писавшего  только
лошадей,  пятнистых  псов  да  охотников в красных фраках, и до
свадьбы жила в Челси, восхищалась дымными закатами над  Темзой,
рисовала,   посещала   нелепые   собрания,  на  которых  бывала
лондонская богема,-- и  там-то  ее  отметили  призрачные  глаза
тихого,  тонкого человека, который говорил мало и еще никому не
был  известен.  Подозревали,  что  он  лирический   поэт.   Она
стремительно  им  увлеклась.  Поэт рассеянно обручился с
нею, а в первый же  день  после  свадьбы  объявил  с  печальной
улыбкой,  что  стихов  он  писать  не умеет, и тут же, во время
разговора, превратил старый будильник в никелевый хронометр,  а
хронометр  в  крошечные золотые часики, которые Нора и носила с
тех пор на кисти. Она понимала, что фокусник Шок все-таки  поэт
в своем роде, но только никогда не могла привыкнуть к тому, что
он  ежеминутно,  при всех обстоятельствах жизни, проявляет свое
искусство. Мудрено быть счастливой, когда муж -- мираж, ходячий
фокус, обман всех пяти чувств.

     4

     Она рассеянно стучала ногтем по стеклу  банки,  в  которой
несколько золотых рыбок, будто вырезанных из апельсинной корки,
дышали и вспыхивали плавниками, когда дверь бесшумно открылась,
и на пороге появился Шок,-- цилиндр набекрень, каштановая прядь
над бровью,-- и держал он на руках скрюченную фигурку.
     -- Принес,-- со вздохом сказал фокусник.
     Нора  быстро подумала: ребенок... найденный... подобрал...
Ее темные глаза повлажнели.
     -- Усыновить придется,-- тихо проговорил Шок, выжидательно
застывший в дверях.
     Фигурка вдруг ожила, забормотала, стала стыдливо  царапать
по  крахмальной  груди  фокусника.  Нора взглянула на маленькие
ботинки в замшевых гетрах, на котелок...
     -- Меня  не  так-то   легко   провести,--   сказала   она,
усмехнувшись в нос.
     Фокусник  укоризненно взглянул на нее; затем опустил Фреда
на плюшевый диван, накрыл его пледом.
     -- Акробат потрепал,-- пояснил Шок, и не мог не  добавить:
-- Гирей хватил. По самому животишке.
     И   Нора,  сердобольная,  как  многие  бездетные  женщины,
почувствовала   такую   особенную   жалость,   что   чуть    не
расплакалась.  Она  принялась  нянчиться с карликом, накормила,
дала  портвейну,  душистым  спиртом  натерла  ему  лоб,  виски,
детские впадины за ушами.
     На  следующий  день Фред проснулся спозаранку, побродил по
незнакомой комнате, поговорил с золотыми рыбками и потом,  тихо
чихнув, примостился, как мальчик, на широком подоконнике.
     Тающий,  прелестный туман омывал серые крыши. Где-то вдали
открылось чердачное окно, и стекло поймало блеск солнца.  Свежо
и нежно пропел автомобильный рожок.
     Фред  думал  о  вчерашнем.  Странно  спутывались смеющиеся
голоса акробаток и прикосновения душистых холодных рук  госпожи
Шок.  Его  сначала  обидели,  потом  приласкали, а был он очень
привязчивый, очень  пылкий  карлик.  Помечтал  он  о  том,  что
когда-нибудь  спасет  Нору  от сильного грубого человека, вроде
того  француза  в  белом  трико.   Некстати   вспомнилась   ему
пятнадцатилетняя  карлица, с которой он где-то выступал вместе.
Карлица  была  востроносая,   больная,   злющая.   Публике   ее
представили, как невесту Фреда, и он, вздрагивая от отвращения,
должен был танцевать с нею тесный танго.
     Опять  одиноко  пропел  и пронесся рожок. Туман над нежной
лондонской пустыней наливался солнцем.
     К  восьми  часам  квартира  ожила:   фокусник,   рассеянно
улыбаясь,  ушел  из  дома, а куда -- неизвестно; вкусно пахло в
столовой жареным  салом,  лежавшим  прозрачными  ломтиками  под
горячими  пузырями  яичницы.  Небрежно  причесанная,  в халате,
расшитом парчовыми подсолнухами, появилась госпожа Шок.
     После  завтрака  она  угостила  Фреда  пахучей  папиросой,
кончик  которой  был  обтянут  алым лепестком и, прикрыв глаза,
заставила его рассказывать, как ему живется.  В  таких  случаях
голосок  Фреда  становился  чуть басистее, говорил он медленно,
подбирая тщательно слова, и эта неожиданная  степенность  слога
-- странно   сказать   --   шла   к   нему.   Наклонив  голову,
сосредоточенный и упругий, он бочком сидел у ног Норы,  которая
полулежала на плюшевом диване, обнажив острые локти заломленных
рук.  Карлик,  досказав  свое,  умолк,  но  все еще поворачивал
туда-сюда ладошку, словно продолжал тихо говорить.  Его  черный
пиджачок,  наклоненное  лицо,  мясистый  носик, желтые волосы и
пробор на макушке неясно умиляли Нору.  Глядя  на  него  сквозь
ресницы,  она  старалась  представить  себе,  что  это сидит не
карлик, а  ее  несуществующий  сын,  и  рассказывает,  как  его
обижают  в  школе.  Протянув  руку, Нора легко погладила его по
голове, и в то же мгновение, по непонятному  сочетанию  мыслей,
ей померещилось другое, мстительное и любопытное.
     Почувствовав  у  себя  на  волосах ее шевелившиеся пальцы,
карлик застыл и вдруг начал молча и быстро облизываться. Скосив
глаза в сторону, он  не  мог  оторвать  взгляд  от  изумрудного
помпона на туфле госпожи Шок.
     И  внезапно  каким-то  нелепым  и  упоительным образом все
пришло в движение.

     5

     В этот сизый,  солнечный  августовский  день  Лондон  был?
особенно  прекрасен.  Легкое,  праздничное  небо  отражалось  в
гладких потоках асфальта, румяным лаком пылали  почтовые  тумбы
на  углах, в гобеленовой зелени парка прокатывал блеск и шелест
автомобилей,-- весь город искрился. дышал млеющей  теплотой,  и
только внизу, на платформах подземных дорог, было прохладно.
     Каждый   отдельный  день  в  году  подарен  одному  только
человеку, самому счастливому; все остальные люди пользуются его
днем, наслаждаясь солнцем или сердясь на дождь, но  никогда  не
зная, кому день принадлежит по праву, и это их незнание приятно
и  смешно  счастливцу. Человек не может провидеть, какой именно
день достанется ему, какую мелочь будет вспоминать он  вечно,--
световую  ли  рябь  на стене вдоль воды или кружащийся кленовый
лист, да и часто бывает так, что узнает  он  день  свой  только
среди  дней  прошедших, только тогда, когда давно уже сорван, и
скомкан, и брошен под стол календарный листок с забытой цифрой.
     Фреду Добсону,  карлику  в  мышиных  гетрах,  Господь  Бог
подарил  тот  веселый августовский день, который начался нежным
гудком и поворотом  вспыхнувшей  рамы.  Дети,  возвратившись  с
прогулки, рассказывали родителям, захлебываясь и изумляясь, что
видели  карлика  в  котелке, в полосатых штанах, с тросточкой и
парой желтых перчаток в руках.
     Страстно   простившись   с   Норой,   ожидавшей    гостей,
Картофельный  Эльф  вышел  на  широкую,  гладкую улицу, облитую
солнцем, и сразу понял, что весь город создан для него  одного.
Веселый шофер звонким ударом согнул железный флажок таксометра,
мимо  полилась  улица, и Фред то и дело соскальзывал с кожаного
сиденья и все смеялся, ворковал сам с собою.
     Он вылез у входа в  Гайд-Парк  и,  не  замечая  любопытных
взглядов,  засеменил  вдоль  зеленых  складных  стульев,  вдоль
бассейна, вдоль огромных кустов рододендрона, темневших в  тени
ильмов  и  лип,  над  муравой,  яркой  и ровной, как бильярдное
сукно. Мимо проносились  всадники,  легко  подскакивая,  скрипя
желтой  кожей  краг,  взмахивали  тонкие  конские морды, звякая
удилами,-- и  черные  дорогие  машины,  ослепительно  вспыхивая
спицами, сдержанно катились по крупному кружеву лиловых теней.
     Карлик шел, вдыхая теплый запах бензина, запах листвы, как
бы уже  гниющей  от избытка зеленого сока, и вертел тросточкой,
надувал губы, словно собираясь свистеть,--  такое  было  в  нем
чувство   свободы  и  легкости.  Нора  проводила  его  с  такой
торопливой нежностью, так взволнованно  смеялась,--  видно,  ей
страшно  было,  что  старик  отец,  который  всегда  являлся ко
второму завтраку, начнет что-нибудь подозревать, заставши у нее
незнакомого господина.
     В этот день его видели повсюду -- и в парке,  где  румяная
няня   в   крахмальной   наколке,  толкавшая  детскую  коляску,
почему-то предложила  его  прокатить,  и  в  залах  Британского
музея,  и  на живой лестнице, медленно выползающей из подземных
глубин, полных электрических дуновений, нарядных реклам,  гула,
и в изысканном магазине, где продаются мужские платки, и
на хребте автобуса, куда подсадили его чьи-то добрые руки.
     А  потом  он  устал,  ошалел  от  движения и блеска, стало
тревожно от смеющихся глаз. И надо было  осмыслить  то  широкое
чувство свободы, гордости, счастья, которое не покидало его.
     Когда,  проголодавшись, Фред зашел в знакомый ресторанчик,
где собирались всякого  рода  артисты  и  где  его  присутствие
никого  не  удивляло,  он  понял,  взглянув  на посетителей, на
старого,  скучного  клоуна,  уже  пьяного,  на   своего   врага
француза,   дружелюбно   ему   кивнувшего,   понял   совершенно
отчетливо, что на подмостки он не выйдет больше никогда.
     В ресторане было еще по-дневному темновато. Скучный клоун,
смахивающий  на  прогоревшего  банкира,  и   акробат,   странно
неуклюжий   в   пиджаке,   молча  играли  в  домино.  Испанская
танцовщица в громадной шляпе, бросавшей синюю  тень  на  глаза,
сидела  одна  за угловым столиком, перекинув ногу на ногу. Было
еще семь-восемь человек, незнакомых Фреду;  он  разглядывал  их
лица,  поблекшие  от грима, пока лакей подкладывал ему подушку,
вскидывал скатертью, проворно расставлял прибор.
     И внезапно поодаль, в сумраке ресторана, Фред узнал тонкий
профиль фокусника, который тихо  беседовал  с  пожилым,  тучным
господином  американского  пошиба.  Фред  не  ожидал  встретить
фокусника, никогда не посещавшего кабаки, да и  вообще  позабыл
об  его  существовании. Теперь ему стало так жаль бедного Шока,
что он сперва решил все скрыть от него;  но  подумал,  что  все
равно  Нора обманывать не умеет и, вероятно, сегодня же объявит
мужу (я полюбила Фреда Добсона, я покидаю  тебя...),--  а  ведь
это  разговор  неприятный,  трудный, и потому надо ей облегчить
дело,-- он рыцарь ее, он гордится ее любовью,--  и  как  бы  он
Шока ни жалел, а огорчить его придется.
     Между  тем лакей принес порцию пирога с почками и каменную
бутылку имбирного пива. Затем  включил  свет.  Там  и  сям  над
пыльным  бархатом  вспыхнули  стеклянные  цветы, и карлик видел
издали, как золотистым блеском засквозила каштановая  прядь  на
лбу  у  фокусника,  как  из  света в тень переходили его нежные
прозрачные пальцы. Его собеседник встал, оправляя под  пиджаком
кожаный поясок и льстиво улыбаясь Шоку, который проводил его до
вешалки.  Толстяк  нахлобучил  широкополую  шляпу, пожал легкую
руку фокусника и, все еще подтягивая штаны, вышел из ресторана.
На  миг  засветлела  полоска  остывающего  дня,  и  лампочки  в
ресторане стали желтее. Бухнула дверь.
     -- Шок!--  позвал  Картофельный  Эльф,  суча  ножками  под
столом.
     Шок подошел. На ходу задумчиво вынул из  бокового  кармана
горящую  сигару,  затянулся,  выпустил  клуб  дыма  и  сунул ее
обратно за пазуху. Как он это делал -- неизвестно.
     -- Шок,-- сказал карлик,  у  которого  от  имбирного  пива
покраснел нос,-- мне нужно с вами поговорить. Это очень важно.
     Фокусник сел рядом, облокотился,
     -- Голова не болит? -- спросил он равнодушно.
     Фред  вытер  губы  салфеткой;  никак  не знал, как начать,
чтобы не сделать слишком больно другу.
     -- А нынче вечером я выступаю вместе с тобой  в  последний
раз,--  сказал фокусник.-- Американец увозит. Выходит, кажется,
недурно.
     -- Послушайте, Шок,-- и карлик, кроша хлеб, стал  с
трудом  подбирать нужные слова.-- Вот... Будьте храбрым, Шок. Я
люблю вашу жену. Сегодня, когда вы ушли, я с нею... мы с нею...
она...
     -- Только я плохо переношу качку,--  задумчиво  проговорил
фокусник,--  а  до  Бостона  неделя... Я плыл в Индию когда-то.
Потом чувствовал себя, как вот нога, когда ее отсидишь.
     Фред, багровея, тер о  скатерть  кулачком.  Фокусник  тихо
засмеялся своим мыслям, затем спросил:
     -- А ты что-то хотел сказать мне, дружок?
     Карлик  глянул  в  его  призрачные глаза, смущенно замотал
головой,
     -- Нет, нет... Ничего... С вами невозможно говорить.
     Шок протянул руку, хотел видно выщелкнуть  монету  из  уха
карлика,--   но,   в  первый  раз  за  многие  годы  мастерских
чародейств, монета некстати выпала, слишком  слабо  захваченная
мускулами ладони. Фокусник подхватил се, встал.
     -- А  я здесь обедать не буду,-- сказал он, с любопытством
разглядывая макушку карлика,-- мне тут не правится.
     Фред, надутый и молчаливый, ел  печеное  яблоко.  Фокусник
незаметно  ушел.  В  ресторане  было пустынно. Томную испанскую
плясунью  в  большой  шляпе  увел  неловкий,  прекрасно  одетый
молодой человек с голубыми глазами.
     -- Не  хочет  слушать,  так  и  не  надо,--  подумал Фред,
облегченно вздохнув и решив про себя,  что  в  конце-то  концов
Нора  объяснит лучше. Потом он попросил бумаги и стал писать ей
письмо. Кончалось оно так: "Теперь Вы понимаете, что продолжать
прежнюю жизнь я не могу. Каково было бы вам знать,  что  каждый
вечер  людское стадо хохочет над Вашим избранником? Завтра же я
уезжаю, порвав ангажемент. Напишу Вам снова, как  только  найду
тот  мирный  уголок, где, после Вашего развода, мы будем любить
друг друга, моя Нора".
     Так завершился быстрый день, подаренный карлику в  мышиных
гетрах.

     6

     Лондон  осторожно вечерел. Уличные звуки сливались в тихий
музыкальный  гул,  словно  кто-то,  перестав  играть,  все  еще
нажимал  педаль.  Черные  листья  парковых  лип  выделялись  на
прозрачном  небе,  как  узоры  из  пиковых  тузов.  Иногда,  на
повороте  улицы  или  между двух траурных башен, появлялся, как
видение, пожар заката. Шелестели в окнах шторы, спадали мягкими
хлопьями.
     Фокусник всегда заезжал домой пообедать  и  переодеться  в
профессиональный  фрак,  чтобы потом сразу отправиться в театр.
Нора в этот вечер ждала его с особенным нетерпением, трепеща от
дурной радости. Радовалась она тому, что  теперь  и  она  имеет
свою  тайну.  Самого карлика не хотелось вспоминать. Карлик был
неприятный червячок.
     Тонко щелкнул замок входной двери. Как это  часто  бывает,
когда  знаешь,  что обманул человека, лицо фокусника показалось
ей новым, почти чужим. Кивнув ей, он как-то стыдливо и  грустно
опустил  ресницы;  молча сел за стол против нее. Нора взглянула
на его легкий серый пиджак, в котором он  казался  еще  тоньше,
еще  неуловимее,  и  глаза  ее заиграли теплым торжеством, злой
живчик задрожал в уголку рта.
     Она спросила, наслаждаясь небрежностью вопроса;
     -- Как поживает твой карлик? Я думала, ты приведешь его.
     -- Не видал сегодня,-- ответил Шок, принимаясь есть. Вдруг
он спохватился: вынул пузырек и,  осторожно  скрипнув  пробкой,
наклонил его над рюмкой с вином.
     Нора с раздражением подумала, что сейчас будет фокус, вино
станет  ярко-синим  или  прозрачным,  как вода, но цвет вина не
изменился. Шок, уловив ее взгляд, туманно улыбнулся.
     -- Для пищеварения... Капли такие,--  объяснил  он.  Волна
задумчивости прошла по его лицу.
     -- Лжешь,  как  всегда,--  сказала  Нора.--  У тебя
отличный желудок.
     Фокусник тихо засмеялся. Потом деловито кашлянул  и  одним
залпом осушил рюмку.
     -- Да ешь же,-- сказала Нора.-- Остынет.
     Злорадно  подумала:  "Ах,  если  б  ты  знал!  Никогда  не
узнаешь. В этом теперь моя сила".
     Фокусник ел молча. Вдруг он поморщился, отодвинул  тарелку
и  заговорил.  Как  обычно,  глядел он не прямо на жену, а чуть
повыше ее, и голос был  певуч  и  мягок.  Он  рассказывал,  как
сегодня  побывал  у  короля  в  Виндзоре,  куда  пригласили его
развлекать маленьких герцогов в бархатных куртках  и  кружевных
воротниках.  Рассказывал  он  живописно  и легко, передразнивая
виденных лиц, посмеивался, чуть вбок наклоняя голову.
     -- Я  выпустил   стаю   белых   голубей   из   цилиндра,--
рассказывал он.
     "А  у  карлика  были  потные  ручки,  и  ты  все врешь",--
мысленно вставила Нора.
     -- ...И, знаешь, эти  самые  голуби  стали  летать  вокруг
королевы. Она от них отмахивалась и улыбалась из вежливости.
     Фокусник встал, пошатнулся, легко оперся двумя пальцами об
край стола и проговорил, словно доканчивая свой рассказ:
     -- Мне  нехорошо, Нора. Я выпил яду. Ты не должна была мне
изменять.
     Его горло надулось, и, прижав платок к губам, он вышел  из
комнаты.
     Нора  стремительно  поднялась,  смахнув  янтарями длинного
ожерелья серебряный нож с тарелки.
     "Все нарочно,-- злобно  подумала  она.--  Хочет  напугать,
помучить меня. Нет, брат, ни к чему. Увидишь!"
     Ей  было досадно, что Шок так просто разгадал ее тайну, но
по крайней мере у нее теперь будет  повод  все  ему  высказать,
крикнуть,  что  ненавидит  его,  презирает  неистово, что он не
человек, а резиновый призрак, что жить с ним дольше  она  не  в
силах, что...
     Фокусник   сидел  на  постели,  сгорбившись  и  мучительно
стиснув  зубы,  но  попытался  улыбнуться,  когда   в   спальню
ворвалась Нора.
     -- Так  и поверю, так и поверю,-- захлебывалась она.-- Нет
уж, кончено! И я умею обманывать. Ты гадок мне,  ах  ты  смешон
мне своими неудачными фокусами!
     Шок,  продолжая  растерянно  улыбаться,  старался встать с
постели, шаркал подошвой по ковру. Нора  замолкла,  придумывая,
что бы еще крикнуть оскорбительного.
     -- Не  надо...  Если  что...  прости  меня...--  с  трудом
выдохнул Шок.
     Жила вздулась у него на  лбу.  Он  еще  больше  скорчился,
заклокотал, потряхивая потной прядью волос,-- и платок, который
он судорожно придавил ко рту, набух бурой кровью.
     -- Перестань дурака валять,-- топнула ногой Нора.
     Он выпрямился, бледный, как воск, отшвырнул платок в угол.
     -- Постой, Нора... Ты не понимаешь... Это -- мой последний
фокус... Больше не буду...
     Снова   исказилось   его  страшное,  лоснящееся  лицо.  Он
закачался, опустился на постель, откинул голову.
     Нора подошла, поглядела, сдвинув брови. Шок лежал,  закрыв
глаза, скрипя стиснутыми зубами. Когда она наклонилась над ним,
его ресницы вздрогнули, он посмотрел туманно, как бы не узнавая
жены,  и  вдруг  узнал,  и  в  его  глазах мелькнул влажный луч
нежности и страданья.
     И мгновенно Нора поняла, что она любит его больше всего на
свете, и ужас и жалость вихрем обдали ее.  Она  закружилась  по
комнате,  для  чего-то  налила  воды  в стакан, оставила его на
рукомойнике, опять подлетела к мужу, который привстал и, прижав
край простыни к губам, вздрагивал, ухал, выпучив бессмысленные,
уже отуманенные смертью глаза.  Тогда  она  всплеснула  руками,
метнулась  в  соседнюю  комнату,  где был телефон, долго шатала
вилку, спутала номер, позвонила сызнова, со стоном дыша и стуча
кулаком по столику, и, когда, наконец, донесся  голос  доктора,
крикнула,  что  муж отравился, умирает, бурно зарыдала в трубку
и, криво повесив ее, кинулась обратно в спальню.
     Фокусник, светлый и гладкий,  в  белом  жилете,  в  черных
чеканных   штанах,  стоял  перед  трюмо,  и,  расставив  локти,
осторожно завязывал галстук.  Увидя  в  зеркало  Нору,  он,  не
оборачиваясь,  рассеянно  улыбнулся  ей  и,  тихо  посвистывая,
продолжал теребить прозрачными пальцами черные шелковые углы.

     7

     Городок Драузи, в северной Англии,  был  такой  сонный  на
вид,  что  казалось,  будто  кто-то позабыл его среди туманных,
плавных полей,  где  городок  и  заснул  навеки.  Был  почтамт,
велосипедный  магазин,  две-три  табачные лавки с красно-синими
вывесками,  старинная  серая  церковь,  окруженная   могильными
плитами,  на  которых потягивалась тень громадного каштана,-- и
вдоль единственной улицы шли  зеленые  ограды,  садики,  низкие
кирпичные дома, косо обтянутые плющом. Один из этих домишек был
сдан  некоему  Ф. Добсону, которого никто в лицо не знал, кроме
доктора,  а  доктор  болтать   не   любил.   Гос