
     -  Никто  не знает.  Одни говорят,  личная  просьба Крюкова,  другие  -
самоуправство Маруся. Он и в администрацию президента позвонил, доложил.
     - Это же скандал! Накануне отменить инаугурацию?! Люди приехали!
     - Да, много, полная обкомовская гостиница. Вас искали - не нашли. Назад
поехали.убатый  вдруг  мысленно  отмахнулся  - а пошло оно  все! Пусть  сами
разбираются!

Уже в машине, когда выехали за город, Хамзат еще раз окатил ледяной  водой и
на сей раз достало до пяток.
     - Морозова потерялась.  Четвертый  день  ищут -  нигде  нет, а работать
надо. Избирком на ушах стоит.

Он  сжал кулаки,  ощущая, как нехорошая волна предчувствия беды выплеснулась
из солнечного сплетения и застучала в висках. Он вспомнил, что на самом деле
несколько последних дней ничего не слышал о Снегурке, и последним отголоском
был присланный ею на  встречу психиатр  Кремнин.  И лампадку из кучи медного
лома он выбрал для нее...
     - Что, и дома нет? Может, на бюллетене? У нее внучка заболела...
     - И внучки дома  нет. Соседи говорят, не слышали, не  видели...н больше
ничего не спрашивал и весь оставшийся путь ехал, как на иголках.  К тому же,
телефон в Финляндии  по-прежнему не отвечал, а когда он среди ночи  позвонил
Кате, чтобы выяснить, что с дочерью, трубку взяла бесприданница.
     - Але-е!  - пропела  низким,  зовущим  голосом.  - Але,  говорите,  вас
слушают. мгновенно вызвала тихую злобу.
     В город въехали уже на рассвете,  когда  выключили фонари. Прямой  путь
оказался перекрытым, ночами ремонтировали улицы, клали асфальт прямо в воду,
готовились к инаугурации  и приезду столичных  гостей - ничего не менялось в
этом  мире. Хамзат повернул  на  объездную дорогу,  и  надо же  было  такому
случиться  -  поехал  по  Серебряной  улице.  Зубатый  уставился  в  затылок
начальнику охраны, потом и  вовсе  зажмурился,  однако  сквозь веки,  сквозь
тонированное  стекло  "увидел",  как  проезжали  роковую девятиэтажку:  мимо
проплыла черная скала, у подножия которой бурлило штормовое море...
     Надоело  жить,  решил, что  не  вовремя  родился  -  взял  и  ушел.  Не
попрощавшись ни с кем,  никого не поблагодарив, а было бы в нем христианское
начало, этого бы не сделал, поскольку над ним висел бы смертный грех и он бы
знал, что вместе с телом погубит душу.
     -  К  Морозовой на квартиру, - распорядился  Зубатый.амзат оглянулся  и
глянул выразительно: мол, я сказал, ее нет на квартире! Зачем ехать?
     - Нет, погоди. Давай  к храму на Богоявленской.афедральный собор,  куда
обычно ходила  Снегурка, стоял за  железной  дорогой,  рядом с эстакадой, по
которым день и ночь в обе стороны гремели поезда и большегрузные автомобили.
Место было шумное, а Зубатому все  время казалось, что молиться Богу следует
в уединении и тишине - кто тебя услышит в эдаком грохоте? Поэтому, когда  со
скандалом выселяли  отдел  управления  железной дороги, занимавший культовое
здание и передавали его епархии (не без тайного  участия  Снегурки), Зубатый
поделился своими соображениями с настоятелем, отцом Михаилом.
     - Шум молитве не помеха, -  сказал тот. - Молиться можно и  в кузнечном
цехе,  и,  прости  Господи, в  аду.  Бог  отовсюду  нас услышит.иша  Рязанов
когда-то был  одним из ведущих актеров драмтеатра, в исторических спектаклях
всегда  играл  митрополитов,  патриархов и государей, хорошо  пел  (в опере,
поставленной  Катей,  пел  князя  Игоря)  и,  видимо,  так  разыгрался,  что
неожиданно  оказался  сначала  в  дьяконах,  а  вскоре  его  рукоположили  в
священники.  За  два года  он  сделал  блестящую карьеру  и  теперь уже  был
настоятелем.тец Михаил  готовился к утренней службе и, вероятно,  по  старой
привычке,  как  перед  выходом  на сцену,  сосредоточенно  и  самоуглубленно
расхаживал по двору.
     - Ох, брат, далеко  она, - вдруг  загоревал он, когда Зубатый спросил о
Морозовой. - Спаси и помилуй!...
     - Далеко  - это где?тарый  актерище выдержал  многозначительную  паузу,
словно царя играл и собирался объявить волю свою.
     - В Свято-Никольский монастырь  поехала,  это в Малоярославце. Внучку с
собой взяла.
     - Что случилось? -  он не хотел выдавать отношений  и  потому спрашивал
без особых эмоций. - На работе ищут...
     - Не  могу я сказать, что случилось. Сам понимаешь,  тайна исповеди.тец
Михаил  по благословлению владыки взялся отпевать Сашу - не каждый священник
на  такое  соглашался.  По  слухам,   смог  убедить  архиепископа,  каким-то
неожиданным образом  растолковав предсмертную  записку, но по другим слухам,
оба желали угодить губернатору, потому и отпели самоубийцу.
     - Когда же вернется?
     - Боюсь, нескоро. А может, никогда.
     - Да что же такое стряслось? - не сдержался Зубатый.
     - Не стряслось - свершилось. А что, сам спроси. Может, тебе скажет.
     Вернувшись  за  церковные ворота, он  сел  в машину и  хмуро буркнул  -
домой. Хамзат вырулил на эстакаду и почему-то свернул не налево, как обычно,
а поехал  прямо.  Зубатый  сидел  в некотором  шоке  от  заявления  Михаила,
мысленно оправдывал Снегурку и маршрут движения отмечал мимоходом.
     Вот выехали  на  центральный проспект,  уже заполненный  машинами,  вот
свернули  на улицу Железнодорожников,  выскочили на  окружное шоссе  и скоро
оказались перед  КПП  Химкомбината. Десяток  лет  назад  ему дали название -
Светлый, но оно так и  не прижилось, переподчинили  области, но сам комбинат
все   равно   смотрел   на  Москву   и   местной   власти   практически   не
подчинялся.убатый будто проснулся и увидел, куда его привезли. только сейчас
его охватило пронзительное, как в детстве, чувство потери. Все кончилось - и
опять Химкомбинат!  Вместе с бременем  власти упала  та жизнь, вернее, образ
жизни, к которому он  незаметно смог привыкнуть. Он не любил  губернаторский
дом,  четыре  года,  прожитые  в  особняке,  принесли  только разочарование,
поражение  и  горе.  Но этот  архитектурный  памятник,  с  музейной казенной
мебелью,  с  правительственной  связью, забором,  охраной  и  прислугой  был
своеобразным показателем уровня его личностного  положения.  машине выскочил
офицер, откозырял и дал команду открыть ворота.  Зубатый сидел в  удивленном
отупении: надо же так, ощущение потери возникло не после провала  на выборах
(тогда был шок  от гибели сына), а  сейчас,  когда он  съехал  со  служебной
квартиры.  Жилье,  крыша  над  головой,  стены, окружающие  тебя -  вот  что
поднимает  и опускает  человека. Из  трущобы  во  дворец  - это  здорово,  а
наоборот? Не потому ли имеющие власть любого уровня, от царей и  президентов
до председателя сельсовета  начинают с переустройства или перемены  столицы,
административного здания,  собственного дома? Ведь и  он,  Зубатый,  начал с
того, что построил новый "белый дом", а потом отреставрировал губернаторский
особняк...н наблюдал за  собой будто со стороны и  ухмылялся:  червь чувства
потери грыз,  но уже не ранил. Хамзат  отомкнул  дверь  квартиры на  третьем
этаже и отдал ключи.
     - Сейчас собак привезу. Они у меня...
     - Зайди, чаю попьем, - предложил Зубатый, хотя испытывал желание побыть
одному.
     - Поеду спать, - начальник охраны жил здесь же, на Химкомбинате. - Куда
пойдете, Примака дам, пусть служит.
     - Ладно, надо  привыкать ходить без охраны, -  отмахнулся он.  -  Собак
привезешь и спи, Хамзат Рамазанович.
     -  Трудно  привыкать! -  Хамзат  поднял  палец  и  стал  спускаться  по
лестнице. - Медленно надо привыкать, не один месяц.
     Будто мысли прочитал...
     В  квартире все  отмыли, оттерли, отчистили,  расставили  вещи по своим
старым местам -  только те, что вывезли из кабинета  и комнаты  Саши.  И все
равно  все было не так, все раздражало, и он начал переставлять вещи.  И тут
наткнулся на не разобранный  чемодан  с бумагами, видимо, из стола домашнего
кабинета.  Зубатый хотел уж  закрыть  его  и сунуть под диван, но неожиданно
обнаружил  фоторобот блаженной старухи. Всмотрелся в  компьютерный портрет -
вроде бы, не такая и зловещая, и морщинки вокруг глаз добрые, и губы сложены
горестно  -  расправил  и  прикрепил  к  обоям  в  зале.  Пусть  висит,  как
икона...отом он еще потаскал вещи из угла в угол  и успокоился: квартира без
женской  руки не могла иметь  жилого  вида и  напоминала гостиничные номера.
Даже  кухня,  хоть и  приведенная  в порядок женщиной-уборщицей,  все  равно
выглядела   холостяцкой.редусмотрительный  Хамзат   заложил  в   холодильник
продукты -  лучше жены знал, что шеф любит.убатый  есть  не  хотел,  включил
чайник, достал коньяк, выпил рюмку и пошел было  в ванную, как сразу по всей
квартире зазвонили параллельные  телефоны - как-то  сиротливо и гулко. Он не
хотел отвечать, полагая, что звонить никто сюда не должен, никто не  знает о
его приезде, вероятнее всего, кто-то ошибся номером. Однако аппараты гудели,
пищали и зуммерили настойчиво,  требовательно и он вдруг подумал, что звонит
жена, возможно, есть вести о Маше! В трубке очутился голос Маруся.
     - Анатолий Алексеевич, мы стоим у твоего подъезда.
     - Кто это - мы? - возмутился Зубатый. - И с какой стати?
     - Я, Шумов и Костылев.
     - Слушайте, ребята, а пошли бы вы! Я только приехал, чаю не попил...
     - Попьем вместе!
     - В другой раз.
     - Но мы у твоего подъезда, Алексеич! И есть важный разговор.
     - Ладно, на десять минут.

Как  они  узнали,  когда  Зубатый  приехал  и где находится?  Неужто  Хамзат
выдал?...
     Лифт  в  доме  был, но  втроем  они бы  не вошли по  объему и  весу,  а
поодиночке долго, да и видно,  хотели  войти все разом, поэтому  поднимались
пешком  и к третьему  этажу выдохлись,  побурели  и  хватали  ртами  воздух.
Прежде, чем выложить суть дела, еще минут пять сидели в зале и отпыхивались,
вытирая  лбы, а  Зубатый  на  правах хозяина разливал чай. А  тут еще Хамзат
привез собак и на несколько минут отвлеклись на них.
     -  Алексеич, ситуация сложилась идиотская, - наконец-то начал Марусь. -
Инаугурация  не состоялась, публика в гневе, разъехалась без  банкета. Ты бы
слышал, как на меня орал генерал!..
     - Какой генерал?
     - Полномочный  представитель  президента!  А  мои  полномочия формально
закончились  вчера.  Бюджет  на  следующий  год не  принят, полный  раздрай.
Правительство разваливается, каждый начальник департамента - удельный князь.
Главы  администраций  городов и  районов  тоже  в  курсе дел  и  был  намек:
подчиняться не будут. Область без власти и управления.  Что  станем  делать?
запыхтел так, словно еще раз пробежал по лестнице.
     - Крюкова в  городе вообще нет, уехал в Москву, повез мать в клинику, -
добавил Шумов. - От встреч отказывается, на звонки не отвечает.
     - А народ безмолвствует, - хмуро заключил Костылев.
     - Ну, а я-то чем помогу? - спросил Зубатый. - Я сложил полномочия.
     - Ты же  знаешь, есть  такое явление, как  инерция властности,  - выдал
заготовленную фразу Марусь. - Сложил, но тебе будут подчиняться. Потому, что
привыкли  подчиняться.  Надо  вернуться на  какой-то  срок,  Алексеич.  Пока
ситуация не расхлебается. Просто присутствовать в администрации! Понимаешь?
     - С ума  сошел?  С  какими  глазами я туда  вернусь? Нет,  ребята,  это
отпадает. Идите и управляйте, с меня хватит.
     - Но и у меня кончились полномочия!
     - Инаугурацию отложили, значит, они автоматически продляются.
     - Где это написано? - взъелся Марусь. -  Ты в распоряжении что написал?
Завтра прокурор опротестует любую мою бумагу!
     Зубатого аж подбросило.
     -  Что  ты мне подготовил,  то я и подписал! Или  ты забыл,  какая была
ситуация в тот момент?
     - Да не забыл я, - он отвернулся.
     - Все вопросы к полномочному представителю, - отрезал Зубатый  и встал.
- И вообще, делайте, что хотите.
     - Ты как будто обиделся, что ли? - тяжело помолчав, спросил Марусь.
     - На что? Или на кого?
     - На жизнь.
     - Да нет, тут другое дело, - он принес бутылку. - Хотите коньяка?
     - С такой заботы хоть в запой, - отозвался Шумов. - Наливайте.
     Несколько  минут все  молчали,  глотали коньяк, переглядывались,  затем
Марусь отчего-то погрустнел.
     - Это  кто у тебя на рисунке? Мать? - спросил он, указывая на фоторобот
старухи.
     - Нет... Мама умерла молодой. Это было лишь отвлечение от темы.
     - Нет,  я тебя  понимаю, Анатолий Алексеевич, -  продолжил он. - Ты все
правильно  говоришь. Возвращаться нельзя... Но по-комсомольски надо. У  тебя
есть моральное право, ты вытащил область из перестройки,  прошел все реформы
без значительных потерь.
     - Эх,  Мамалыга,  не в том дело, - Зубатый разлил остатки коньяка. - На
сороковой день после смерти Саши ко мне подошла старуха... Вот эта самая!  И
пригрозила: Господь и дочку отнимет.
     -  Какая  старуха?   -  осторожно  спросил   Марусь,  переглядываясь  с
товарищами.
     - Да вон на стенке висит! На улице подошла, блаженная, кликуша...
     - Фу, напугали! - дубовый стул под Шумовым заскрипел. - Я уж подумал...
Мороз по коже...
     - И у меня мороз, - серьезно сказал Зубатый. - Вот уж скоро две недели,
а  я  места не  найду. Старец ко мне  приходил, юродивый,  я не  принял,  не
послушал его. А он оказался моим прадедом. Мне его нужно найти. По некоторым
сведениям  он   находится  в  клинике  бессмертия.   Кто-нибудь   слышал   о
такой?аместители  как-то  враз  и  тревожно  затихли: Марусь  вертел  рюмку,
потупив  глаза, Шумов  скоблил скатерть,  а Костылев,  сложив на  грудь  три
подбородка,  сцепил  руки  на животе и неотрывно смотрел на фоторобот.убатый
спохватился,  что  рассказывать  все  это "трем  толстякам"  бесполезно,  не
поймут, и если поймут - не поверят из-за слишком техничного, "промышленного"
сознания, лишенного всякого мистицизма.
     -  Ладно,  мужики,  это  мои  проблемы,  - сказал он. -  Я сам  с  ними
разберусь. Дело в том, что слова старухи... В общем, Маша спит уже несколько
дней. И мне сейчас ничего в голову не идет. Вы уж как-нибудь сами там...
     -  Попробуем  сами,  -  отчего-то  хохотнул Марусь  и встал.  - Тебе бы
отдохнуть, Анатолий Алексеевич.
     - Да, я уже давно не спал, голова разламывается...
     - Извини,