но лето. Один раз, в 1815 году, 29 апреля, я
убил погоныша не темно-зеленого,  а  темно-кофейного  цвета:  он  был  очень
красив;  к  сожалению,  листок,  на котором он  был  описан подробно в  моих
записках, вырван и потерян и  я не помню  его особенностей. В записке убитой
дичи сказано:  "Убил болотного коростелька особливого,  неизвестного рода  и
вида", и сделана выноска на такую-то страницу, которой именно недостает. Без
сомнения,  это был выродок,  ибо ни прежде,  ни после я ничего подобного  не
видал  (* Сказывали  мне  охотники,  что есть погоныши, менее  обыкновенных,
пером почти глинистые, но мне такие никогда не попадались).

     Чистый и  мелодический  свист болотного коростелька вместе с токованьем
бекаса  и задорным криком  полевого коростеля, живущего часто  неподалеку от
них  в  поемных лугах,  придает  такую жизнь весенней майской ночи,  которую
гораздо легче чувствовать, чем описать.

     Болотная  курица и  погоныш,  равно  как  и  луговой  коростель,  имеют
совершенно  особенный  свой  полет,  медленный,  тяжелый  и  неуклюжий.  Зад
перетягивает все тело, и они точно идут по воздуху почти перпендикулярно или
летят, как будто подстреленные.


        "21. ЧИБИС, ИЛИ ПИГАЛИЦА"

     Вот уже  подлинно по  пословице:  последняя спица в колеснице, во  всей
болотной птице. А  за что? По совести, не знаю: вкусом  своего мяса пигалица
никакого обыкновенного кулика не хуже, а пером красивее многих. Нельзя также
сказать, чтобы и водилась  она в чрезвычайном  изобилии, но охотники смотрят
на  нее с презрением и, вероятно, за  то, что она попадается везде и смирнее
всякой другой дичи. -  Пигалица составляет  нечто  среднее  между куликом  и
полевым  курахтаном; с последним она сходна величиною тела и станом; ноги  и
шея у ней довольно длинны, но далеко не так, как у настоящих куличьих пород;
нос хотя не куриного устройства, но  все вдвое короче, чем у кулика, равного
с ней величиною: он не больше четверти вершка, темного цвета; длина пигалицы
от носа до хвоста семь вершков. Пониже глаз, по обеим сторонам, находится по
белой  полоске,  и  между ними,  под  горлом, идет  темная полоса; такого же
цвета,  с зеленоватым отливом,  и зоб, брюхо белое;  ноги длиною три вершка,
красно-свинцового  цвета; головка и спина зеленоватые, с бронзово-золотистым
отливом; крылья темно-коричневые, почти черные, с белым подбоем до половины;
концы двух правильных перьев белые;  хвост довольно длинный; конец его почти
на вершок темно-коричневый, а  к репице на вершок белый,  прикрытый у самого
тела  несколькими  пушистыми перьями рыжего  цвета;  и самец  и самка  имеют
хохолки,  состоящие  из  четырех   темно-зеленых   перышек.  Пигалица  имеет
особенные,  кругловатые  крылья   и  машет  ими  довольно  редко,  производя
необыкновенный, глухой шум; летает, поворачиваясь с боку на бок, а  иногда и
в самом  деле  совсем  перевертывается  на воздухе: этот  полет  принадлежит
исключительно пигалицам. Весною прилетают они очень рано и прежде  всей дичи
появляются  на  прудовых токах  и  на первых  проталинах.  Как в  это время,
бывало,  обрадуешься пигалице и как  стараешься застрелить  первую прилетную
весеннюю птицу, а тогда она бывает довольно сторожка!  В Малороссии зовут ее
луговка,  потому  что  она живет  в  сенокосных лугах (*  Называют  также  и
чайкою); имена  же чибиса и пигалицы, вероятно, получила она от своего крика
или  писка, который,  впрочем, придется к каждому слову и  который, конечно,
известен  всем.  Народ  говорит, что пигалица кричит:  "чьи вы,  чьи вы?"  -
Весною  чибисы появляются по  большей  части порознь  или самыми  небольшими
станичками, около десятка, а осенью к отлету  собираются в огромные станицы.
По наступлении  теплой  погоды  они разбиваются на пары и немедленно,  ранее
куликов,  занимают всякого  рода болота, потные  места и  поемные  луга.  По
большей  части  они  живут   вместе  с  болотными   куликами,  травниками  и
поручейниками, но иногда живут  одни. Они водятся  во всех губерниях и  даже
около Москвы,  тогда как о выводе  болотных  и некоторых других  куликов там
никто и  не слыхивал. Пигалица вьет гнездо  из прошлогодней травы,  на кочке
или на сухом  возвышенном месте, кладет  четыре  яйца  общей куличьей формы,
цветом,  величиною и  пестринами  весьма похожие  на дупелиные яйца,  только
несколько потемнее. Самец и самка сидят попеременно на гнезде и потом вместе
заботятся  о  молодых, которых, точно так же, как болотные  кулики, довольно
скоро уводят в луга и потом в хлебные поля. В июле они появляются отдельными
выводками по берегам прудов, рек и  нередко  по скошенным  лугам.  В августе
собираются большими стаями  по большим рекам и озерам,  а в начале  сентября
пропадают. Питаются совершенно одинаким кормом со  всеми куличьими породами.
Чибисы, или пигалицы, очень  горячо привязаны к своим детям  и не уступают в
этом качестве и болотным куликам: так же бросаются навстречу  опасности, так
же отгоняют всякую  недобрую  птицу  и так  же  смело вьются над охотником и
собакою, но гибнут менее,  чем другие  кулики, потому  что  охотники мало их
стреляют.  Разве  иногда, при неудачной охоте, возвращаясь домой с далеко не
полным  ягдташем,  захватишь  дорогой  пары  две  чибисов,  чтобы  счет  был
побольше,  а  ягдташ  пополнее.  Впрочем,  весною первые  прилетные пигалицы
бывают довольно сыты  и  вкусны, но потом, до самого отлета, худы, черствы и
сухи (как  и все немаленькие  кулики), сохраняя всегда приятный вкус дичины;
мясо  же молодых чибисов перед отлетом их, когда  они начнут немного жиреть,
бывает мягко,  сочно  и  очень вкусно.  Старых,  очень жирных пигалиц  редко
удается застрелить, потому что  они,  собравшись в большие  стаи  к  отлету,
делаются  довольно сторожки  и  сейчас  сваливаются  на  большие реки,  да и
охотники  за ними  не гоняются;  а именно в это-то время они и бывают жирны.
Мне  удалось один раз,  уже довольно поздно для чибисов, кажется  в половине
сентября, вышибить крупною дробью  одного чибиса из стаи,  пролетевшей очень
высоко надо мною, вероятно  в дальний поход.  Чибис был облит  салом  и  так
вкусен, что уступал в этом только бекасиной породе.

     Я застрелил однажды пигалицу,  кажется в  августе,  с белыми  как  снег
крыльями. Она  находилась в большой  стае,  и мне стоило немало хлопот, чтоб
убить именно ее, - она была очень красива.


        "РАЗРЯД II"


        "ВОДЯНАЯ, ИЛИ ВОДОПЛАВАЮЩАЯ, ДИЧЬ"


        "ПРИСТУП К ОПИСАНИЮ ВОДЯНОЙ ДИЧИ"

     Водяная птица - ближайшая соседка птице болотной; выводит детей если не
в болотах, то всегда в  болотистых местах, и потому я немедленно перехожу  к
ней,  хотя она  в общем  разряде  дичи,  по  своему  достоинству, должна  бы
занимать последнее место. Длинный овал челнообразного стана, устройство всех
членов тела, обилие  пуха и перьев, покрытых  тонким  лаком, не пропускающим
мокроту,  ясно  указывают,  что  назначение этой  породы  птиц  - не  только
временное плаванье по воде, но даже постоянное на ней пребывание. Походка их
медленна,  тяжела,  неловка, некрасива; лебедь,  гусь и утка,  когда идут по
земле, ступают бережно, скользя и переваливаясь с одной стороны на другую, а
утки-рыбалки почти лишены способности ходить; зато вода - их стихия! На воде
они  дома! Без всякого видимого движения, без всякого усилия, плавно,  тихо,
спокойно рассекают  они  поверхность воды во всех  направлениях и поворотах,
незаметно  передвигая  в  воде  свои перепончатые лапы: тут  они  и  ловки и
красивы. -  Человек  все это подметил, перенял и, начав с  челнока, дошел до
современного корабля.

     Теперь  надобно  взглянуть  вообще  на  воды,  о  которых  часто  будет
говориться в этом отделении.


        "ВОДЫ"

     Все хорошо в природе, но вода  - красота всей природы. Вода  жива;  она
бежит  или волнуется ветром; она  движется и дает жизнь и  движение всему ее
окружающему.   Разнообразны   явления   вод,  и   непонятны   законы   этого
разнообразия. Из  вершины высокой, первозданной горы, сложенной из каменного
дикого плитняка,  бьет светлая, холодная струя, скачет вниз  по уступам горы
и,  смотря  по ее крутизне, образует или  множество маленьких водопадов, или
одно, много  два большие падения воды. Если она  сжата каменьями,  то гнется
узкою  лентою; если катится с плиты,  то  падает широким  занавесом; если же
поверхность  горы  не  камениста и не крута, то  вода выроет себе постоянное
небольшое русло - и как все живо, зелено  и весело вокруг него!  Неизвестно,
откуда  возьмутся  несвойственные  горам  травы,  цветы,  кусты  и  деревья,
незабудки,  дикий  нарцисс,  кукушкины  слезки,  тальник  и  березка.  Нигде
поблизости не растут они: но, видно,  ветер везде разносит всякие семена, да
только не везде они всходят и принимаются.

     Иногда на таких горных родниках, падающих с значительной высоты, ставят
оренбургские  поселяне   нехитрые  мельницы-колотовки,   как  их   называют,
живописно прилепляя их  к  крутому  утесу, как ласточка прилепляет  гнездо к
каменной стене. Весь небольшой поток захватывается желобом, или колодою,  то
есть  выдолбленною  половинкою толстого дерева, которую плотно упирают в бок
горы; из колоды  струя падает прямо  на водяное колесо, и дело в  шляпе:  ни
плотины, ни пруда,  ни вешняка, ни кауза... а колотовка постукивает да мелет
себе помаленьку и день и ночь. Нет мелева - отодвигается колода в сторону, и
поток снова летит вниз по  крутизне  горы, мгновенно собирая в  один  густой
звук  раздробленный  шум своего  падения. Мельничная  амбарушка  громоздится
иногда  очень  высоко  на  длинном,  неуклюжем  срубе  или кривых,  неровных
стойках.  Все  дрянно,  плохо,  косо,  чуть  липит.  Нет  признака  искусной
правильной  руки человека, ничто  не  разноречит  с природой,  а  напротив -
дополняет ее... Но  какие же паровые машины втягивают водяные жилы на горные
высоты, тогда как вода, по свойству своему,  занимает  самое низкое место на
земной  поверхности?  Удовлетворительно   не  объясняет   этого  явления   и
современная наука. Иногда такой ключ бьет из средины горы, а  всего чаще  из
ее подошвы. Но есть родники совсем другого рода, которые выбиваются из земли
в самых низких, болотистых местах и образуют около себя  ямки или бассейны с
водой, большей или меньшей  величины, смотря по местоположению: из них текут
ручьи.  Если   бассейн  глубок,  то  кипение  видно   только  на  дне:  вода
выкидывается  из его  отверстий,  вынося  с собою  песок и  мелкие  земляные
частицы; прыгая и кружась, но далеко не достигая поверхности, они опускаются
и устилают дно  родника ровно и  гладко.  Но если бассейн мелок относительно
силы  ключа,  то  вся  вода, с  песком,  землей  и  даже  мелкими камушками,
ворочается со дна доверху,  кипит и  клокочет,  как котел  на огне. И горные
ключи  и  низменные  болотные родники бегут ручейками:  иные  текут скрытно,
потаенно, углубясь в землю,  спрятавшись в траве и  кустах; слышишь, бывало,
журчанье,  а воды не  находишь;  подойдешь вплоть,  раздвинешь  руками  чащу
кустарника или  навес  густой травы  - пахнет  в  разгоревшееся лицо  свежею
сыростью, и,  наконец,  увидишь бегущую  во мраке и  прохладе струю чистой и
холодной  воды. Какая  находка в жаркий летний день  для усталого  охотника!
Иногда  ручей бежит по открытому месту, по  песку и мелкой гальке, извиваясь
по ровному лугу  или долочку. Он уже не так чист и прозрачен - ветер наносит
пыль и  всякий сор  на его поверхность; не  так  и холоден - солнечные  лучи
прогревают  сквозь его мелкую воду. Но случается, что  такой ручей поникает,
то  есть  уходит в землю,  и, пробежав полверсты или версту,  иногда гораздо
более,  появляется  снова  на  поверхность,  и   струя  его,  процеженная  и
охлажденная землей, катится опять, хотя и ненадолго, чистою и холодною.

     Из  многих таких ручейков составляются  речки.  Одна бежит по глубокому
лесному оврагу, наливая попадающиеся на пути ямки и рытвины и образуя из них
небольшие  омуточки.  Сломленные бурею  и  подмытые  весеннею  водою деревья
местами  преграждают  ее  течение,  и, запруженная  как  будто плотиною, она
разливается маленьким прудом, прибывая до тех пор,  пока найдет себе боковой
выход или,  перевысив толщину древесного ствола, начнет переливать чрез него
излишнюю,  беспрестанно  накопляющуюся воду,  легким  шумом  нарушая  тишину
лесной пустыни. Всякая  птица  держится  около  воды, а рябчики, как говорят
охотники, любят, сидя на  деревьях, дремать под тихое журчанье лесной речки,
в которой завелись уже и кутема и пеструшка, и выпрыгивают по вечерним зарям
на поверхность воды, ловя толкущихся  на ней мошек и сумеречных бабочек. Мне
случалось заходить в такие лесистые, глухие овраги, и не скоро уходил я: там
наверху  еще жарко;  летнее солнце клонится к  западу, ярко  освещены  им до
половины  нагорные  деревья, ветерок звучно перебирает  листьями,  а  здесь,
внизу, - густая тень, сумерки, прохлада, тишина.

     Другая  речка  бежит по ровной долине или по  широкому лугу. Извилистые
берега  ее  обрастают  местами лозником,  вербою и ольхою,  а  местами одною
осокою  и другими береговыми травами; дно ее ровно и гладко, и глубина почти
везде одинакова. Около такой  небольшой речки, смотря по местности  и почве,
нередко бывают довольно большие болота, поддерживаемые родниками  и поросшие
камышом, таловыми кустами и мелкими  деревьями. На таких речках строят, если
случаются берега повыше, незатейливые мельницы на один постав, редко на два.
Небольшие пруды  их, распространяя кругом мокроту  и  влажность,  не  только
поддерживают  прежние,  но даже производят новые  болота  и мочежины,  новые
приюты и  приволья для  всякой  дичи.  Собственно о прудах  я стану говорить
после.

     Есть  особенный  вил  рек,  которые  по  объему   текущей  воды  должно
причислить к речкам,  хотя при первом взгляде они могут  показаться  гораздо
большей  величины:  это  реки   степные.  Они   состоят   из   цепи   омутов
(по-московски, бочагов) или небольших озер,  очень глубоких и  необыкновенно
прозрачных,  соединяющихся  между  собой перекатами, то есть мелкою  речкою,
иногда даже  ручейком.  Всегда  поросшие особенною породой мягкого  камыша и
водяными лопухами, растущими  и  цветущими  на всякой глубине, они бегут  на
перекатах довольно  быстро, но  в омутах почти не приметно никакого течения.
Очень  редко  по берегам их растет мелкий кустарник. Если взглянуть на такую
реку, извивающуюся по степи, с высокого места, что случается довольно редко,
то представится необыкновенное зрелище: точно на длинном бесконечном снурке,
прихотливо  перепутанном,  нанизаны   синие   яхонты   в   зеленой   оправе,
перенизанные  серебряным стеклярусом: текущая вода блестит, как  серебро,  а
неподвижные омуты синеют в зеленых берегах, как яхонты.

     Несколько речек, большей  или меньшей величины, постепенно впадают одна
в  другую. Обильнейшая водою по праву, а счастливейшая  иногда  без  всякого
права,  поглощая  в  себе  имена  других,  удерживает  свое  собственное   и
продолжает  течение уже многоводною и сильною рекою. Густая, разнообразная и
обширная урема почти обыкновенно разрастается на ее берегах.

     Смотря  по  возвышенной или низменной местности, окрестности такой реки
бывают  сухи  или  болотисты, В  последнем  случае  необозримые, бесконечные
камыши, проросшие  кустами  и лесом, с озерами  более или  менее  глубокими,
представляют  самые  благонадежные, просторные и крепкие места для  вывода и
укрывательства с молодыми всякой птице и преимущественно водяной дичи.

     Иногда река на большое  пространство  протекает дремучими ненаселенными
лесами   и   получает  особенный,  уединенный,  дикий   и  вместе  важный  и
торжественный  образ.  Берега  ее не  измяты ничьим  прикосновением; изредка
забредет  на них  охотник,  но  не  оставит  следов  своих надолго:  сильная
растительность, происходящая от избытка влаги, сейчас  поднимет смятые травы
и цветы. Свободно и могуче обрастают берега ее широколистною и узкою осокою,
аиром,   палочником  и  крупными  незабудками;   а  по   всем   затишьям   -
необыкновенной  величины  темно-зеленые круглые лопухи плавают  уединенно на
длинных стеблях своих, однообразно двигаясь течением реки. Водяная птица как
будто боится уединения, и утки перестают жить и водиться на реках, когда они
слишком далеко углубляются в лесную глушь. Рыба и земноводный зверь остаются
их  хозяевами. В  пустынном безмолвии  и мраке  катятся вольные  многоводные
струи, и  только  ветви наклонившихся  или упавших  в воду столетних  дерев,
противясь  течению,  производят  неумолкаемый,  но  тихий  и  глухой  ропот.
Плеснется большая щука, переплывет реку порешина (поречина), нырнет выхухоль
-  и только;  но  и  этот  слабый  шум скоро поглощается  общим  безмолвием.
Смотрится только в воду разнообразное чернолесье: липа, осина, береза и дуб,
кладя то  справа, то  слева, согласно стоянию солнца, прямые или  косые тени
свои на поверхность реки.

     Из  слияния  многих таких  полноводных рек  составляются  большие  реки
средней величины, как, например,  всем известная  Ока,  Белая в Оренбургской
губернии  и  множество других; из  них-то,  наконец,  образуются реки первой
величины,  как  Волга  и Кама, из которых последняя  немногим меньше первой,
своей  победительницы. Несмотря на огромное различие в  обилии и силе вод, и
те и другие  реки имеют один уже характер: русло их  всегда  песчано, всегда
углублено; сбывая летом, вода  обнажает луговую сторону, и  река катит  свои
волны в широко разметанных  желтых песках,  перебиваемых косами разноцветной
гальки: следовательно, настоящие  берега  их голы, бесплодны и, по-моему, не
представляют  ничего  приятного,  отрадного  взору  человеческому.  Конечно,
нагорная,  почти   всегда   правая  по   течению,  сторона  нередко   богата
живописными, величественными видами,  но на  них хорошо смотреть издали,  на
полотне или на бумаге. У всякого есть своя особенность:  моя состоит  в том,
что я не люблю больших  рек: и  громадных, утесистых их берегов, и песчаных,
печальных отмелей луговой  стороны. Мне даже страшно  смотреть на необъятную
массу  воды,  так  самовластно  отделяющую меня  от противоположного берега,
через которую без опасности нельзя иногда и попасть на другую сторону. Волга
же или Кама во время бури - ужасное зрелище! Я  не раз видал  их  в  грозе и
гневе. Желтые,  бурые  водяные  бугры с  белыми гребнями и потопляемые,  как
щепки, суда - живы в  моей памяти. Впрочем, я не стану  спорить с любителями
величественных и  грозных образов  и  охотно соглашусь,  что  не  способен к
принятию грандиозных впечатлений.

     В отношении к охоте огромные  реки решительно невыгодны: полая вода так
долго стоит на низких местах, затопив десятки верст луговой стороны, что уже
вся птица  давно сидит  на гнездах, когда вода пойдет  на убыль. Весной,  по
краям разливов только, держатся  утки и  кулики, да  осенью пролетные  стаи,
собираясь в дальний поход,  появляются по голым берегам больших рек, и то на
самое  короткое время. Все это для стрельбы не представляет никаких удобств.
В  пролет  же  весенний  Волга  или  Кама  еще  покрыты  льдом,  посиневшим,
истрескавшимся, избитым в полыньи, но все еще неподвижно стоящим.

     Теперь  остается поговорить об озерах; они не  имеют течения, но тем не
менее  хороши.  Озера бывают  четырех  родов: 1) Озера заливные,  или просто
небольшие ямы и впадины, наливающиеся в весеннее время по займищам рек полою
водою, которая  затопляет их совершенно; убывая в продолжение  летних жаров,
они нередко совсем высыхают.  2)  Озера большей величины, также заливные или
принимающие в себя каким-нибудь протоком полую воду, но имеющие, сверх того,
свою собственную поддержку в родниках, открывающихся на  дне и в берегах; из
таких  озер  нередко   излишек  воды  бежит  ручейком  или  сочится  длинною
мокреди